Тайная Миссия
Шрифт:
Однако серьезный исследователь избегает делать выводы при полном отсутствии фактов и играть в догадки. Тем, кого действительно занимает вопрос об этом спокойном отрезке в жизни Триффана, достаточно знать, что путники нашли тихое пристанище, где было много еды; место, опустевшее после мора, где они и прожили конец марта и первую половину апреля, до наступления теплых денечков.
Они научились существовать, не надоедая друг другу. Свободные от тяжкого бремени ответственности, которое Триффан и Спиндл несли в меру своих сил, они получили передышку, необходимую для того, чтобы каждый по-своему осмыслил горький опыт, приобретенный им за последнее время.
Сам же Триффан немного возмужал и стал держаться значительно увереннее, что обычно и происходит, когда настает время расстаться с наставником, на которого привык полагаться. Тогда начинаешь понимать, что тебе самому предстоит позаботиться о месте в этом мире и что вся ответственность за себя, а возможно, и за многих других, лежит на тебе.
Очевидно одно: за эти недели Триффан стал значительно сильнее. Потемневший, блестящий мех, серьезное сосредоточенное выражение глаз придавали ему значительность, даже некоторую величавость.
Сам того не сознавая, он излучал спокойствие — то, что дается истинной верой, которую он унаследовал от обитателей Данктона и которую столь успешно укрепил в нем Босвелл.
О том, как тяжко переживал Триффан разлуку с Босвеллом, нам знать не дано. Однако Спиндл догадывался об этом и, как мог, старался поддержать молодого писца: он взял на себя все заботы по ремонту тоннелей, поиску червей, уборке и обустройству. Он научился не нарушать молчания во время долгих размышлений Триффана или когда тот исполнял ритуалы, предписанные кроту его сана.
Они жили в одной норе, встречались там во время трапез и говорили о том, чем каждый из них занимался в течение дня.
Как это принято у писцов, перед едой Триффан читал благодарственные молитвы, варьируя их в соответствии со своим настроением.
Иногда, в те дни, когда он особенно остро переживал отсутствие Босвелла и печалился о нем, Триффан читал ту молитву, которой научил его отец:
Будь с нами, Камень, кротами голодными.
Будь с нами, Камень, кротами сытыми.
И да не погрузится в бездны темные тело наше, И да не омрачатся души наши кроткие.
И да не погрузится в бездны темные тело наше,
И да не омрачатся души наши кроткие*.
(*Перевод Александра Чеха)
Однако вслед за весной настали летние дни, и Триффан, похоже, переборол горестное оцепенение. Он начал с большей определенностью говорить о планах на будущее, и его молитвы стали более радостными. Спиндл их особенно полюбил и впоследствии часто произносил сам:
С первою пищей, с утренней пищей,
С последним проглоченным червяком
Дай телу силу, дай душе радость,
О Камень!
И пусть пища в достатке пошлет нам сон сладкий,
О Камень!
Дай жадному много,
Дай хмурому юмор.
Расточающего же добро удержи,
О Камень!
Дай нелюбимому любовь свою,
И да будут все сыты и благословенны,
О Камень!
Если Спиндл чего не замечал и о чем даже не догадывался, так это о постоянной озабоченности, в которой пребывал Триффан с тех самых пор, как Босвелл возложил на него бремя ответственности за выполнение миссии, суть которой была ему до конца неясна. Миссии, которую ему предстояло осуществить во имя Безмолвия и которая, по всей видимости, заключалась в том, чтобы подготовить почву для прихода того или тех, кто откроет кротам великое чудо Безмолвия.
Правда, от Спиндла не укрылось, что временами сон Триффана бывал тревожен: он беспокойно ворочался, бормотал что-то о ярком свете, который будто бы ощущал на себе, о Босвелле, канувшем в этот свет, и о том, что ему нужна чья-то помощь. Иногда во сне Триффан яростно размахивал лапами, словно силясь сбросить с себя невыносимую ношу. Нередко он произносил имя Босвелла и плакал. Глядя на него, страдал и Спиндл: он с тревогой наблюдал за Триффаном, но, когда тот просыпался, воздерживался от каких бы то ни было замечаний.
Надо заметить, что хотя Спиндл и жил в Священных Норах, хотя и был по натуре склонен к научным занятиям, однако от своих сверстников в Семи Холмах, да и благодаря Брейвису, сумел узнать о повседневной жизни и ее законах гораздо больше, нежели успел Триффан за время своего путешествия в обществе Босвелла. Поэтому, несмотря на отсутствие большого личного опыта, Спиндл знал, что весна у кротов — время спаривания, а причину вспышек раздражительности у Триффана видел в отсутствии женского общества и какого бы то ни было общества вообще, если не считать его самого. Что же касалось лично Спиндла, поскольку строгих обетов, в отличие от Триффана, он не давал, то не видел ничего плохого в том, чтобы немного порезвиться и поразвлечься. В теплые летние вечера это представлялось ему вполне естественным и, более того, весьма привлекательным…
— Куда мы отсюда направимся? — начал допытываться Спиндл в середине апреля, когда в кустарниках и рощах птичий народ уже завершил высиживание птенцов, а вся земля оделась в зеленый наряд.
— Еще не знаю, — отозвался Триффан. — Но Камень направит меня.
— Когда? — нетерпеливо спрашивал Спиндл.
— Этого я сказать не могу. Но скоро, очень скоро. Тебе что, уже надоело сидеть на одном месте?
— Надоело, — честно признался Спиндл. — Кротов тут недостает, прямо скажем. Жизни маловато — понимаешь, что я имею в виду?
— Тебе скучно?
— Пожалуй, только в последнее время — и то чуть-чуть. После весенних холодов, когда солнышко снова светит в каждую норку и все живое снует вокруг, очень тянет чем-нибудь заняться и с кем-нибудь поболтать.
— Неужели? — рассмеялся Триффан.
— Ну да, и лучше, если бы этот «кто-то» была она, а не он.
— Она? — с недоумением переспросил Триффан.
— Вообще-то, да. С Долгой Ночи я не имел дела ни с одной, а теперь, когда состою при тебе, думаю, на такие вещи у меня и вообще времени не будет, хотя сезон сейчас самый подходящий. Но поболтать с одной-двумя я бы не отказался.