Тайна Пушкина. «Диплом рогоносца» и другие мистификации
Шрифт:
Поскольку свидетельства Смирдина и Анненкова никогда не подвергались и не подвергаются сомнению, я и предлагаю считать «Заглавие и посвящение сказки „Конек-Горбунок“» (так названы эти первые четыре строки сказки в описи бумаг Смирдина) существовавшим пушкинским автографом и на этом основании — хотя и не дошедшим до нас, но имевшим место в действительности документальным свидетельством пушкинского авторства сказки.
Стремление оппонентов представить дело так, что не было никакого автографа, понятно: это ведь и в самом деле факт, который мог бы стать решающим, если бы автограф сохранился. Потому что само появление такого автографа невозможно объяснить ничем иным, как стремлением Пушкина оставить подтверждение своего авторства. А приравнять
XIII
Предположим, мои оппоненты, даже будучи вынуждены согласиться с тем, что Ершов не мог быть автором «КОНЬКА-ГОРБУНКА», не согласятся с доказательствами пушкинского авторства сказки — ни с доводами по поводу высказываний Пушкина «Теперь этот род сочинений…» и «Этот Ершоввладеет…», ни с анализом записей Анненкова и Смирдина, — настаивая на необходимости недвусмысленного документального подтверждения такого авторства. Но факт признания «неавторства» Ершова при отсутствии документальных подтверждений подразумевает, во-первых, возможность признания авторства Пушкина при тех же условиях, а, во-вторых — становится признанием имевшей место литературной мистификации. А в случае литературной мистификации меняются и способы доказательства авторства.
Рассмотрим все возможные методы доказательства пушкинского авторства сказки помимо уже упомянутых доводов.
1) Есть способ, к которому уже прибегали в истории отечественной литературы — и речь тоже шла о пушкинском произведении. Когда в начале прошлого века решался вопрос о принадлежности Пушкину «ГАВРИИЛИАДЫ», а письменного подтверждения, то есть документального свидетельства, на руках у исследователей еще не имелось, поступили просто. Был задан вопрос: а кто мог написать эту поэму в то время, когда впервые появились ее списки? И вопрос однозначно определил ответ: только Пушкин. Что ж, мы вполне можем поступить так же и задать аналогичный брюсовскому вопрос: а кто мог в 1833 году написать «КОНЬКА-ГОРБУНКА» ? Я полагаю, ответ будет тот же.
2) Есть и другой — общепринятый в литературоведении — метод определения авторства: стилистический анализ. Воспользуемся им для ответа сразу на два вопроса: кому из двух авторов, Ершову или Пушкину, соответствует стиль сказки, имея в виду, что стиль — это характер ? (Бюффон: «Стиль — это человек».)
Стиль первопечатной редакции «Конька-Горбунка» — это стиль литературной сказки, детали народного сюжета которой обработаны в литературном, поэтическом ключе («Тихим пламенем горя, Развернулася заря», «Стало на небе темнеть, Воздух начал холодеть»; «…Где, я слышал стороною, Небо сходится с землею, Где крестьянки лен прядут, Прялки на небо кладут») с закреплением народных, разговорных оборотов речи едва ли не в каждой строке. За этим стилем возникает образ талантливого поэта, свободно владеющего версификацией и русской разговорной речью, у которого народная «фраза во всей нетронутости и чарующей меткости ложится в строчку целиком, без малейшего ущемленья», человека с органичным чувством юмора, остроумца, свободно владеющего игрой слов («Наш отец-старик неможет, Работать совсем не может»), дерзкого на язык и позволяющего себе не только вольности по отношению к царю («Только, чур, со мной не драться…»), но и прямую издевку в его адрес («Царь тотчас велел отвесить / десять шапок серебра. — В. К.). И, по милости своей, Дал в прибавок пять рублей; Царь-то был великодушный!»), образ крупной личности с пониманием истории — как внешней исторической роли России, так и внутренних условий ее осуществления.
Совершенно другой характер возникает из стихов Ершова
и его исправлений в поздних редакциях сказки: неумелого и неумного версификатора без искры Божьей, ради рифмы насилующего русскую речь и коверкающего слова и ударения, человека без чувства юмора, банального во всем, как в своих стихах, так и в исправлениях, лишенного какой бы то ни было литературно-политической смелости. Я полагаю, мало у кого возникнет сомнение, что пушкинский характер и характер автора «ГОРБУНКА» идентичны ; что же до Ершова, то цитировавшиеся его стихи не оставляют и крохотной надежды защитникам его авторства. Тем, кто захочет подробнее ознакомиться с личностью и характером Ершова (если только такое желание у кого-нибудь возникнет), рекомендую почитать его письма, обширные фрагменты которых в большом количестве приводит Ярославцов в своей книге «Петр Павлович Ершов, автор народной сказки „Конек-Горбунок“»: это не деятельный, уверенный в себе и знающий, что делает и что должен делать, человек, каким видится автор «КОНЬКА-ГОРБУНКА», а прекраснодушный мечтатель, без конца жалующийся на обстоятельства и на собственную лень.3) Мне могут возразить: дескать, все равно это ненаучно — требуется именно «документальное подтверждение». Но, как уже очевидно, мы имеем дело с продуманной литературной мистификацией, а здесь и подход должен быть другой: ведь мистификаторы сознательно заметали следы и уничтожали «документы» — какие бы то ни было «недвусмысленные письменные свидетельства». Подход к решению такого рода задач разработан современной философией, и мы вправе сослаться на труды известного философа Карла Поппера, в частности — на его книгу «Открытое общество», где высказаны взгляды, сходные с которыми доводилось приводить и мне — например, на страницах журнала «Литературная учеба»..
Литературная мистификация — особый жанр, допускающий его рассмотрение и без документальных свидетельств, которых может и не быть, как в нашем случае. В самом деле, если бы было хотя бы одно «показание» современника, хоть одно письменное свидетельство, тогда и проблемы бы не было. Все дело как раз в том, что мистификаторы, во избежание неприятностей, прямых свидетельств не оставили (а если оставили, то они до нас не дошли) — только косвенные.
Как же подходить к таким случаям? Хотя литературоведение и не является «точной» наукой, мы можем использовать научный метод, которым в негуманитарных науках пользуются постоянно. Когда в какой-то области знаний имеется хотя бы один факт, противоречащий общепринятой теории, господствующей в этой области знаний, теория ставится под сомнение — до объяснения этого противоречия. Если же общепринятой теории противоречит некоторое множество фактов, неизбежно поднимается вопрос о пересмотре теории и выдвигается гипотеза, которая должна непротиворечиво объяснять все эти факты. И если такая гипотеза одновременно отвечает и всем фактам общепринятой теории, не вызывавшим сомнения, она становится новой общепринятой теорией.
С аналогичным случаем мы и столкнулись. Имеется множество фактов, противоречащих теории, которая утверждает, что автор «КОНЬКА-ГОРБУНКА» — Ершов. Но в какой степени литературоведение отличается от точных наук, в такой же степени отличается и понятие факта в литературоведении от научного факта. Все приведенные выше аргументы в пользу гипотезы Лациса можно считать фактами постольку, поскольку все они построены на эмпирическом опыте человечества и разумном подходе к этому опыту.
Например, рассуждение о том, что талант не может сформироваться в одиночестве, без среды, без общения (или, как сказали бы нынче, без обратной связи), построено исключительно на нашем многовековом опыте, и примеров обратного мы не знаем. Именно так формировался поэтический талант Пушкина — и в то же время ничего похожего на это не имеется в биографии Ершова. Это противоречит теории авторства Ершова — и так обстоит дело практически со всеми приведенными нами аргументами. Поэтому мы вполне можем использовать такой же подход, заменив слово «факт» на слово «противоречие».