Телохранитель моего мужа

Но уже на пороге палаты, когда я прощалась с ней, она снова откинула волосы и попросила:

— Забери меня отсюда.

И так она это сказала, что я поняла: не смогу её оставить, уговорить побыть в клинике ещё хоть немного.

— Завтра, — пообещала, сдерживая слёзы. — Я заберу тебя завтра.

51. Артём и Рина

Артём

Мы поссорились. Впервые бурно и с криками.

— Ей нужен врач, — большого труда стоило удержаться и не ударить кулаком по столу. Но я помнил: Рине всё ещё тяжело воспринимать грубость, знаки насилия, пусть даже над бездушной столешницей. — Там уход, наблюдение, лекарства. Как только ты заберёшь Лялю, придётся обо всём заботиться тебе самой.

— Ну и пусть, — упрямилась Рина. — Зато она будет дома. Со мной. Быстрее пойдёт на поправку. Я вообще сейчас не уверена, что она… с приветом, как многие говорят. Убедилась, что это не так. Она просто никому не позволяет к себе прикоснуться, дотронуться, влезть в душу и обидеть. Притворяется — так я это вижу. У неё есть причины. Не доверять даже мне.

— Она будет не дома, а в чужой квартире. С чужой собакой, предоставленная сама себе. Никто не знает, что у неё в голове! Она может дом сжечь или взорвать. Ну, ты же здравомыслящая, Рина! Ты же должна это понимать!

— Я возьму пару дней без содержания, чтобы побыть с ней, помочь адаптироваться. Меня отпустят. Заодно послежу. Но я уверена: она ничего плохого или неадекватного не сделает!

Я злился. Мы ругались. Но я понял: Рину не переупрямить.

Я боялся касаться главного: денег. Её «игрок» ясно дал понять: если сестра очухается, Рина должна будет взять все хлопоты, заботы и содержание сестры на себя. А она и так с трудом сводит концы с концами.

Проживание бесплатное, а плату за коммуналку никто не отменял. Я раз за разом прокручивал в голове, сколько она тратит на еду, видел, что старается покупать подешевле. В её рационе банально не хватало фруктов и мяса. Не по нолям, но минимум.

Шампунь, мыло, стиральный порошок, средства гигиены таяли. Всё это требовалось покупать. Она почти перестала пользоваться косметикой. Я видел, как она осторожно наносила на губы помаду и как любовно проводила по ресницам щёточкой с тушью.

На это невыносимо было смотреть, понимая, что бессилен. Не можешь даже подарок сделать. У неё одежды минимум. Только самое необходимое. А тут ещё Ляля ей на шею.

В какой-то момент я замолчал, потому что понял: ещё немного — и случится непоправимое: я её обижу. Скажу какую-нибудь гадость и раню. Упрекну или ткну носом в очевидное, и она оскорбится.

— Артём, — кладёт Рина руку мне на плечо, — она попросилась. Заговорила. Сказала то, что хочет по-настоящему.

У Рины голос виноватый, тихий, но там стали на пятьсот миллиметров — не прошибёшь.

— Мы могли бы её с дедом поселить, — делаю я последнюю попытку переупрямить мою стальную девочку. — Ей же понравился дед. Она его с того света выцарапала.

— Но Ляля попросила меня забрать её, а не деда. Выживем, Тёма. Я уже не совсем беспомощна и нельзя сказать, что я тяну на хлебе и воде. По-моему, ты сгущаешь краски. Мне приятно, что ты беспокоишься, но я не могу сказать своей родной сестре: знаешь, я тут живу на птичьих правах, у меня ничего нет, поэтому ты подожди. Ты бы так никогда не поступил. Представь себя на моём месте. Ты бы от меня отказался? Только потому, что висишь на ниточке в воздухе и не знаешь, что будет завтра?

Она била прицельно в самое больное. В самое сердце лупила изо всех орудий. Я прикрыл глаза. Погладил её ладонь, что лежала у меня на плече.

— Я бы ни за что от тебя не отказался и не откажусь, — это простая и страшная правда. — Но я мужчина.

— Однако это не делает тебя всемогущим. Ты такой же человек, как и я. Со своими слабостями и страхами, обязательствами перед семьёй. Давай поменяемся местами? Давай я тебе скажу, что у тебя нет возможности поддержать и заботиться о слабом больном дедушке, а поэтому я заберу его к себе или скину на своих родственников?

В логике Рине не откажешь. И я невольно почувствовал гордость за свою удивительную женщину. Сильную, способную отстоять свою точку зрения. Она не сдалась и не покорилась. Посмела мне перечить. И, кажется, за это я полюбил её ещё сильнее, хотя думал, что это невозможно.

— Ладно, — поцеловал я пальцы на моём плече, — не попробовав, не узнаешь. Не рискнув, не выиграешь бой. Я люблю тебя, Рин, и поддержу любое твоё начинание, дело, попытку, будь то работа или забота о сестре.

Я готов был удушить Юджина за его условия. И для себя решил встретиться с ним, поговорить. Я ничего не мог ему противопоставить, в чём-то уличить, но вызвать на мужской разговор — вполне.

Рина

Мы забирали Лялю в полдень — мне удалось отпроситься в обеденный перерыв. Договорилась на полтора свободных дня, клятвенно пообещав отработать в выходные — подменить девочку, что согласилась поработать за меня сверхурочно. Хорошие они, мои коллеги. И начальница не зверь. Человечная.

— Иди, Маркова, — буркнула она хмуро. — И не надо мне твоих благодарностей. Будешь должна, отработаешь.

За её напускной грубостью я видела главное: её неравнодушие. Для меня этого было достаточно.

Ляля ждала меня, переодетая в незнакомые вещи. Она зачесала волосы назад и заплела их в тугую косу. Незнакомая чужая Ляля с открытым изуродованным лицом и глазами, спрятанными за шторами ресниц.

Перед этим я побывала у врача.

— Я слишком мало её веду, чтобы делать какие-то выводы, — доктор смотрел на меня устало и строго. — Пограничное состояние. В данный момент — в лучшем его понимании. Она реагирует, разговаривает, рассуждает вполне здраво, но никто не знает, что будет завтра. Ваша сестра нуждается в наблюдении.

Он ещё долго рассказывал мне, сыпал терминами — я не запоминала. Терпеливо ждала, чтобы подписать бумаги.

— Пойдём? — протянула я руку к сестре, и она с готовностью вложила в неё свою ладонь. Выходя, я покосилась на пустую койку Николая Григорьевича.

— Я попрощалась. Он на процедурах, — скупо прокомментировала Ляля его отсутствие, и я в который раз подумала: она притворялась. Почему и зачем — это ещё предстояло узнать.

Я не хотела лезть ей в душу. Мечтала стать ближе. Настолько, чтобы она доверяла. Могла поделиться всем, что накипело на душе. Для этого нужно было время. Но как раз времени теперь — вагон. Оставалось ждать.

— Я живу сейчас в съемной квартире. Жилье мне сдали вместе с собакой. Хороший, но очень большой пёс, — рассказываю, пока Артём везёт нас домой. Мне очень важно, чтобы она не испугалась. И я до конца не могу знать, понимает ли она меня полностью или фрагментами.

— Собака — это хорошо, — произносит она медленно, тягуче выговаривая слова.

Мне становится легче. Дышать свободнее. Сестра понимает, слышит меня. Важнее этого сейчас нет ничего.

52. Артём