Тайна Пушкина. «Диплом рогоносца» и другие мистификации
Шрифт:
VI
Точно так же списаны с Пушкина и взаимоотношения Хлестакова со службой: «Вы, может быть, думаете, что я только переписываю; нет, начальник отделения со мной на дружеской ноге. Этак ударит по плечу: „Приходи, братец, обедать!“ Я только на две минуты захожу в департамент… Хотели было даже меня коллежским асессором сделать, да, думаю, зачем». (III, 6) Причем в первом издании было: «Это правда, что на мне не большой чин: уж никак не больше коллежского асессора, даже немного меньше».
Предыдущим по чину в служебной лестнице по отношению к «коллежскому асессору» был «титулярный советник» — а Пушкин в действительности и был им. Он «вышел из лицея в 1817
За время ссылки на Юге Пушкин в чине не повышался, перед ссылкой в Михайловское он был уволен. В 1830 году Бенкендорф «предлагал ему камергера» в обмен на службу в канцелярии III отделения — Пушкин отказался. В 1831 году, после знакомства царской четы с Натальей Николаевной в Царском Селе, Пушкин был восстановлен в Иностранной коллегии в прежнем чине, без обязательств появляться на службе. Уже после его смерти, во время военно-судного дела выяснилось, что его тайно сделали камергером, о чем он даже не знал, но эту информацию мгновенно замяли. В любом случае вплоть до конца 1835 года, когда уже был закончен «Ревизор», Пушкин был в чине титулярного советника, что и в самом деле «немного меньше» коллежского асессора, и действительно никогда не был обременен обязанностью появляться в присутствии.
Всем приведенным цитатам из пьесы можно было бы дать такое же «документальное» подтверждение в виде отрывков из воспоминаний современников, но это слишком загромоздило бы изложение; к тому же почти все использованные Гоголем пушкинские черты и привычки и подробности его образа жизни сегодня уже общеизвестны. Однако еще пару любопытных реплик Хлестакова мы все же поддержим и документально.
VII
«А один раз меня приняли даже за главнокомандующего: солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьем». (III, 6) Этой реплике соответствуют воспоминания П. И. Миллера о встрече с Пушкиным в Царском Селе в 1831 году: «Многие расставленные по саду часовые ему вытягивались, и еслион замечал их, то кивал им головою». Но известен и более забавный факт, когда цензор В. Н. Семенов, увидев толпу на Невском, решил, что встречают выезд императора, и, приготовившись, снял шляпу; оказалось, что толпа любопытных сопровождает гуляющего Пушкина. «Таким образом, — писал по этому поводу Будыко, — Хлестаков не преувеличил, а преуменьшил оказанное ему внимание: ведь Пушкин был принят не за главнокомандующего (в то время — командующего столичным военным округом. — В. К.), а за императора, о чем, конечно, в пьесе того времени написать было нельзя».
И, наконец, реплика Хлестакова «Меня сам Государственный совет боится». (III, 6)
Здесь Гоголь блестяще обыграл тот факт, что Государственным Советом в августе 1828 года после расследования по делу о стихотворении «Андрей Шенье» «поручено было иметь за ним (Пушкиным. — В. К.) в месте его жительства секретный надзор» (председатель Государственного Совета граф В. П. Кочубей — главнокомандующему в столице графу П. А. Толстому), причем решение это при жизни Пушкина так и не было отменено.
Разумеется, поэту польстил хлестаковский пассаж, свидетельствовавший перед всей театральной публикой, а значит — и перед всем высшим светом, о славе Пушкина: «Литераторов часто вижу. С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто говорю ему: „Ну что, брат Пушкин?“ — „Да так, брат, — отвечает, бывало, — так как-то все…“ Большой оригинал». (III, 6). И наверняка публика в этом месте смеялась. Но Пушкин, катавшийся от смеха во время известного чтения Гоголем комедии в присутствии Жуковского и других литераторов, смеялся не над этим — его смешили в репликах Хлестакова обыгранные Гоголем факты из его, пушкинской жизни.
VIII
Сказанное наконец-то объясняет смысл фразы, брошенной Пушкиным жене по возвращении домой после этого чтения: «С этим малороссом надо быть осторожнее: он обирает меня так, что и кричать нельзя». Обычно гоголеведы и пушкинисты понимают ее как свидетельство того, что Гоголь, использовав рассказанный Пушкиным сюжет, «Ревизором» «обобрал» Пушкина. Между тем фраза эта имеет другой — и во многом мистификационный — смысл. Несомненно, Будыко был прав, утверждая, что имела место совместная, Пушкина и Гоголя игра, что использовать этот набор реплик с отсылками к пушкинской биографии Гоголь мог себе позволить только при согласии Пушкина и что «созданная Гоголем и Пушкиным мистификация, которую не могли понять рядовые зрители спектакля „Ревизор“, должна была доставить массу удовольствия любителю остроумных шуток Пушкину, который смеялся на протяжении всего чтения пьесы Гоголя». С другой стороны, некоторые факты, использованные драматургом, были таковы, что Пушкин и заикнуться по этому поводу не мог вслух: Гоголь «обирал… так, что и кричать нельзя».
И все же, как это ни парадоксально, я убежден, что самое большое наслаждение во время чтения Пушкину доставило не самое смешное место в пьесе, где городничий (читай — царь, Бенкендорф) предлагал почтмейстеру (читай — Булгакову) «немножко распечатать» частную переписку. Это наслаждение было тем больше, чем ярче Пушкин представлял себе их реакцию во время будущего спектакля.
Глава 10
Тайны пушкинской дуэли
Эта история окутана многими тайнами.
I
Весной 2004 года в руки мне попала книга академика Н. Я. Петракова «Последняя игра Александра Пушкина», выпущенная издательством «Экономика». Математик-экономист написал блистательную работу о дуэли и смерти Пушкина, наконец-то расставившую все по своим местам в этой истории, недовыясненность которой породила целую литературу. Книжка вышла в 2003 году, но была замолчана нашей пушкинистикой, для которой петраковская трактовка преддуэльных событий означала крах и забвение большинства книг и статей, написанных на эту тему. Потому и я ничего не слышал о ней.
Я немедленно получил санкцию в «Русском Курьере» на интервью с Николаем Яковлевичем, встретился с ним, и 28 мая 2004 года, в преддверии пушкинской годовщины, интервью «Последняя игра Александра Пушкина» было опубликовано.
Уже после публикации интервью я обнаружил в «Вопросах литературы» свежую рецензию Б. Сарнова на книгу Петракова — «Тамара ему, конечно, изменила» (2004, № 2;, написанную в недопустимом для литературного критика тоне. Понимая, что после публикации нашего интервью Сарнов вряд ли пойдет на дискуссию, но, учитывая, что в свое время Сарнов написал очень хорошую рецензию на книгу А. Лациса «Верните лошадь!» (М., 2003), чем поспособствовал ее изданию, я все-таки позвонил ему и предложил дать интервью по поводу книги Петракова «Русскому Курьеру». Сарнов сказал, что если уж он о чем-нибудь пишет, то делает это наилучшим образом, и в дальнейшем у него уже не возникает необходимости говорить о том же. Этот ответ вполне удовлетворил меня, развязав мне руки.
Практически одновременно с публикацией нашего интервью, в котором содержалась и резкая критика в адрес известных пушкинистов, к пушкинской годовщине появились еще две публикации в прессе (А. Королев. «ТАЙНА РОКОВОГО ДИПЛОМА», в газете «Культура» за 1–6 июня 2004 г., и А. Лисунов. «СУДНОЕ ДЕЛО», в майском номере журнала «Народное образование») — и, так же как и в книге Петракова, в них высказывалось мнение, что «пасквильный диплом» Пушкин написал и разослал своим друзьям сам.