Те, кого нет

До прохода в тростнике уже было рукой подать.

— И ты туда же, — вздохнула Марта. — Давай, садись на свое место. Мне еще одеться нужно.

Она натянула шорты и футболку поверх сыроватого купальника, зашнуровала кеды. Нащупала в кармашке лимонный леденец в прозрачной бумажке и протянула Родиону.

Тот отмахнулся — они как раз подходили к причалу, и все его внимание было занято тем, чтобы точно пристроить свою неповоротливую посудину между двумя другими лодками.

Наконец катамаран ткнулся в мостки. Марта выпрыгнула, пригладила волосы и подождала, пока Родион затянет узел чалки, а потом они вместе сошли на берег и стали подниматься по дорожке, которая вела мимо бани, смахивающей на игрушечный теремок, к большому дому.

Похоже, за те сорок минут, что они отсутствовали, их никто не хватился. Нигде не было видно ни души, только на площадке перед гаражом стояла чужая машина — жемчужно-серая, маленькая и плоская, как летающее блюдце. Столы под навесом уже были накрыты — там блестели хрусталь и мельхиоровые приборы. А на приземистой скамье у водоема с японскими карпами…

Марта остановилась как вкопанная. Просто потому, что почувствовала — невозможно ни вздохнуть, ни пошевелиться. Колени ослабели, зато внутри все сжалось в комок с такой силой, что на мгновение ей почудилось: еще немного — и она взорвется. Рванет, как шутиха. Разлетится в клочки.

— Эй, — окликнул Родион, — ты чего, Мартышка?

— Сейчас, — горло Марты сдавил спазм. — Ты… ты иди, я догоню…

На скамье восседал не кто иной, как дядюшка Валентин. А на коленях у него — девчушка лет семи в пестрых штанишках до колена и куцем топике. Из-под ее кокетливой кружевной шляпки выбивались пепельные локоны. Девчушка вертелась и изгибалась, пытаясь дотянуться до воды и накрошить пузатым карпам печенья, но Валентин крепко удерживал ее, поглаживал по худенькой спинке с острыми крылышками лопаток, а его колено тем временем ходило вверх-вниз, словно они там играли «в лошадки».

Но Марта, в отличие от всех, точно знала — никакие это не «лошадки». И к игре не имеет отношения.

Она услышала, как он проговорил высоким тенором, слегка задыхаясь — по-видимому, все-таки волновался:

— Прошу тебя, не вертись — свалишься в воду.

Слова были самые обыкновенные, но у нее тяжело и редко заколотилось сердце. Сейчас она боялась только одного — задохнуться от бессильной ненависти. Это из-за него, из-за этого совершенно чужого, лишнего в их семье человека, колодец внутри нее заполнился грязью и ядом. И теперь там день за днем барахтается эта тварь — мерзкая жаба стыда и страха.

Она все еще медлила, приходя в себя. Наконец Валентин резко откинул назад свою круглую, коротко стриженную и уже лысеющую голову, выставив хрящеватый кадык и будто разглядывая что-то в горячей синеве вверху, и в ту же секунду Марта решила: если сегодня, прямо здесь, она что-нибудь не сделает с этой своей жабой, все пропало.

Девчонка восторженно взвизгнула — ей наконец-то удалось освободиться из рук взрослого и забросить крошки печенья на самую середину водоема.

Валентин обернулся. Их взгляды встретились.

Марта могла бы поклясться, что успела заметить выражение испуга на лице дядюшки, но это была всего лишь тень. В ответ она выдавила каменную улыбочку и, спотыкаясь, побежала по гравию вдогонку за Родионом, бормоча как заклинание: «Чтоб ты пропал, чтоб ты пропал!..»

5

Савелий Смагин так и не смог подавить раздражение от появления Валентина в его доме.

Когда-то он по-своему любил младшего брата — сдержанно, как и полагается мужчине, покровительствуя, а при случае и защищая. Однако никогда не переставал жалеть о том, что тот вырос без матери. «Александра вконец забаловала Вальку, — не раз говорил он молодой жене уже в ту пору, когда после смерти отца решительно увез младшего брата к себе на Дальний Восток и они поселились втроем. — Капризный, дерганый. С придурью, однако, получился парень…»

О том, что произошло в интернате в Вяземском, куда он временно определил брата, не хотелось и вспоминать. А что делать: только-только отыграли свадьбу, нужно было обустраивать новую квартиру, плюс служба, командировки, выезды на полигон… Куда его было девать? Да ведь и не насовсем — на лето, каких-то три-четыре месяца, от силы полгода… Правда, потом пришлось оставить мальчишку до весны, до конца учебного года, чтобы после определить в обычную десятилетку в военном городке.

До весны, однако, Валентин не дотянул.

Савелий навещал младшего чуть не каждое воскресенье, тащился с гостинцами за сотню километров, два часа туда, два — обратно, пока не громыхнул скандал. Да не скандал — чистая уголовщина, хотя пацан молчал до последнего, ни полсловом не намекнул.

Все открылось, когда директор интерната получил три проникающих ранения заточкой в живот. Ублюдок выжил, очухался и пошел под суд. Того, кто нанес «телесные повреждения», оправдали по всем статьям, потому что он дал показания о том, что «педагог» к нему систематически приставал с известного рода домогательствами, а с прочими — их оказалось десятка два, длинный список, — систематически совершал развратные действия. Среди этих прочих в списке оказалась фамилия Смагин.

В прокуратуру вызывали и Савелия. На вопросы следователя он заявил, что ни о чем ни сном, ни духом, брат ни на что не жаловался и вообще ни разу не упоминал имени директора. Случившееся — как гром с ясного неба. Хотя нутром чуял, все — чистая правда.

Почти все пострадавшие были безотцовщина, бесхозные и бесправные, вступиться некому, и дело по-быстрому спустили на тормозах, директору дали минимум условно, в интернат назначили директорствовать пожилую женщину, а Валентин вернулся домой. Пока шло следствие, Инна возмущалась и требовала, чтобы муж подал заявление, но Савелий твердо сказал: не буду позориться и портить себе карьеру. Ты наших гарнизонных знаешь. Начнут полоскать мое имя на всех углах. Переживет пацан. И вообще, может, ничего такого и не было…

Теперь-то он определенно знал — было, никуда не денешься, иначе откуда все остальное? Но и с этим знанием, даже через столько лет, видеть брата полковнику было тяжело. И даже не из-за того давнего случая, а, как бы это поточнее, — по совокупности обстоятельств.

Валентин жил с ними на всем готовом, имел в квартире собственную комнату с балконом, Инна о нем заботилась. И при этом не проявил ни малейшей склонности заняться чем-нибудь стоящим. Тем временем подрастал сын Родион, в доме становилось тесновато, да и Савелий начинал тяготиться постоянным присутствием в доме взрослого мужчины. Вдобавок, когда младший брат, к их с Инной облегчению, уже втянулся в работу на железной дороге, Савелий необдуманно повязал себя с ним кое-какими делами из числа тех, которые вслух лучше не обсуждать.

Вопрос окончательно повис в воздухе. Смагин даже предложил брату денег — помочь с покупкой комнаты где-нибудь в коммуналке, но все рассосалось само собой. Валентин перебрался в Хабаровск — там ему было много удобнее, потому что скорый Хабаровск — Москва, на котором он мотался, отправлялся оттуда, снял жилье и через несколько месяцев выбил для себя комнату в общежитии.

Теперь они виделись лишь пару раз в месяц, да и то по делу.

Став материально независимым, Валентин заметно переменился. Даже подумывал приобрести машину у перегонщиков, да так и не собрался, потому что лень было посещать курсы и сдавать какие-то там экзамены. Ни к чему стоящему не пригодный, пассивный и постоянно ускользающий, таким он и остался, несмотря ни на что…