Тайна гибели линкора «Новороссийск»

– Сейчас много говорят и пишут о загадочных проявлениях человеческой психики, экстрасенсах и тому подобном, – так начал Никитенко свой рассказ о последнем дне линкора. – Хотите верьте, хотите нет, но Тамара, жена моя, предсказала беду с линкором за три дня. 25 октября утром она стала рассказывать, какой необычный сон ей приснился. Будто бы все севастопольцы сбежались на берег моря и стали смотреть, как к ним спускается с неба какое-то сияющее облако. «Ой, наверное, с кораблем вашим что-нибудь случится!» Этот эпизод нам обоим врезался в память. Поверьте, это не выдумка, так сказать, задним числом. Я член партии с сорок третьего года.

Никитенко можно верить еще и потому, что всю свою службу он следовал золотому штурманскому правилу: пишу то, что вижу, чего не вижу – не пишу. Вот листок, похожий на выписку из вахтенного журнала. Это корабельная хроника 28 октября 1955 года (по Никитенко).

«8.00. Снялись с якоря и вышли на выполнение стрельбы АС, а также для определения маневренных элементов на Херсонесской мерной миле, и определения поправок дальномеров и радиолокационных станций.

18.15. Вернулись в Севастополь и встали на якорную бочку № 3. Отдан левый якорь. На клюзе 70 метров. Глубина по карте 18 метров. Ил.

18.47. Закончились сумерки. Солнце зашло в 17 час. 17 мин. Светила луна с возрастом на ноль часов 12,2 дня и фазой 3 дня до полнолуния.

19.10. Развод нового суточного наряда и караула (стирка, баня, фильм на юте)».

Михаил Романович прервал чтение и прикрыл глаза рукой:

– Обычно штурманов после выхода в море освобождают от всевозможных дежурств. Но Сербулов, помощник командира, попросил меня заступить дежурным по кораблю, так как офицер, которому надлежало дежурить по графику, убыл по каким-то делам на берег.

Развод проводили, как положено, под оркестр… Все тридцать три года я слышу тот марш и вижу тот строй: полтораста молодцеватых красивых парней в бескозырках и белых форменках. Мог ли я подумать тогда, что многих из них вижу в последний раз! Стояли в том строю и будущие выходцы с того света рассыльный по кораблю старший матрос Хабибулин и дневальный по кубрику матрос Семиошко. Вахтенным офицером заступил замполит дивизиона движения Герой Советского Союза старший лейтенант Виктор Лаптев, дежурным по низам – командир батареи старший лейтенант Карл Жилин, дежурным по боевой части «пять» – инженер-капитан-лейтенант Юрий Городецкий.

«18.30. Увольнение на берег. Уволено около 450 матросов и старшин.

23.30. Посланы баркасы за уволенными. 0.30. 29 октября. Все прибыли без замечаний».

– Я обрадовался: значит, командира не вызывать. Так было принято: если матрос напивался и попадал в комендатуру, то забирать его приходил командир корабля.

Доложил оперативному дежурному эскадры, что все в порядке. Он предупредил меня, что ночью мимо нас пройдет эсминец в Нефтегавань.

Я спустился к вахтенному офицеру Лаптеву, а потом поднялся в свою каюту, она рядом с рубкой дежурного офицера, – ют, правый борт. Снял фуражку, сел за стол и стал заполнять журнал. Всего в ту ночь на линкоре было тысяча шестьсот двадцать человек. Из пятидесяти офицеров – тридцать уволены на берег и в отпусках. К тем двум десяткам, что остались на борту, надо прибавить и пятнадцать офицеров-переподготовщиков, призванных из запаса. Курсанты из «дзержинки», проходившие на «Новороссийске» морскую практику, уехали в Ленинград тремя днями раньше. Оставались лишь четыре мичмана-стажера из херсонской мореходки. Один из них – Меняйлов – погиб. Ну и молодое пополнение в количестве двухсот человек, прибывших из армейских частей Киевского военного округа.

1.30. Внезапно я почувствовал сильный глухой толчок. Линкор содрогнулся. Погас свет. Первое, что подумал – ударил в борт эсминец, тот самый, что должен был заходить в Нефтегавань. Выскочил без фуражки к вахтенному офицеру.

– Что случилось?

Лаптев, флегматик по натуре, отвечает спокойно:

– А в носу что-то взорвалось.

И уже без доклада – ногами чувствую: палуба не та – дифферент и крен появились градуса 2–3. Бросился к трансляции поднимать экипаж. Тут, как перед броском в атаку, дух занимает – от ответственности. Ведь дежурный всегда виноват. Недосмотрел – уже есть. А если сейчас еще что-то упущу – голову вовсе снимут. Бегу и каждую команду обдумываю: «А сколько мне за нее лет дадут?»

Трансляция не работала. На юте уже собирались матросы. Кто в трусах, кто в робе, кто-то сплошь облеплен илом. Появился и дежурный по низам старший лейтенант Жилин. Я собрал человек двадцать: «Ребята, бегите по кубрикам, кричите – аварийная тревога!» Шилина попросил бить в рынду – огромный судовой колокол. На ют стали приходить раненые, некоторых приносили на руках. Подошел командир дивизиона главного калибра капитан-лейтенант Марченко. Попросил его срочно доложить о случившемся оперативным дежурным штаба флота и аварийно-спасательной службы. Он мою просьбу выполнил. Минуты через 3–4 после взрыва появилось питание на трансляции. Это заработала кормовая электростанция. Объявил боевую тревогу, вызвал баркас к левому трапу для раненых, дал команду: «Кормовой аварийной партии с аварийным инструментом прибыть в нос» и команду: «Задраить иллюминаторы на броневые конуса, об исполнении доложить». Последняя команда имела особый смысл. Я вспомнил, как академик Крылов описывал в «Воспоминаниях» гибель «Императрицы Марии» (книгу читал накануне). У нас же на линкоре было 220 иллюминаторов, отстоявших от воды всего на 70 сантиметров. Через некоторое время инженер-капитан 3-го ранга Матусевич из поста энергетики и живучести доложил мне, что аварийные партии осматривают поврежденные помещения, что корабль принял около тысячи тони воды (в действительности – 3,5 тысячи тонн) и что некоторые каюты с незадраенными иллюминаторами закрыты на замок.

В 1.39 баркас подошел к левому трапу. Начали сводить раненых, некоторых сносили на руках. Всего на баркасе было около сотни матросов. Старшим назначил начальника клуба капитан-лейтенанта Басина. На берегу раненые, человек сорок, были размещены в госпитале, о чем, возвратившись на корабль, мне доложил Басин. Его потом, когда корабль перевернется, найдут только на третий день. Опознают по усам и нашивкам. Когда прыгал за борт, крикнул «Прощайте!» – не умел плавать. На похоронах жена упросила вскрыть гроб. Увидела – повалилась без чувств…

Подошел баркас. Быстро погрузили раненых. Вдруг старшина баркаса кричит: «Вода поступает!» При взрыве шлюпка стояла у правого выстрела, вот ее и повредило. Что делать? Выгружать людей? Но это значит подписать смертный приговор тем, кому помощь нужна в ближайшие минуты. Отправить так? А вдруг затонут? Но колебаться нет времени. «Отойти от трапа!» Баркас дошел до стенки за семь минут. Я вытер со лба холодный пот.

1.43. Прошел на бак в район взрыва. Крен был выровнен перекачкой топлива. Чем ближе подходил к баку, тем больше было ила. Почти по диаметральной плоскости зияла огромная дыра с рваными краями. Правый шпиль был развернут почти да 90 градусов в сторону стволов первой башни. Нос значительно осел, и вода почти заполнила шпилевое помещение, где размещалось новое пополнение. Я услышал крики и мольбы о спасении. Вскоре они затихли. Выйти из «шпилей» новобранцы не могли, так как выход был заклинен взрывом.

Эти голоса! Сколько раз в атаках бывал, друзей хоронил… Но там – в бою, там не зря, не за так. А здесь на глазах – и ничем не помочь. Хотелось рвать и метать от бессилия. И я заплакал, второй раз в жизни…

Через 2–3 минуты вода выжала последний воздух и похоронила всех заживо… Я спустился в 15-й кубрик, расположенный на жилой палубе. Было полутемно, мерцала одинокая лампочка переноски. Вода через щели и двери поступала из 14-го кубрика, который был почти полностью затоплен. Матросы носовой аварийной партии конопатили дверь и укрепляли брусьями переборку, расположенную на 51-м шпангоуте. Они работали спокойно. Воды – по колено. Никакой паники. Слышались только команды старшины.

После осмотра бака и кубрика, несмотря на ил, я почти бежал на ют, оценивая обстановку и свои действия. Что сделал? Матросов поднял, оперативному доложил, раненых отправил в госпиталь, командира и замполита вызвал, кормовую аварийную партию перевел в нос. Они работают. Что можно и нужно сделать еще?

Свезти, хотя бы лишних, матросов на берег? Нет, не могу. В Уставе написано: «Спасать личный состав, когда невозможно спасти корабль». А что с кораблем? Большей опасности, чем взрыв, уже не может быть. Боезапас цел. Дифферент? Ну и что! Высота борта 10 м. Глубина 18 м. Илу метров 5–7. Нос может опуститься под воду приблизительно на толщину слоя ила. Корма может осесть на 2–3 метра, над водой останется достаточно. А что, если развернуть корабль перпендикулярно берегу? Сейчас этот угол менее 30 градусов. Тогда корма приблизится к берегу на половину длины, т. е. метров на 90, и будет на мели. Чем развернуть корабль? Машинами? Они горячие и скоро будут готовы к даче хода.