Те, которые

Ну и черт с ней, с профессурой. Молодые мне нужнее. Я даже позволил им всыпать мне по первое число, сделал вид, что неправильно понимаю метафизику Аристотеля. Ох уж они меня повозили мордой по цитатам! Зато потом милостиво выслушали некоторые примеры из физики.

А когда я заикнулся об экстрасенсорике, откровенно развеселились.

Ну тут-то как раз мне было что сказать:

– Нет-нет, я понимаю, что среди профессиональных ясновидящих большинство – если не все – шарлатаны. Но задумайтесь: ведь каждый знаком с ощущением взгляда в спину? И вы оборачиваетесь – и сталкиваетесь с этим взглядом. А психологическая взаимосвязь матери и ребенка? После рождения, а иногда и много лет спустя, мать знает, где ее дитя, как оно себя чувствует. Особенно если ребенок в опасности. Да и влюбленные понимают друг друга на уровне не только невербальном… на черт знает каком уровне! Как это все объяснить?

Это заставило их задуматься. Каждого о своем. И неожиданно я получил поддержку от одного из профессоров.

– Когда умирал мой отец, – произнес он очень медленно, – он… у него отнялись ноги. Он перестал подниматься с постели.

Никто не смотрел на профессора, но аудитория словно перестала дышать.

– И я… вызвал одного… как бы сказать… вроде как массажиста. Хотя массажировал он странно, не прикасаясь к телу. Просто водил руками над спиной. И мой отец, старый коммунист и воинствующий безбожник, с удивлением говорил: «Странно… как будто тепло какое-то». После двух сеансов он снова стал ходить. Боль ушла.

Профессор замолчал. Все затаили дыхание в ожидании чудесной развязки.

– Но через месяц ему стало хуже. А через два с половиной он умер.

Чуда не дождались. Что говорить в такой ситуации? В такой ситуации лучше помолчать. Все и молчали. И снова неожиданно заговорил профессор:

– Но ведь он снял боль. И добился временного улучшения. То есть что-то все-таки есть. Правда, когда он пытался мне объяснить принципы своего врачевания, – рассказчик улыбнулся, и всех сразу отпустило, – я чуть не поседел раньше времени.

Слушатели облегченно заулыбались.

– Какие-то Шамбалы вперемешку с православием и физикой элементарных частиц! Ужас!

– Вот именно! – подхватил я. – Есть явления, которые существуют реально, и есть люди, которые пытаются их объяснить… и лучше бы они помалкивали!

Еще более оживленный гул. Всем захотелось оказаться подальше от неожиданного и страшного рассказа.

– Например, гомеопатия, – вещал я. – Пользуемся ею несколько тысячелетий, а строгой теории до сих пор нет. А давайте представим, что воздействует в данном случае не материя, а информация. То есть мы вводим в организм не лекарство, а только информацию о лекарстве…

Это был хороший пример, я на него сильно рассчитывал. Но тут подала голос Надежда Петровна.

– Прошу прощения, что перебиваю, – голос ее был слегка сиплым, она ведь молчала все это время, – но позвольте небольшой пример, а вы попробуете его объяснить на основе вашей теории.

– Не теории, – улыбнулся я. – Гипотезы. Давайте попробую.

– Да, гипотезы, – она смотрела на меня не мигая, как кобра на флейту. – Я имею в виду переселение душ.

Я оцепенел.

– Все эти реинкарнации, – продолжала она, и голос ее уже не был сиплым, – кармы, гилгулы и прочее. Как бы вы их объяснили? Или вы считаете, что все это сказки?

– Нет, не считаю, – теперь сипел я. – И я сам очень хотел бы понять, как это все происходит. Но я пока не знаю.

Окончание лекции получилось скомканным, хотя именно оно должно было стать самым важным этапом. Я собирался плотно пообщаться с некоторыми из молодых, договориться о продолжении разговора… Вместо этого кое-как ответил на вопросы, выдавил из себя: «Если кто-то заинтересовался сегодняшним разговором – я работаю на кафедре прикладной математики… Милости прошу».

На том и расстались.

Я был уверен, что Надежда Петровна предложит поговорить наедине. И она предложила.

* * *

У нее оказался шикарный кабинет – небольшой, но с огромным окном во всю стену. И очень уютный, хотя и без всех этих цветочков-салфеточек, которые многие женщины считают уютом. Идеально чистый стол, ничего лишнего. Да и вообще – чисто, пыль не пляшет в столбе света. «Не удивлюсь, – подумал я, – если она сама тут влажную уборку делает дважды в день».

Мы сидели и молчали. Она – спиной к окну, я лицом. День был яркий, я плохо различал ее лицо, видел только силуэт. Разве что глаза… Глаза теперь не казались стальными заслонками, скорее это были два маленьких водоворота. В них крутились тысячи незаданных вопросов.

Мы молчали. Смотрели друг другу в глаза и даже не шевелились. Руки перед собой на столе. Два сфинкса играют в гляделки.

Ладно, я все-таки мужчина. Мне нужно сказать то, что понятно уже обоим.

– Вы… тоже?

Она тоже. И она боится, что ошиблась. Наверное, она тоже пару раз ошибалась, как и я.

– Что… тоже?

Отражение моей фразы, точно так же, как и она сама – отражение меня. Два слова, разделенные паузой в полторы секунды. Нет, надо с этим кончать.

– Я… я блуждающая душа, – смотрю в свое отражение, как в зеркало. – Я переселяюсь из тела в тело. Меняю оболочки. В это, – небрежно указываю на себя, – я вселился…

– Неделю назад посреди лекции, – сказала она.

И сразу стало легче. Хорошо, что мы сидим. Ноги ватные.

– А я здесь уже год.

Сначала мне показалось, что она улыбается, но оказалось, что рот скривился не перед хохотом, а перед плачем.

* * *

Мы проговорили три часа подряд, быстро, захлебываясь, перебивая друг друга и перехватывая мысль. Мысль была одна на двоих.

«Наконец-то! Наконец-то есть еще кто-то!»

Мы болтали, как два друга детства, или два однополчанина, или разлученные в детстве близнецы, или… Нет, все эти сравнения хромают. Ближе всего такое: мы говорили, как умалишенный, обнаруживший в палате зеркало, болтает сам с собой. Ничего нового мы друг другу не сказали, да и сказать не могли. Ведь мы были одним и тем же существом, разделенным зачем-то надвое.

Отличия удалось выявить лишь самые незначительные. Например, я меняю тело раз в два-три года, а то и чаще, а она гостит в оболочке лет по пять-семь. Она лучше помнит прошлое, зато я быстрее осваиваюсь на новом месте.

Так что мы повторяли все то, что было и нам самим известно, но ничего более захватывающего мы в жизни не слышали.

Мы бы продолжили болтать и дальше, но нас прервали. Молодая дама, скорее всего, из деканата философского факультета, нарушила наше уединение. Коротко постучав, она тут же вошла и зачастила со скоростью хорошо смазанного пулемета:

– Надежда Петровна, Александр Иванович просил вас…

И тут в ее пулемете заело ленту. Дамочка застыла на полуслове с приоткрытой челюстью. Надежда нахмурилась и переспросила:

– Что с вами, Леночка? Что он просил передать?

Леночка из столбняка вышла, но ответить не удосужилась.

– Я потом зайду, – пробормотала она, развернулась и вышла, даже не покачивая худыми бедрами.

– Чего это она? – удивился я.

Надежда пожала плечами, потом посмотрела на стол перед собой и вдруг рассмеялась. Я проследил ее взгляд и поддержал веселье – мы сидели, крепко схватив друг друга за руки.