Телохранитель Генсека. Том 1

— И что, открыть некому? Дома есть кто?

— Мамка. Но она ругаться будет.

Я вздохнул, представив матрону в бигуди и фланелевом халате.

— Не дрейфь, прорвёмся, — ободряюще потрепал мальчишку по плечу и нажал кнопку дверного звонка.

За дверью послышались шаги, щелкнул замок.

— Пашка, ну наконец-то! Я уже в милицию хотела звонить! — воскликнула женщина, увидев сына. Потом подняла на меня взгляд и осеклась.

— Владимир Тимофеевич… — прошептала она, — а вы здесь как?..

Глава 4

Я обалдел. Не верил своим глазам, но передо мной стояла Алевтина собственной персоной. Я мысленно чертыхнулся. Вот ведь ситуация! Специально так не подстроишь, а нечаянно всегда попадаешь в яблочко. А теперь я могу хоть в лепешку расшибиться, но доказать ей, что попал сюда случайно, не получится.

— Ой, что же это я на пороге вас держу, заходите, пожалуйста! — она засуетилась, распахнула широко двери, приглашая войти.

— Да я случайно попал. Шёл по делам, смотрю — Клеона бьют, — пошутил, но видимо, неудачно. Лицо девушки стало растерянным. Аристофана она точно не читала, надо будет поаккуратнее блистать интеллектом.

— Клеона? — недоуменно хлопая глазами, произнесла Алевтина. — Паша, Клеон — это твой одноклассник? Или он на тебя напал?

— Нет у меня такого одноклассника, — Пашка насупился, утер рукавом нос и прошмыгнул мимо матери в квартиру.

— Ну, сдал парня с рук на руки — и пойду, — начал было я. Но Алевтина вдруг уткнулась мне в живот своим четвёртым размером, обхватила руками и разрыдалась.

— Не… не уходите, Владимир Тимофеевич, пожалуйста… — ревела она натурально, рубашка сразу стала мокрой. Я попытался отстраниться — не железный ведь, чтоб перед таким соблазном устоять. Но не о том я думал… Следующая фраза Алевтины меня по-настоящему удивила:

— Нина Александровна убьёт меня, если узнает, что вы приходили, а я вас отпустила.

Интересно девки пляшут! Признаюсь, был заинтригован. Мало того, что Коровякова хотела убить меня, организовав аварию. А теперь вот ещё выясняется, что эта змея подключила тяжелую артиллерию — в виде четвертого размера груди своей подчиненной. Ну просто интриги Мадридского двора! Что ж, посмотрим, где тут собака порылась, как говорил незабвенный Виктор Черномырдин.

В квартире у Алевтины было, что называется, бедненько, но чистенько. Женщина пригласила меня на кухню, тут же поставила чайник и выпорхнула в комнату. Через пять минут появилась в гипюровой блузке, чулочках и туфельках. Поверх блузки наброшен фартук. Даже глаза успела подвести. Ну и губы накрасила, разумеется.

— Есть будете? Я сейчас борща разогрею! Ой, а у меня ещё гречка с тушёнкой есть на второе! А хотите, я сейчас быстренько блинов напеку?

Алевтина повернулась к плите — и я чуть не упал со стула. Туфельки-лодочки, от задника шла ровная стрелка капроновых чулков и ныряла в панталоны. Чулки держались на длинных лямках пояса, пристегнутые металлическими держателями. Над всем этим колыхался кокетливый бантик завязок фартука. Корма у Алевтины знатная, можно стакан поставить — не упадёт. Но наряд… Панталоны голубые, из хлопчатобумажной ткани, штанины присобраны резинкой. Боже, какое ретро! Что называется, антисекс. Пожалуй, пояс верности в средние века был меньшей защитой для дам, чем это винтажное «великолепие».

Алевтина уже налила чаю, а я всё не мог отвести от неё глаз.

— Владимир Тимофеевич, а что вы так смотрите? Я вам нравлюсь, да? — она кокетливо моргнула синими веками и облизнула яркие губы.

Выручил Пашка. Он вошёл в кухню, посмотрел на мать и спокойно сказал:

— Мама, ты юбку под фартук надеть забыла. И опять, наверное, химический карандаш с черным перепутала. А он мне нужен.

Алевтина приподняла фартук, увидела панталоны. Лицо мгновенно залила свекольная краска стыда. Она рванулась с кухни, задев бедром стол.

— Всё, теперь на всю ночь рыданий обеспечено, — спокойно, даже как-то философски, заметил Пашка. Он налил себе борща, отрезал хлеба. — Вы есть будете?

— Спасибо, Павел, я недавно пообедал. Что мать-то не успокоишь?

— А бесполезно. Она часто плачет. Все женщины плачут. У нас в классе Ленка двойку получила, тоже полдня плакала.

— Ты ужинай, я пойду с матерью поговорю, — сказал я и вышел из кухни.

Алевтина рыдала в ванной.

«Дура! Какая же я дура!» — донеслось до меня. Не сразу понял, что снова прочитал чужие мысли. За все время в гостях — впервые. Пока не понимаю, как это работает. Иногда голоса наваливаются со всех сторон, а иногда тишина.

Я постучал в дверь.

— Аля, прекращай плакать. Ничего страшного не случилось, — в ответ рыдания стали только громче. — Алевтина, прекращай! Ну с кем не бывает второпях? Давай выходи и серьёзно поговорим. Слышишь меня? Если не выйдешь, я уйду!

— Не уходите, — всхлипывая, попросила она.

Послышалось какое-то шуршание и, наконец, дверь открылась.

Алевтина уже переоделась. На ней снова был ситцевый халат с накладными карманами. Чулки и гипюровая блузка валялись на полу, рядом со стиральной машиной марки «Белка». Неуклюжей, зеленой и квадратной. Припухшее от плача лицо Алевтины было в грязных разводах — видимо, безуспешно пыталась смыть следы карандаша.

— Вот как я завтра на работу в таком виде пойду? — всхлипнула Алевтина, готовая снова разрыдаться.

— Ничего, растительным маслом протрешь, и следа не останется, — посоветовал я. — Нам поговорить надо.

Взял её за руку. Ладонь пухлая, мягкая. Совсем не такая, как худенькая птичья лапка моей жены.

Мы прошли в зал. Обстановка там была довольно скудная. Диванчик у правой стены, над ним — тканый коврик с медвежатами. У стены напротив — железная кровать с панцирной сеткой. На ней, наверное, спит Пашка. Возле кровати небольшой желтый шифоньер, из натурального дерева. Я помню такие, не подъёмно тяжёлые. У окна громоздился обычный обеденный стол, накрытый веселенькой клеёнкой.

Присев на диван, Алевтина глянула на меня и стыдливо спрятала лицо в ладонях.

— Аля, тебе сколько лет?

— Вы же знаете, Владимир Тимофеевич, двадцать девять.

— Большая девочка уже, — сказал я, подумав, что она совсем ещё девчонка. — Не переживай, я никому не расскажу. Ну торопилась, ну забыла надеть юбку, подумаешь…

Зря я это сказал — снова по пухлым щекам покатились бусинки слез.

— Так, стоп! Давай не будем тратить время на истерику. Не маленькая, чтобы вот так реветь. Сыну какой пример подаешь?

— Не буду, — пообещала она.

— Давай рассказывай, внятно и по порядку. Какое отношение имеет к тебе Коровякова? Почему она убьёт тебя, если узнает, что я был и не зашёл? И почему ты часто плачешь? Пашка сказал, что почти каждую ночь.

Алевтина тяжело вздохнула, вытерла слезы и послушно начала рассказывать:

— Мы в Зеленограде жили. Я с Сергеем встречалась, он в армию ушёл. А там умер. Я к его родителям пришла, сказала, что беременна. А они со мной разговаривать не стали. Я тогда медучилище хотела бросить, но мои родители сказали, чтобы доучивалась. Вырастим внука, сказали. А когда Пашка родился, мимо знакомых пройти нельзя было. Шептались все за спиной, да бывало и в глаза шалавой называли. Потом Пашу обзывать начали, когда подрос. А Нина — моя дальняя родственница, троюродная сестра. Я слышала, что она в Москве хорошо устроилась, ну и написала ей. Она помогла переехать, прописку в Москве сделала. Эта квартира какой-то бабушки, та нас с сыном прописала, сама в деревню уехала. Я сначала радовалась, не знала, как Нину благодарить. А потом она меня с собой стала приглашать, то в театр, то в ресторан. Говорила, что надо замуж выйти за хорошего человека, судьбу свою устроить. А я пить совсем не умею, как-то после ресторана проснулась в постели с чужим, незнакомым мужчиной. Стыдно-то как! И толком ничего ведь не помню… А Нина мне потом фотографии показала… Сказала, что если я хоть слово против скажу, она их сыну покажет и родителям. Это какой позор! Потом ещё два человека было, с которыми спать пришлось…