Тайна Моря

Когда Марджори заговорила, она лишь выразила мысли нас обоих:

— Слава богу! Дорогой, в худшем случае мы умрем вместе.

Мы по очереди держали фонарь над водой, глядя в томительном ожидании, как темная вода растет к покатому потолку пещеры и крадется к нам с такой медленной и неумолимой пунктуальностью, что я с трудом удерживался от вскрика. Я чувствовал дрожь Марджори — начала проявляться склонность к истерике, что хотя бы в малой мере свойственно любой женщине. И в самом деле было что-то гипнотическое в той немой линии гибели, что неторопливо подползала к нам. К тому же и дышать стало труднее: наше дыхание и испарения фонаря истощали свежий воздух.

Я шепнул Марджори:

— Мы должны погасить свет.

Она содрогнулась, но сказала так смело, как только могла:

— Хорошо. Похоже, без этого никак. Но, дорогой, обними меня покрепче и не отпускай, а то я умру!

Я уронил фонарь в воду — на миг его шипение заглушило мой собственный скорбный вздох и подавленный стон Марджори.

И теперь, во тьме, ужас перед приливом становился сильнее и сильнее. Холодная вода все подбиралась, подбиралась и подбиралась — и вот наконец Марджори могла дышать только задрав голову. Я уперся спиной в скалу и, согнув ноги, поднял Марджори так, чтобы она встала мне на колени. Выше и выше росла ледяная вода, дойдя до моего подбородка, — и я боялся, что настали последние мгновения.

Но у Марджори еще оставался шанс, и, как ни больно мне было это говорить, зная, что я раню ее в самое сердце, я должен был попытаться:

— Марджори, жена моя, конец близок! Боюсь, обоим нам не выжить. Самое большее несколько минут — и вода начнет заливаться мне в рот. Когда придет это время, я нырну и лягу на груду сокровищ, на которой мы стоим. Встань тогда на меня — так ты продержишься дольше.

У нее вырвался мучительный стон.

— О боже! — Вот и все, что она произнесла, но в ее теле словно звенели все нервы до единого. Затем, не говоря ни слова, она обмякла и начала выскальзывать из моих рук. Я сжал ее покрепче, испугавшись, что она в обмороке, но она застонала: — Пусти, пусти! Любой может стоять на теле второго. Я не покину пещеру, если ты умрешь.

— Драгоценная, — ответил я, — сделай, как я прошу, и я буду знать, что даже смерть может принести счастье, если послужит тебе.

Она промолчала, но прильнула ко мне, и наши губы встретились. Я знал, что она имеет в виду: коль умирать, так умирать вместе, слившись в поцелуе.

В том поцелуе любви словно встретились наши души. Мы чувствовали, что перед нами размыкаются Врата Неведомого Мира и готовы раскрыться все его величественные тайны. В бесстрастной тишине поднимающейся воды, где ни волна, ни рябь не нарушали страшного, безмолвного покоя, не было ни случайного повышения, ни внезапного убывания, чтобы усилить тревогу или подарить внезапную надежду. К этому времени мы уже так свыклись с этим смертельным совершенством, что приняли его условия. Это признание неизбежности принесло смирение; думаю, в те мгновения и Марджори, и я познали, насколько ограничены возможности человека. Когда человек смиряется с неизбежным, сам акт смерти уже ничего не значит.

Но в великих учетных Книгах Жизни и Смерти всему есть противоположный столбец, и лишь под итоговой чертой подсчитываются прибыль и потери. То самое смирение, что облегчает мысль о смерти, есть лишь равновесие сил, которым нельзя противоречить. В борьбе надежды и отчаяния Крылатая уступает — но не более. Крылья ее бессмертны: вновь они восстанут из огня или воды, после чумы и голода, из красной пелены битвы, когда их оживит какой угодно свет.

Даже когда уста Марджори прижались к моим в нежном поцелуе любви и смерти, крылья Надежды еще трепетали над ее головой. На миг-другой она замерла, словно прислушиваясь или выжидая, а затем издала радостный возглас, восторженно отдавшийся в этом тесном пространстве:

— Ты спасен! Ты спасен! Вода отступает: она опустилась ниже твоих губ.

Даже в этот страшный миг между жизнью и смертью меня не могло не тронуть, каким образом она радуется шансу на наше общее спасение: все ее мысли были только обо мне.

Она не ошиблась. Прилив достиг наивысшей точки — вода опускалась. Мы ждали минуту за минутой, затаив дыхание, вцепившись друг в друга в экстазе надежды и любви. Холод, так долго нас окружавший, лишивший всех чувств и как будто сделавший невозможной саму мысль о движении, наконец утратил свою власть. С оживлением надежды и наши сердца словно забились теплее, кровь защекотала вены. О! Но как же долго тянулось время там, во тьме, когда немая вода отступала дюйм за дюймом с почти немыслимой медлительностью. Уже вскоре тяжесть ожидания сделалась почти невыносимой; хотелось заговорить с Марджори, чтобы заговорила она и не умолкала, иначе бы мы оба сломались — даже в самый последний момент. Ожидая смерти, мы держались за свою решимость, слепо готовые бороться до конца, пусть и смирившись с неизбежным. Но теперь к страхам прибавилось нетерпение. Мы не знали предела своей стойкости, и сам Ужас, хлопая крыльями, завис над нами.

Воистину, мгновения наступления Жизни дольше часов наступления Смерти.

Глава XXXVII. Полсуток

Когда вода до того опустилась, что мы смогли сесть на карнизе, несколько минут мы отдыхали, чтобы сгладить напряжение долгой и ужасной неподвижности в тесноте и холоде. Но уже скоро холод напомнил о себе, и мы снова встали и стояли, пока из воды не показался весь карниз. Затем мы насладились новообретенной свободой, если слово «насладились» применимо к нашему измождению и стучащим зубам. Я усадил Марджори к себе на колени, чтобы греться вместе и чтобы избавить ее от соприкосновения с промозглым камнем. Мы выжали одежду как могли и пережидали вторую часть нашего заключения во тьме, уже ничего не опасаясь. Мы прекрасно знали, что прилив забрался выше жестяного ящика в углу пещеры, и негласно оттягивали миг признания неизбежного. Наконец, когда озноб оставил Марджори и она уже не так дрожала, она поднялась и попыталась спустить ящик. Она не дотягивалась, и тогда его вытащил я. Затем мы вернулись на свои места на краю карниза и заглянули внутрь ящика.

Какое это было плачевное и беспомощное занятие! В темноте все казалось незнакомым, как формой, так и размером. Наши мокрые руки толком не отличали влажное от сухого. Только когда мы поняли, что ящик полон воды, смирились с мыслью, что на свет рассчитывать не приходится и что надо запастись терпением, насколько возможно, чтобы преодолеть туннель вслепую. Кажется, Марджори всплакнула. Она скрыла это от меня по-своему, по-женски, но у души тоже есть глаза, способные пронзить даже кромешный сумрак, и я знал, что она плакала, пусть мои чувства не могли этого подтвердить. И пусть мне ничего не сказали мои мокрые руки, коснувшись ее лица. И все же на свой лад мы были счастливы. Страх смерти миновал, мы лишь ждали тепла и света. И знали, что с каждой минутой, с каждым вдохом вода отступает все дальше, знали, что найдем на ощупь путь из пещеры. Теперь мы радовались, что здесь нет лабиринта проходов, и еще больше радовались, что никуда не делась наша подсказка — путеводная веревка. Мы легко могли найти ее там, где оставили, раз в воде не было течения, чтобы уволочь ее прочь.

Решив, что времени прошло достаточно, хоть и ползло оно неповоротливо, мы поцеловались и предприняли первую попытку к спасению.

Веревка отыскалась без труда, и с нею в руках мы неторопливо двинулись вдоль шершавой стены. Я придерживал Марджори за собой, правее, нащупывая путь левой рукой. Я опасался, как бы мою жену не задели торчащие тут и там острые отростки скалы. И правильно делал: в первую же дюжину ярдов я набил таких синяков, что на ее нежной коже могли бы остаться шрамы. Впрочем, затем я стал ученым и тщательно ощупывал стену перед тем, как сделать шаг. На том же горьком опыте я узнал, что веревка, натягиваясь на углах и поворотах, вела меня ближе к стене, а не шла посередине прохода, где мы ее оставляли изначально.

После первых двух изгибов настал трудный момент: здесь потолок опускался, и мы не знали, достаточно ли спaла вода, чтобы пропустить нас. Мы заходили на глубину, Марджори все еще следовала за мной, хоть я предпочел бы отправиться на разведку один. Продвинувшись, мы обнаружили, что потолок уходит под воду. Тогда мы вернулись и стали ждать — казалось, долгое, очень долгое время. Затем, предприняв вторую вылазку, мы обнаружили, что, хоть вода еще стоит высоко, между камнями и поверхностью все же появилась пара дюймов.

Ободрившись, мы медленно двинулись вперед и с радостно забившимися сердцами наконец смогли распрямиться и поднять головы свободно. Завала камней мы достигли в считаные минуты; затем, держась за веревку, вскарабкались, как могли, к узкому проему. Я старался по возможности помогать Марджори, но тут она нисколько не уступала мне — что там, даже опережала, ведь ей на выручку приходила женская интуиция, и потому она первой достигла узкой дыры. Затем мы очень осторожно слезли с обратной стороны и, все еще не выпуская путеводную нить, добрались наконец-таки до лебедки, спускавшей нас в пещеру. Однако нас ждал сюрприз, поскольку мы ожидали увидеть в проеме над ней гостеприимный свет.