Тайгастрой

Совещание выбиралось из колдобин на дорогу, завязалась перестрелка. И все время, пока шла стрельба, Женя Столярова, руководившая по совместительству комсомольцами коксохима, ощущала на лице, на платье глаза француза. Она знала его не первый день и испытывала странное чувство: душой чувствовала, что он честный человек, но ей многое не нравилось в нем, даже больше — отталкивало, хотя Шарль Буше держался в высшей степени корректно.

— Одно из двух: либо пересчитать, либо — другая площадка. Третьего выхода нет! — сказал Буше.

— Нет, не так. Должен быть третий выход! — заявил Гребенников.

Снова возвратились к первоначальному проекту, развернули синьки, водили по ним никелированными наконечниками карандашей...

— Попробуем н е м н о г о передвинуть завод на северо-восток, — предложил Люсьен.

Он подчеркнул слово «немного», точно предложение его являлось техническим компромиссом.

— Инженер, меня удивляет ваше предложение после всего, что сказал начальник строительства. Передвинуть — значит, нарушить конвейерную систему, значит — еще затянуть стройку, значит — бросить все, что сделано, отступить перед трудностью. Надо искать другой выход! — заявил Журба.

— Друзья мои, согласитесь, выбор площадки...

Шарль Буше обращался ко всем, но его живые, как у мыши, блестящие глаза смотрели только на Женю.

Наступила пауза.

Потом Буше стер улыбку с губ и сказал сухим голосом:

— Я позволю напомнить более раннее заключение о грунтах площадки. Эти материалы имеются в сборнике строительства за тысяча девятьсот двадцать девятый год. Еще тогда ваш гидрогеолог Ганьшин дал заключение о площадке, как о месте ненадежном. Коксохимический цех ставить на логе нельзя. Почему не послушались? Кто отменил заключение?

Шарль наступил на больное место.

— Выводы? — сурово спросил Журба.

— Я уже сказал...

— С ними нельзя согласиться. О перерасчете печей или о перемене площадки теперь, когда доменный сходит с чертежа на грунт, не может быть и речи. Не забывайте, что уже отрыт котлован, что многое сделано в цехе конденсации. Коксохим должен стоять здесь, и мы обязаны обеспечить свой доменный цех своим коксом! — четко и категорически сказал Журба.

— Да, товарищи, коксохим должен стоять здесь. Подумайте о технических предложениях и доложите мне. Даю два дня срока, — заявил Гребенников и закрыл совещание, на котором ни к чему не пришли.

— Я не очень помешаю вам?

Женя оборачивается: Шарль кланяется как-то необычно, по-старинному. Женя останавливается.

У француза лицо очень гладкое, без единой морщинки, хотя владельцу его по крайней мере пятьдесят. На инженере новешенький костюм, дорогое пальто, высокие сапоги. Глаза почти лишены ресниц, с красноватыми белками, внимательные, почти — клейкие.

— Не смею задерживать вас. Разрешите немного проводить, хочется поделиться с вами впечатлениями. Совещание оставило во мне нехороший осадок. В сущности, у нас нет разногласий. У нас одна цель. Вопрос в выборе средств. И в тактике. Товарищ начальник строительства комбината Гребенников отстаивает наиболее трудный вариант глубокого бетонирования. Место явно неудачное.

Женя Столярова заметила, что у Шарля Буше слово «товарищ» звучало, как «господин».

— Но бетонировать с забивкой свай безумно неэкономно. Наконец — время. Честное слово, мы быстрее успеем заново отрыть котлован и перестроить то, что сделано здесь, чем если начнем забивать сваи и так далее на этом неудачном месте. Почему не сдвинуть коксохим на северо-восток? Там как раз есть великолепная площадка.

Женя смотрит удивленно.

— Вопрос решен. Зачем к нему возвращаться? И зачем именно мне вы говорите об этом?

Француз оглядывает девушку с головы до ног. Женя краснеет, но не прячет глаз и не отворачивается. Шрам от виска к подбородку сбегает вниз. Шарль смотрит и не может оторваться.

— Что вы так пристально рассматриваете? — спрашивает Женя, глядя французу в глаза.

Буше смущается.

— Одна тяжелая для меня история...

— Что такое?

— Стоит ли? Она связана с Клотильдой, дочерью моей. Ей столько же, сколько вам.

— Я не люблю недомолвок. Говорите, раз начали.

— Девочке было лет пять. Я катал ее на санках, она расшалилась и попросила позволить съехать с крутой горы. Я позволил. Больше того, я даже подтолкнул санки... И она покатилась... Когда я опомнился, девочка уже мчалась с бешеной быстротой. И только тогда я заметил, что внизу горы, на дорожке, по которой катилась девочка, был бетонный столбик... Я закричал... Я пустился догонять санки... Что со мной было!.. Господи!.. Санки наскочили на столбик и перевернулись. Девочка ударилась лицом... Я и теперь не могу вспоминать. У нее сорвало с лица кожу. Ребенок был обезображен на всю жизнь из-за сумасшедшего отца...

Шарль побледнел. Он захрустел пальцами, не замечая этого.

— И мое обезображенное лицо вам напоминает вашу дочь?..

Женя идет быстрее, Шарль едва поспевает за ней.

— Простите... Вы настаивали, я рассказал. Вам неприятна эта история?.. Мне надо поговорить с вами о делах коксохима.

— Товарищ Буше, уже поздно, я устала. И какие там дела!

Кивнув Шарлю, Женя быстро ушла от него.

На следующий день Шарль Буше сказал ей:

— Сегодня заканчивается разведка. Мы подсчитаем нужное количество свай и, если так надо, приступим к бетонированию с предварительной забивкой свай под фундамент печей Беккера. Товарищу Гребенникову незачем было давать двух дней на размышление. Вопрос ясен и так, раз надо.

Женя обдумывает слова инженера.

— А вы знаете, как забивать сваи?

Он удивлен.

— Какой инженер этого не знает?

— А сибирские условия вас не смущают? Вас не смущает то, что через несколько дней могут ударить морозы? Вот почему товарищ Гребенников и дал два дня для обдумывания.

Женя прощается и уходит. Шарль стоит и смотрит, пока девушка не скрывается из виду. Потом он смотрит на следы от ее ног. Они отчетливо выделяются на грунте.

«Да, здесь катастрофа... — думал Николай Журба. — Суслов, как парторг, ничего не стоит, и я не замечал. Люди не объединены. Коммунисты оторваны от производства. Никакой политической работы. Надо снять немедленно. Пусть поработает в доменном, где все налажено и где крепкая партийная прослойка. Этим помогу Суслову расти. Кого только послать сюда?»

Он перебрал в уме коммунистов и решил, что самым подходящим парторгом будет Петр Старцев, к которому питал симпатию со времени строительства железной дороги и который очень хорошо работал сейчас на стройке экспериментальной домны.

— Ты, я вижу, без охоты ходишь в десятниках,— сказал он Старцеву. — Я понимаю, тебе хотелось бы ставить рекорды и самому зажигать звезду. А я хочу, Петр Андреевич, предложить тебе другую работу, не менее почетную — парторга вместо Суслова. Ты — моряк, с людьми привык жить тесно. А коксовый завод тоже как бы корабль. Партийная работа там запущена. Суслов плохой организатор. С людьми никто не занимался. Не снимаю я вины и с себя, не занимался этим делом. Но сейчас нам не покаяния нужны, а р а б о т а. Люди там есть. И очень хорошие. Познакомишься, увидишь сам. В работе помогу тебе. Поможет Женя Столярова — она и там по комсомолу. Думаю, если приналяжем все вместе, сдвинем судно с мели.

Старцев стоял, широко расставив ноги. Казалось, он, занятый своими мыслями, ничего не слышал, о чем говорил Журба. Но когда Николай кончил, Старцев посмотрел ему прямо в лицо; взгляд слегка косящих глаз был суров.

— Новое это для меня дело, товарищ Журба. Не работал на флоте по партийной линии. И коксового дела не знаю. Может, не справлюсь. Стыдно будет.

— Каждый начинает с того, чего прежде не делал. Таков закон жизни.

— Если партия приказывает, пойду. Хоть скажу прямо: больше порадовали б, если б послали на котлован...