Тайна гибели линкора «Новороссийск»

В 41-м нас, курсантов-каспийцев, отправили в составе морского десанта в Иран. Мы с напарником шли на артиллерийском щите, который тянул буксир (артиллерийский щит – баржа с мачтами, между ними натягивают брезент. Используется как мишень при учебной артстрельбе). Баржу-мишень тащили в Пехлеви, чтобы использовать ее как плавпирс. Ночью в осенний шторм трос лопнул, и мы остались одни на голой палубе. Укрыться негде. Привязались к мачтам, чтобы не смыло. Бушлаты промокли до нитки. Потом, когда нас все же привели в Пехлеви, командующий флотилией контр-адмирал Седельников объявил нам благодарность.

В том же 41-м всех курсантов-первокурсников вывезли из Ирана в Армавир. После ускоренной строевой подготовки нас влили в 81-ю отдельную стрелковую морскую бригаду. Там же был и Ефим Матусевич, с которым судьба нас свела на линкоре.

8 марта 1942 года нас бросили в первый бой – форсировали реку Миус. Там, под Матвеевым курганом, из нашего батальона в тысячу штыков в живых осталось сорок восемь человек. Когда женщины, хоронившиеся в погребах, вылезли – ахнули: утром снег был белый, к вечеру стал черным от флотских шинелей и бушлатов. То поле до сих пор зовут Матросским.

Я командовал отделением, и мы первыми форсировали реку. Меня ранило и контузило. За тот бой получил орден Красного Знамени и погоны младшего лейтенанта.

Вскоре всех моряков с Южного фронта сняли и отправили под Новороссийск, переодев в армейское. Но бушлаты и бескозырки сохранили для боя. Под Новороссийском – вот ведь какой особенный для меня город! – командовал огнеметным взводом. Воевал, пока не пришло распоряжение: всех морских офицеров вернуть на флот. И я вернулся доучиваться: сначала в Астрахань, потом в Баку. Там и женился. Познакомились в трамвае. Нечаянно наступил на ногу, извинился. И вот… извиняюсь уже сорок пять лет.

С марта 45-го – действующий флот. Черное море, первая бригада траления. Командир штурманской боевой части на Краснознаменном электромагнитном тральщике «Мина». Тралили Мариуполь, Феодосийский и Евпаторийский заливы, Одессу, Констанцу, Сулину, Варну… Выписка из наградного листа:

«За период Отечественной войны лейтенант Никитенко М.Р. проявил мужество и отвагу в борьбе с немецкими захватчиками.

Тов. Никитенко с первых дней Отечественной войны начал защиту Родины в составе 81-й морской стрелковой бригады Черноморского флота в должности командира отделения и за боевые подвиги и умелое руководство подчиненными в бою впоследствии был выдвинут на должность командира взвода с присвоением офицерского звания.

В начале марта 1942 года тов. Никитенко со своим отделением при прорыве обороны немцев на реке Миус проявил исключительное мужество и храбрость. В многодневных непрерывных боях под артиллерийским и минометным огнем противника тов. Никитенко продвигался только вперед, отбивая у противника одну позицию за другой и со своим отделением первым форсировал р. Миус и обеспечивал продвижение фланга бригады.

В этом бою тов. Никитенко с двумя бойцами подполз незаметно к огневым точкам врага, забросал их гранатами, уничтожил и выбил прислугу из них и установил свою огневую точку. В дальнейшем наступлении эта огневая точка сыграла колоссальную роль, а тов. Никитенко в этот день лично уничтожил гранатами 5 немцев. При выходе из строя командира взвода тов. Никитенко принял командование взводом на себя, и умело и мужественно руководил боем. С тех пор, получив звание младшего лейтенанта, тов. Никитенко продвигался вперед во главе взвода и в непрерывных боях показывал образцы мужества и умелого руководства боем.

В середине марта в бою был ранен и эвакуирован в тыл. Будучи штурманом корабля, лейтенант Никитенко имел первостепенное значение в проведении тральных операций в районе Констанцской военно-морской базы и Северо-Западного морского оборонительного района Черноморского флота. При тралении ФВК в исключительно трудных условиях, при большом удалении от берега, Никитенко обеспечил точность траления, для чего, кроме чрезвычайно большой работы, необходимой для определения места корабля по двум углам через 3–5 минут, тов. Никитенко лично изготовляет при подготовке и тралении гониометрические сетки и добивается определения места корабля через 2–3 минуты. При тралении ФВК по открытию Николаевского порта он отлично обеспечил выполнение тральной операции. Во всех тральных операциях тов. Никитенко проявил мужество и отвагу, смело выполнял задание командования и своим личным примером воодушевлял личный состав на боевые подвиги».

– В 1953-м поступил в военно-морскую академию в должности штурмана линкора «Севастополь», – продолжал свой рассказ Михаил Романович. – Первый семестр с отличием закончил. Вдруг Особый отдел послал запрос в сельсовет. Оттуда бумажка: «раскулачивался, выселялся…» Ну, тут меня как «шпиона» и отчислили. Все друзья и знакомые сразу же забыли номер телефона. Четыре месяца «за штатом», деньги только за звездочки получал. Сто двадцать суток полной неизвестности. Поехал на родину в Борки, взял новую справку о том, что отец вступил в колхоз, сдал лошадь. Ходил в ЦК с этой справкой, в отдел кадров ВМФ. Результат – ноль. Написал с горя письмо Главкому. Мол, как же так: в атаки ходил, в разведку, три года по минам елозил. Служить воевать, тралить – можно, а учиться – нельзя?! Послал и забыл. Все равно… Вернулся в Севастополь. Пошел на прием к члену военного совета Кулакову. Тот распорядился назначить меня штурманом на линкор «Новороссийск». И на том спасибо. В общем, та бумажка из сельсовета оказалась сильнее орденских книжек. И только потом, уже после гибели «Новороссийска», спустя годы, из Поти, где я служил начальником штаба дивизиона ремонтирующихся кораблей, решился мой злополучный вопрос с академией. Написал я письмо Главнокомандующему флотом адмиралу Горшкову. Послал без особых надежд. Впрочем, одна слабенькая теплилась. Я ведь у Горшкова в 52-м году что-то вроде пари выиграл. Он держал свой флаг на нашем «Севастополе», и однажды, в походе, заглянув в штурманскую рубку, усомнился в точности места линкора. Я возразил: в точности места не сомневаюсь. Дерзнул поставить ящик коньяка. И выиграл пари! Ящик, конечно, так и остался за Горшковым, но он, видимо, не забыл дерзкого штурмана с «Севастополя». Память у Главкома на людей была феноменальная… Вдруг приходит телеграмма из Москвы: «Зачислить в военно-морскую академию без экзаменов». Верите, слезы на глаза навернулись… В общем, первый семестр на «отлично» сдал. В 60-м, окончив академический курс с дипломом «штурман-гидрограф высшей квалификации», еду во Владивосток, и все свое семейство везу осваивать новые края. Должность – старший преподаватель кафедры кораблевождения Тихоокеанского высшего военно-морского училища. Днем учу курсантов, вечером – сам студент. Поступил на физмат Дальневосточного университета. Что и говорить, тяжеловато приходилось. Дома двое сынишек подрастают. Климат им тамошний не в здоровье… Младший полиомиелитом заболел. Ноги отнялись. Врачи советуют – меняйте климат. И вот ввиду болезни сына перевели меня на запад, в Ленинград, преподавать в том самом училище Фрунзе, куда я так рвался в юности… Университет все же успел окончить и получил специальность, весьма дополнявшую мою штурманскую профессию, – «инженер-метеоролог». Но вот беда – квартиру в Ленинграде так и не дали. Пришлось в 67-м перебираться в Баку, под кров жены. Преподавал в родном Каспийском училище. Недолго длилось наше благоденствие. Подстерег новый удар судьбы, да еще какой… Ходил я с курсантами на морскую практику в Средиземное море. Однажды задремал в кресле у раскрытого иллюминатора. Жарко было. А тут еще вентилятор воздух гнал. Приятно. Расслабился, уснул. И схватил я жесточайшее воспаление легких, которое закончилось бластомой, злокачественной опухолью. Положили меня в Москву в госпиталь имени Бурденко. Начальник госпиталя пригласил к себе мою жену и старшего сына: «Мужайтесь и готовьтесь к неизбежному. Месяца два протянет».

Мне сорок пять. Капитан 1-го ранга. За спиной голод и фронт, крейсера и линкоры, гибель «Новороссийска», училище, академия, университет… Брожу по старинным аллеям госпиталя, подбиваю итоги, прощаюсь с белым светом. Смотрю на столетние дубы – завидую им. Жить хочется… «Ну вот, – говорю себе. – А ребята, что под Миусом легли, жить не хотели? Тогда ты просил у Бога только год жизни. А тебе вон сколько выпало! И жена, и дети. Доволен?» Рассудил я так, на душе полегчало. Чему быть, того не миновать.

Жене разрешили жить со мной в палате. Тамара меня сильно поддерживала… Удалили мне в семидесятом часть левого легкого, и спустя четыре месяца вернулся в Баку. Через три года стал доцентом по кафедре кораблевождения. И в том же 73-м уволился в запас. Тридцать три календарных годка с сединами и кровью как один день – родному флоту. На покой, инжир с абрикосами выращивать? Куда там! А сыновья? Кто их на крыло будет ставить? Самая пора пришла о них позаботиться. Старшего потянуло в радиофизику. Мы еще с ним в детстве детекторный приемник из «Радиоконструктора» собрали. Когда тот зашипел, запищал, сынуля от радости запрыгал. Поступил в ДГУ, как отличника перевели его в Ленинградский университет (ДГУ тогда был филиалом ЛГУ). Младший тоже в Ленинград свои стопы направил – поступил в гидромет. Надо и нам рядом с ними быть. Кое-как обменяли мы свои роскошные хоромы в Баку на комнату в ленинградской коммуналке. Один сосед – наркоман, другой – участковый милиционер… Дом ветхий, все сгнило. Эх, и хлебнули мы невского лиха. Однако вот переразменяли. Теперь тут живем, на Богатырском проспекте.

Я совершенно иными глазами оглядел не бог весть как, но опрятно и удобно обставленную двухкомнатную квартирку в блочной многоэтажке. Хрусталь в горке. На полке Библия, лоции и штурманские книги. С фотообоев золотилась лесная дорога в осенних листьях. Передо мной сидел сухощавый совсем не старый еще человек в линялой флотской рубашке, сквозь которую синели полосы тельняшки. Черные густые брови, умные карие глаза. Крестьянин с душой моряка и мозгами профессора. Все в его жизни было на излом, и все в конце концов – благополучно. Под трудной, под счастливой звездой родился: не умер в голод, не убили на фронте, не подорвался на минах, не утонул с линкором. Да еще и курит, дымит вовсю, несмотря на обрезанное легкое.

– Четыре внучки у меня, – усмехается Михаил Романович. – Кортик передать некому.

Я разыскал его случайно. Никто из севастопольских да и московских «новороссийцев» не знал его адреса. Никитенко откликнулся письмом на мой очерк в «Правде». «У меня есть список всех погибших на линкоре, – сообщал он, – а также схема захоронений на Братском кладбище и кладбище Коммунаров». Каждое слово в письме было выписано отменным штурманским почерком – буковка к буковке. И вот он, этот скорбный список, на столе, и схемы захоронений, вычерченные тонко и точно – с ориентировкой по странам света. И все бумаги вокруг – письма, документы, карты разложены по полочкам в идеальном порядке, как на прокладочном столе. А над столом бесшумно шли корабельные часы. Те самые. С «Новороссийска»…