Тайна Спящей Охотницы

Кит открыл глаза. Запястье еще пощипывало, но боль от ожога быстро затихала…

Она, боль, словно проникала в глубину запястья, остывая и щекоча саму кость. А никакого браслета на руке не осталось! На его месте виднелся только красноватый ободок. И он щипал.

— А где… — недоуменно пробормотал Кит.

Вид Петра Андреевича — лицо его и не только — поразили Кита. Лицо прапрадеда краснело так же, как и обод ожога на руке Кита, лоб весь был усеян крупными каплями пота. Одна капля, собирая по пути другие, уже катилась к переносице, а еще одна, поблескивая, — по виску. И весь Петр Андреевич как бы подрагивал вместе с пламенем свечи.

— Ловкость рук и никакого мошенничества! — отчаянно весело, как сапер на минном поле, смахивающий с мины остатки земли и пошучивающий сам с собою, проговорил Петр Андреевич, показал и потер руки.

Руки его тоже подрагивали.

— Он теперь внутри… в тебе… в руке твоей. Я в институтах не учился, я ученых объяснений этих чудес в решете не знаю. Мне говорили… про какую-то «чёрную дыру». Вот это и есть вроде того: при соединении одного и того же предмета из разных времен… да не простой болванки, а вот такого, какой сделал я… всё его вещество устремляется к центру, в точку… и там преображается, что ли… Я-то что, я ведь простым пролетарием на фабрике патефонных игл честно тружусь… Еще до революции пацаном начинал. И вон как с Гражданской без важной части тела вернулся, так туда же…

— Патефонных игл?! — изумился Кит.

— А что… Тоже важный труд, — гордо ухмыльнулся Петр Андреевич. — Без него, без иголок моих народу и не потанцевать. А вот когда победим, тогда-то уж потанцуем, попляшем в волю! Все патефоны запустим!

Грандиозная… но еще более таинственная и необъяснимая картина мира стала складываться в голове у Кита, в его нейронах-крокозябрях… И оседала волнением в его невидимой и недоказуемой душе.

Как в той сказке: иголка в яйце, яйцо в утке, утка в сундуке… Так и с «граммофонами времени». Выходило, что дело не столько в особом преобразователе звуковых волн, который придумал великий изобретатель князь Януарий Веледницкий. Выходило другое: что и тут ничего бы не срослось без таинственного таланта клана-рода Демидовых воздействовать на вещество. Знал ли князь Януарий, что граммофонные и патефонные иглы, необходимые для путешествий во времени, проходили через руки простого… да совсем не простого пролетария Петра Демидова?!

— Бать, посмотреть-то можно теперь?! — прямо взвыл Коля Демидов.

— Ну, подходи. Хоть и не поймешь, — пренебрежительно позвал сына Петр Андреевич.

Коля подбежал со стулом. Кит показал ему ожог-браслет на запястье.

— ЗЭкано! — восхитился прадед.

— Ты теперь осторожней, левой-то рукой, — опасливо покосившись, предупредил Петр Андреевич… и снова повертел грозными рабочими ручищами. — Мои-то, вон, только вилки да ложки без трудов и усилий гнули… А ты теперь одной левой можешь больших бед натворить, коли с силой не совладаешь. Береги для дела… когда скажут.

— Ложки гнули? Как Ури Геллер? — Догадки Кита складывались одна за другой.

— Фокусник, что ли? — нахмурившись, спросил Петр Андреевич. — Имя какое-то цирковое…

— Типа того, — кивнул Кит.

— Только у меня без всяких фокусов получалось, — словно оправдываясь, ответил Петр Андреевич. — Так и знай. Я за деньги не выступал никогда. Совсем таился. Я еще до революции к одному батюшке… попу то есть ходил, он меня отчитывал, думал, что бес во мне есть, он и гнёт гвозди да вилки. А потом сказал, что это просто дар особый с рождения. Не от беса, как пить дать. Для особой надобности. А пока иглы свои точи — и довольно. Тогда простится. Мы такого рода… что ж теперь поделаешь. Поп-то мне так и сказал тогда: полезешь на люди, в цирк, на целковые разменяешь небезопасный дар свой, тогда точно — бес в тебе, и это он тобой водит.

— Ты, бать, в Бога, что ли, веришь? — с удивлением спросил Коля, похоже, впервые узнавая об отце много всего, ночь чудес и откровений у них с батей случилась.

— Так это было еще до того, как партия большевиков порядок в нашенской части света навела и Бога отменила. Я тогда еще не старше тебя был, — почему-то охрип Петр Андреевич еще сильнее, хотя говорил все тише и тише, и вдруг прикрикнул на отпрыска: — На ус наматывай, а рот на замок.

— Не сомневайся, батя, — выгнул грудь колесом Коля Демидов. — Как в могиле, бать!

— «Не сомневайся», — хмыкнул Петр Андреевич. — Я-то не сомневаюсь, пока ты просто по крышам скачешь… А теперь выйди-ка. Постой на шухере. А в могилу рано, запомни. Тебе еще вот деда Никитиного родить надо.

Про то, что рано в могилу, — завет отца Коля Демидов выполнит.

Конечно, прадед был рад постоять для своих в темноте на шухере, но он медлил. Видно было: опасается, что еще что-нибудь интересное пропустит, чудо какое-нибудь.

— Иди-иди, на фокус-покус позовем, — сомнительно пообещал батя. — Нам не столько глаза, сколько чужие уши ни к чему. Глазам теперь-то мало кто верит.

— Так, может, в ту комнату вам… — догадливо посоветовал Коля.

Отец только сверкнул на сына глазами — и тот сразу выскочил из комнаты в коридор.

Петр Андреевич пододвинулся ближе к потомку и стал мощными своими пальцами, вернее жесткими ногтями выбивать дробь на крышке сундука… а сам заговорил.

— Я ведь только по-настоящему и поверил, что это — ты, когда браслетка села… а не рванула тут так, как фугаска… Хотя оно понятно, что рвануть не могло, раз ты из будущего прибыл, такая ведь у времени хитрая арифметика, да? — горячо зашептал прапрадед прямо Киту в лицо, давя табачным перегаром.

Кит догадался: покраснел и вспотел прапрадед, и потряхивало его по одной причине — от волнения и даже пережитого ужаса — а вдруг все-таки аннигилирует, иным словом, рванёт на всю Солнечную систему! — а вовсе не от прошлой выпивки, не было ее… Это — во-первых. А во-вторых, барабанил он звонко по сундуку для того, чтобы создавать звуковые помехи. Значит, перестал бояться одного, а начал страшиться другого. Но желание узнать что-то важное было сильнее страха.

— Типа того, — кивнул Кит.

— У тебя-то еще впереди большие дела. Может, и не увидимся больше, — теперь от напряжения и волнения лишь подрагивая веками и покашливая, шептал прапрадед. — О будущем тебя не спрашиваю. Главное про него — и так понятно, слава Богу. Но о прошлом, может, скажешь пару слов, чтоб мне, инвалиду, не томиться? Может, знаешь что-нибудь… Но коли и тебе сказали, что — военный секрет, то так и скажи. Как-нибудь перетерплю до смерти. Мы-то, как умрем, так и всё узнаем там, а?

— Я и сам мало знаю, — ответил Кит, покусав губы, когда предок напирал на него, допытываясь…

Ему самому страшно хотелось допытаться, кто же всё-таки приходил к предку, из какой реальности.

— Но откуда мы родом, откуда мы такие взялись, тебе уже известно? — прямиком спросил Петр Андреевич.

Такая тяжесть легла на сердце Киту! Не говорить же прямо сейчас, весной сорок второго года, предку — простому москвичу, рабочему человеку с редким даром, — что по отцовской линии… то есть чуть ли отец его родной — не кто иной как, быть может, самый злодейский на свете немец… ну, после Гитлера и прочих страшных гадов в мундирах с черепами и молниями.