Течение времени

Как-то раз вечером, после работы, Леночка привычно села на колени к Алеше, а он резко раздвинул ноги, словно играл с малышом – и Леночка, ойкнув провалилась почти до пола.

– Алешка, не хулигань – я по серьезному делу.

– Ну, если по серьезному делу, тогда совсем другое дело, – он поднял ее и посадил на колени. – И худющие мы с тобой оба – друг на друге долго не усидим.

– Не худющие, а стройные. Ничего, усидим – родной косточке на родной косточке мягко, и лучше не бывает. Алешенька, заметил ли ты, что я к тебе обращаюсь не только как к мужу, но и как к ребенку. Всю жизнь ты для меня остаешься мальчиком с перебитым носом, которого друг привел к молоденькой медсестре. Муж и ребенок – эти два образа порой сливаются в один. Когда ты спишь, я смотрю на тебя, думаю: ты мой ребенок – я тебя добилась, вынянчила и даже иногда ревную к покойной маме. Я часто думаю, почему я так отношусь к тебе, почему ты для меня только «Алешенька» и «дорогой». Даже к нашей Танюшке, теперь, когда она почти взрослый человек, я отношусь менее трепетно, чем к тебе, хотя все эти эмоции глубоко внутри меня, вы о них не догадываетесь. Алешенька, я боюсь потерять тебя!

– Леночка, что за вздор: я смотрю только на твои чудесные глаза, глажу только твои чудесные золотистые волосы, обнимаю твои чудные плечики и люблю, как и двадцать лет назад. Разве не так, дорогая?

– Все так. Я не по-бабьи боюсь тебя потерять, а потерять как основу, как фундамент нашей жизни, нашей семьи, как человека, с которым решаются любые проблемы. Этот страх всегда жил во мне, как наваждение, предчувствие разлуки. Сегодня, Алеша, получено разрешение на мою десятидневную командировку в Париж. Поскольку конгресс продлится шесть дней, то на четыре дня с помощью работников посольства мне организуют посещение госпиталей, клиник, медицинских НИИ. В последнем пункте задания на командировку мне разрешено встретиться с Наташей и ее семьей и сообщить им, что их заявление о посещении Советского Союза, если оно последует, будет рассмотрено благожелательно.

– Вот это сюрприз! Почти через двадцать лет! То, что ты встретишь Наташу, это любопытно: они знают о ней из твоей анкеты. Но отчего такая прыть у компетентных органов, опережающих Наташины желания приехать или даже вернуться в СССР с семьей? Или, может быть, она подавала такое заявление? Если не подавала, то, возможно, это провокация, чтобы заманить мышку в мышеловку. Наконец, что такое ее семья? Ты что-нибудь знаешь о ее семье? И вообще, как она там живет?

– Сегодня меня вызвали на так называемую выездную комиссию в ЦК партии. Там, в этой комиссии, я встретила Николая Николаевича Разуваева. Он поздравил меня с избранием членкором АМН СССР и попросил передать тебе поздравления с защитой докторской. На мои расспросы о Наташе сказал, что она обеспеченный человек, ей удалось реализовать все свои планы, издана большая монография об историко-литературных связях России в XVII – XIX веках со странами Западной Европы. Работа выдвинута на престижные премии рядом университетов, опубликована на французском и английском языках, имеет очень хорошую прессу. Наташа руководитель кафедры русского языка и литературы в Сорбонне, читает лекции в Оксфорде, в Берлине, в США. С какими-либо заявлениями, порочащими нашу страну, не выступала. Более того, она член многих обществ за сближение с СССР, активно выступает с докладами о русской литературе XIX – начала XX века. Личность в западном мире известная. Ее семья – она и семнадцатилетний сын, студент-филолог Сорбонны.

Алеша напрягся и побледнел. Леночка тут же подскочила к нему, схватила за руку.

– Леночка, родная, пульс нормальный и чувствую я себя как всегда хорошо. Боже, что произошло! У нашей Наташи – сын! Получается, что у нашей Танюши появился брат. А у Наташиного сына имеется отец. Ее сыну семнадцать лет… Кто же отец? Мы с тобой об этом никогда не говорили, но тогда не исключено, что это я. Значит, у нашей Танюшки не просто брат, а родной брат. Ситуация вполне возможная, от которой можно сойти с ума: у меня есть еще и сын. Ну, Наташка, независимая и свободолюбивая, получила то, что хотела и поехала во Францию рожать. А я здесь вроде ни при чем, так получается. Даже не сообщила, что родила сына, террористка. Я же тоже имею на него права, если он мой сын, в чем, конечно, надо убедиться. Только так… Если вдуматься, то, в конце концов, это прекрасно, у Танюшки будет брат, хотя я об этом только что сказал. Им будет легче жить, если они поймут друг друга. Ну почему она не сообщила, что у нее сын?

– Алешенька, своим письмом Наташа боялась поставить тебя, нас в положение советских людей, поддерживающих связь с «родственницей-невозвращенкой». А такая связь в нашем государстве дорого обходится. Для тебя, например, работа в твоем институте была бы невозможной. Она думала о тебе, о нас – это же совершенно очевидно.

– Но, тем не менее, все же сын!.. С другой стороны, обвинять ее в том, что она не сообщила об изменениях в своей жизни, безнравственно. Она, безусловно, каждый свой шаг за рубежом взвешивала, а я ее еще обвиняю. По натуре она аналитик, и ничего не делает, прежде чем не обдумает последствия. Мой это сын или не мой, в любом случае переписка с Наташей закрыла бы мне дорогу в родной институт. Леночка, родная, ты для меня единственная в жизни и Наташа для меня существует только как мать моего сына, если он действительно мой сын. Если это так, то мы должны его принять и полюбить, и ты, и я, и Танюша, и тетя Груша. Увлечение Наташей было мимолетное, и она это знала, знала, что я люблю только тебя. Успокойся, дорогая, не волнуйся. Я не представляю свою жизнь без моей самой умной, самой красивой, самой изящной девочки Леночки, не только моей принцессы, нет, моей королевы, но и королевы всего Клинического НИИ. Не мучай себя, забудь, выброси из памяти то, что произошло фактически спонтанно у меня с Наташей, прошу тебя. Ладно? Обещай мне и снова иди на мои жесткие колени, дай я тебя поцелую и побаюкаю, как совсем недавно баюкал Танюшу, – и, крепко взяв Леночку за руку, Алеша рывком бросил ее на себя.

Танюше решили пока не рассказывать о возможном расширении семьи, до выяснения всех обстоятельств.

– Алешенька, я думала, думала, с Наташей мне будет нелегко налаживать отношения, а надо…

Делегация советских медиков на Международный медицинский конгресс прибыла в аэропорт Орли в составе пяти человек, из которых один – руководитель – ответственный чиновник из Минздрава. Еще во время полета он подсел к Леночке.

– Елена Федоровна, вас ожидает у трапа самолета приятный сюрприз – Наталия Александровна Седова.

– Наталия Александровна будет у трапа? Значит, через час мы уже встретимся?

– Да, да! Вы можете у нее остановиться, хотя номер в отеле для вас забронирован на всю командировку. Наталия Александровна во Франции достаточно известный человек и корреспонденты, которые будут встречать нашу делегацию, наверняка подготовят вопросы о ваших связях с родственницей с момента ее отъезда во Францию.

Елена Федоровна почувствовала, как сердце учащенно забилось, ей казалось, что она может потерять сознание.

– Пожалуйста, успокойтесь, выпейте воды, – произнес чиновник. Потом, минут через десять, увидев, что Елене Федоровне стало лучше, продолжил: – Возможно, будут провокационные вопросы. По прибытии в Орли вам рекомендуют тут же уехать с Натальей Александровной. Она вас будет ожидать возле самолета в белом автомобиле. Контактов с журналистами не избежать, но пресс-конференция состоится после вашего выступления на заседании конгресса. Тогда журналистов будут интересовать в основном достижения советской хирургии, хотя взаимоотношения между родственниками из стран с различными политическими системами и идеологией тоже не оставят без внимания. Будьте осторожны с ответами, чтобы не навредить сложившимся отношениям между нашими странами. Ведите себя непринужденно, пошутите с ними, вспомните годы войны. Такие экскурсы в историю они любят. Вам все понятно?

Спускаясь по трапу, Леночка тут же, возле самолета, увидела белую машину и возле нее Наташу. И снова у нее учащенно забилось сердце, и глаза наполнились слезами, она споткнулась, кто-то ее подхватил, а затем взяла под руку Наташа, и через минуту они обе оказались на заднем сиденье машины.

– Поехали! – приказала Наташа.

– Поехали, – машинально повторила Леночка.

Они не поцеловались, сидели, прижавшись, друг к другу, боясь посмотреть друг другу в глаза. Вдруг Леночка вспомнила про свой чемодан и дорожную сумку, и шофер повернул машину назад и, схватив Наташину визитную карточку, подбежал к возбужденной корреспондентской группе, окружившей четырех пассажиров из Москвы. Он протянул визитку руководителю группы, что-то сказал, и тот кивнул головой.

– Наталия Александровна, багаж доставят домой, как только разгрузят самолет. Причин для беспокойства нет!

– Спасибо, Коля. Леночка, Коля наш друг и по мере необходимости мой шофер и механик. Родился в Париже, из хорошей эмигрантской семьи, отлично владеет русским, учится на инженера.

«Зачем она все это мне говорит? – думала Леночка. – У нас столько вопросов друг к другу. И где ее сын?»

– Приехали, – вдруг сказал Коля.

– Как, – удивилась Леночка, – а я даже не увидела Парижа!

– Париж еще впереди, и в любой час суток, – произнес Коля, открывая дверцу машины. Он взял Леночкину сумочку и портфель, но она отрицательно покачала головой:

– Спасибо, не надо, я сама.

Портье открыл дверь в красивый подъезд, а огромный лифт бесшумно и плавно поднял на третий этаж. Над цифрой «3» можно было рассмотреть «4» и «5».

«Значит, дом пятиэтажный, как наши хрущевки, – мелькнуло в голове у Леночки. – Хотя на хрущевку совсем не похоже. Что-то я не могу сосредоточиться, взять себя в руки».