Тайна гибели Бориса и Глеба (др. изд.)

Мы не можем точно сказать, к какому именно источнику восходят подобные сведения (по крайней мере, они отсутствуют в текстах, отражающих Начальное летописание XI–XII вв.). Не исключено, что это домысел позднейшего летописца, представлявшего, будто переход Брячислава на сторону Ярослава был куплен уступкой Усвята и Витебска, однако с ее помощью киевскому князю удалось приобрести важного стратегического партнера: принципиальным остается тот факт, что вооруженный конфликт 1021 г. явно не был локальным эксцессом в отношениях между Киевом и Полоцком, каким он описывается в ПВЛ.

Если новгородское летописание первой половины XV в. позволяет предположить, что одной из причин столкновения между Киевом и Полоцком была борьба за Усвят и Витебск, то Ян Длугош полагал, что истинной причиной конфликта была борьба за Новгород. В одной из глав «Польской истории» он пишет: «После того как князь Руси Ярослав обратил в бегство и уничтожил одного противника, а именно князя Святополка, возник другой противник, и место брата занял племянник. Князь Бретислав, сын полоцкого князя Изяслава, собрав войско из своих полочан и варягов, выступает против Новгорода, занимает его и, завладев и подчинив себе все Новгородское княжество, оставив там посадников, отправился назад в Полоцк, на отчий стол. Киевский князь Ярослав, оскорбленный тем, что у него отняли [владение] наследственного жребия, а именно Новгородское княжество, встретил его <у реки Судомири>. В начавшемся между ними жестоком сражении одолел Ярослав, а Бретислав, после гибели многих, спасся бегством в Полоцк, Ярослав же вновь обретает Новгородское княжество <и возвращает добычу>.»^{177}.

В любом случае на этом борьба за власть над волостями для Ярослава не закончилась. Под 1022 г. в ПВЛ сообщается: «Пришел Ярослав к Берестью»^{178}. Относительно того, как следует интерпретировать это краткое сообщение, существуют разные гипотезы: от представления его как очередного этапа польско-русской войны за Червенские города до локальной операции против Святополка. Наконец, оба извода НIЛМ сообщают еще об одном походе Ярослава к Берестью в 1017 г., поэтому в историографии возник вопрос: сколько раз Ярослав вообще ходил к Берестью? Часть исследователей склоняется к мнению А. А. Шахматова, считавшего, что новгородское летописание, таким образом, продублировало известие ПВЛ под 1022 г.^{179} Критики шахматовской гипотезы полагают, что ошибка была допущена не в НIЛМ, а в ПВЛ^{180}.

Интересно, что это известие читается в обеих редакциях НIЛМ, старшая из которых, по мысли Шахматова, отражала предшествовавший ПВЛ Начальный свод 1093–1095 гг., поэтому в летописях вполне могла отразиться информация о разных военных кампаниях. Можно предполагать, что после поражения у Любеча Святополк, бежавший «в Ляхи», нашел убежище в приграничном Берестье, что и вызвало первый поход Ярослава в 1017 г. Аналогичным образом он поступил и после поражения у Альты, о чем уже прямо сообщают летописи^{181}, однако реакция Ярослава, занятого войною с Полоцком, последовала лишь три года спустя. Источники не говорят о том, чем закончилась военная кампания 1022 г., хотя не исключено, что за лаконичностью летописного текста скрывался важный политический ход.

Одной из загадок войны за наследство Владимира является тайна гибели Святополка: мы не можем точно говорить не только о весьма сомнительных обстоятельствах его смерти, но даже о ее месте и времени, так как летописная датировка позволяет предполагать лишь то, что Святополк умер после 1019 г. В связи с этим представляются обоснованными гипотезы, позволяющие «отодвинуть» гибель Святополка к началу третьего десятилетия XI в. При отсутствии явных доказательств некоторые исследователи обращаются к сюжету скандинавской «Пряди об Эймунде», предполагая, что Святополк был тайно убит варягами по приказанию Ярослава, отмечая при этом, что летописное сравнение его с библейским судьей Авимелехом, погибшем при осаде восставшего палестинского города Фивиса, явно намекает на насильственную смерть князя^{182}.

Однако наряду с летописной в древнерусской литературной традиции бытовали и другие сравнения и, следовательно, другие версии гибели Святополка. Ведь только в последней четверти XI столетия на Руси было создано сразу несколько «сценариев» династической борьбы 1015–1019 гг., и все они значительно различались между собой. Если учесть, что вышли они, вероятно, из стен одного и того же скриптория Печерского монастыря в Киеве, с разницей в несколько лет, можно только удивляться полету мысли «древнерусских интеллектуалов», стоявших у истоков создания Борисоглебского цикла.

1.10. Борис, Глеб и Святополк в «Анонимном сказании»

Крупнейшим памятником Борисоглебского цикла является «Анонимное сказание», к тексту которого мы не раз уже обращались. Предполагается, что оно возникло в 1070-х гг. и после 1115 г. было дополнено «Сказанием о чудесах» Бориса и Глеба: по содержанию и структуре оно аналогично легендам Святовацлавского цикла, где рассказывается о гибели чешского князя Вацлава-Вячеслава, ставшего в X в. одним из первых славянских святых, в нем также присутствуют следы влияния болгарской и византийской агиографии.

Начало изучению «Анонимного сказания» в середине XIX в. положил академик М. П. Погодин, однако первым публикатором его стал московский митрополит Макарий (Булгаков). Сначала исследователи отождествляли автора «Анонимного сказания» с пресвитером Иаковом (известным в историографии как Иаков-«мних»), упоминаемым в ПВЛ под 1074 г. в качестве одного из вероятных преемников печерского игумена Феодосия; ему также приписывались «Память и похвала князю Владимиру» и ряд других сочинений XI в. Эта атрибуция породила оживленные дискуссии.

Поскольку текст «Анонимного сказания» частично совпадал с повестью «Об убиении Борисове», читающейся в летописи, академик И. И. Срезневский в 1853 г. высказал мнение, что летописная повесть возникла в результате сокращения «Анонимного сказания», однако после появления работ А. А. Шахматова большинство исследователей считали первичной летописную повесть (по шахматовской терминологии — сказание) «Об убиении Борисове».

По мнению Шахматова, Краткая редакция сказания, представленная в Лаврентьевском и Радзивилловском списках ПВЛ, была более ранней, чем Пространная, читавшаяся в Ипатьевском и Хлебниковском списках. Прежде всего его интересовал вопрос о протографе статьи 6523 (1015) г., утраченной в Новгородской I летописи старшего извода (далее — НIЛ), которая отражала памятники начального летописания, предшествовавшего ПВЛ. Шахматов полагал, что статья 6523 г. НIЛ представляла компиляцию дефектного текста Начального свода 1093–1095 гг., в котором, по сравнению с ПВЛ отсутствовала похвала Борису и Глебу, и Новгородского свода 1448 г., ставшего протографом Новгородской IV и Софийской I летописей (так как в последующем его датировка была А. А. Шахматовым скорректирована, в историографии он известен также как Новгородско-Софийский свод 30-х гг. XV в.).

Исследователь считал, что статья 1015 г. была положена в основу Пространного жития, обозначенного им как «Сказание, страсть и похвала святая мученикам Борису и Глебу» (напомним, что сегодня за ним закрепилось название «Анонимного сказания», так как атрибуция Иакову-«мниху» считается спорной). Свою точку зрения А. А. Шахматов аргументировал тем, что «житийное сказание не содержит в себе ничего существенного, чего бы не было в летописном; оно отличается от летописного сказания одною риторикой, так как в нем вставлены длинные речи и причитания, сначала Бориса, потом Глеба; длинные размышления приписаны самому Святополку после того, что он убил Глеба. Летописное сказание (повесть „Об убиении Борисове“. — Д.Б.) полно определенных фактов; риторики в нем мало; в сущности, риторика прорвалась только в предсмертном причитании Глеба. Мы знаем ценность сообщаемых нашею летописью фактов; если летописец умел так или иначе представить длинный ряд событий X и XI вв., то естественно ему же приписать занесение на письмо фактов, относящихся к убийству Бориса и Глеба». Поскольку, «за исключением общих с летописью фактов, в житии остается одна риторика и лирика», она, по его мнению, «могла быть прямо сочинена составителем жития»^{183}. Единственным фактическим дополнением составителя «Анонимного сказания» стала информация о том, что Борис был убит варягами «в бору»; как полагал исследователь, это произошло в урочище у Дорогожича, где в XII в. был возведен храм Борису и Глебу^{184}.

Вторую жизнь точке зрения Срезневского в XX в. дали Н. Н. Ильин и А. В. Поппэ: согласно их представлениям, именно «Анонимное сказание» являлось древнейшим памятником Борисоглебского цикла, оказавшим влияние на всю последующую агиографическую и летописную традицию. Это позволяло, с одной стороны, отвергать гипотетическую возможность существования древнейших памятников цикла в эпоху Ярослава Мудрого, а с другой — подозревать в фальсификации фактов единственные источники, которые позволяют говорить о причастности Ярослава к становлению Борисоглебского культа, — «Сказание о чудесах» Бориса и Глеба и «Чтение» Нестора.