Телохранитель. Мы под запретом

Теперь общаемся жестами. Сначала Женя берет пистолет и, выставив руку за спину, делает серию выстрелов. На каждом я дергаюсь, но впитываю в себя вид напряженного мужского тела, отточено выполняющего замысловатые движения. От них кровь в жилах встает.

Он так спокойно это делает. Только мускулы напрягаются, а на лице полнейшее спокойствие. Взгляд колкий, устремленный в одну точку. Уверена, что он точно не попал в молоко, там наверняка каждый выстрел прошелся по центру.

Понимаю, что все это время даже не дышу, не то, что не моргаю. Настолько впитываю в себя происходящее, что растворяюсь в итоге.

Когда наступает тишина, а Женя поворачивается ко мне с легко улыбкой на губах, я поднимаюсь на носочки и, обхватив голову своего телохранителя, первая целую его, задыхаясь от желания, захватившего тело.

Глава 38

Света

Он подхватывает меня за бедра и сажает на столик. Ноги скользят вверх и приземляются на поясницу, пятки упираются в накаченные ягодицы.

Я будто бы взрывной волной выдыхаю отчаянное желание в рот Жене, задыхаясь при этом от нахлынувших чувств. Сносит голову и отключает.

Разряды тока прошивают тело. Сталкиваемся грудными клетками. Каждое касание как раскат грома.

Губы пекут, плавятся под напором, с которым мы ласкаем друг друга. Остро, до боли, на разрыв и так, как будто очень боимся, что это и станет чем-то последним.

Любая наша близость, от прикосновения к руке и до секса, всегда как будто на надломе, словно оба боимся и самим себе сознаться в производящем. И в том, что дальше полная неизвестность и сплошные преграды в лице моего отца и нашей разницы во всем на свете.

Но это ведь неважно.

Женя проезжается щетиной по моему скуле и дарит пульсирующий поцелуй на скачущую от напряжения жилку за ушком.

Мурашки табуном по коже гуляют. Запрокинув голову, вырываю клочок воздуха, что тут же застревает в лёгких, переполненных чем-то, что мешает полноценно дышать.

Мне хочется плакать. Цепляясь за плечи мужчины, практически молю, чтобы это не заканчивалось, но мой Телохранитель останавливается ровно в тот момент, когда я успеваю подумать об этом.

Наши страхи материализуются. И я должна прекратить об этом думать, но в груди словно дыра.

Я не хочу возвращаться домой.

Не хочу погружаться в то, от чего с такой радостью сбежала с тем, кого так сильно люблю.

Женя упирается губами в мой лоб и тихо произносит:

—Я себя уважать перестану, если позволю с тобой так себя вести, малыш. До дома же потерпим…

Я смотрю на дергающийся от каждого произнесенного слова кадык и сдавленно дышу, словно продираюсь сквозь дымку, выхватывая живительный кислород.

—У нас вся жизнь впереди, Свет, — он не пытается оправдаться, но поясняет, почему "нет".

И правда ведь, мы в общественном месте, но меня это мало останавливает. Наверное, ничто не сможет меня остановить сейчас.

Приподняв мое лицо за подбородок, мужчина с улыбкой на лице шепчет:

—Выглядишь расстроенной, теперь я чувствую себя мерзко.

—А не надо было отбирать у меня конфетку, раз уже однажды дал попробовать.

Мои слова производят на Женю впечатление. Он смеётся, отчего на лице появляются мелкие морщинки, в которые я тоже влюбилась.

В каждую складочку, залом, "несовершенство", для меня являющееся абсолютным превосходством во всем.

—Интересные метафоры. Не грузись, лады? — толкает меня на себя, и я тут же обхватываю мощную фигуру, упираясь лицом в грудь.

Дышу часто и много, стараясь напитаться этим чувством.

—Конечно, не буду.

Говорю я с показной уверенностью.

—Эй, Халтурщица, давай стрелять.

Он опускает меня на пол и разворачивает спиной к себе.

Мы начинаем сначала, и в этот раз я стараюсь не думать ни о чем, кроме как о выстреле в цель.

Ожидаемо, ни в первый раз, ни во второй у меня не получается хотя бы приблизительно попасть в табло.

—Ты забываешь, что нельзя дышать, когда стреляешь. Попробуй ещё раз.

Голос обволакивает меня, хоть и сквозь пелену звучит. Я замираю и стреляю, в этот раз даже не дергаясь от звука.

Попадаю в молоко, но это уже повод для гордости.

А у Жени…у него вся обойма ушла ровно в центр. Поразительная меткость, от которой волосы на затылке встают дыбом.

Я стреляю буквально несколько раз, а затем сажусь в уголочек и наблюдаю за тем, как Женя делает это намного более искусно, чем я. У него все выходит лучше и изящнее, в то время как я все ещё любитель, и все ещё боюсь оружия как черт ладана.

Видимо, заметив, что я как никогда тихая, он тихо спрашивает:

—Скучно, да? — с печальной улыбкой спрашивает мой Телохранитель.

Уплываю вслед за морщинками, гармошкой собирающимися вокруг родных глаз.

Нормально, что я так сильно втрескалась в него? Нормально, что до боли в груди?

Мне кажется, что даже дышим мы синхронно. Я с ним в унисон.

—Нет, мне нравится за тобой наблюдать, — говорю и дрожу, чувствуя, как мурашки по телу гуляют.

—Я бы хотел, чтобы ты тоже поучаствовала и прониклась процессом, но, видимо, не угадал с предпочтениями. Но у меня есть ещё кое-что, что обязательно должно понравиться, — тяжёлыми шагами он подходит ко мне и, наклонившись, поддевает лицо за подбородок, чтобы провести губами, проехаться по ним обжигающими касаниями.

—Оружие меня страшит и с этим я ничего сделать не смогу, Жень, — шепчу в полубессознательном состоянии.

Проезжаюсь пальчиками по груди. Мне хочется больше, но мы уже это проходили. Глотаю вязкую слюну и тону во взгляде мужчины.

Он прожигает, прошивает. Насквозь.

Не могу привыкнуть к тому, что могу вот так касаться его легко и просто, просто потому что хочу.

—Пойдем, на людях мне в разы проще сдерживаться, — он удивляется, посматривая на меня украдкой.

Соглашусь с ним. На людях проще, но все равно именно на людях хочется заявить о своих правах на этого мужчину. Пусть пока и прав никаких нет.

Мы идём гулять по парку, садимся под огромным деревом на летней террасе уютной кафешки, чтобы перекусить.

—Я о тебе так мало знаю, а ты знаешь обо мне практически все.

—Ты выросла у меня на глазах, конечно, я знаю о тебе все и даже больше.

Эта фраза гасит настроение Жени на раз-два. Меня тоже ставит в тупик она, обозначающая явное…нехорошее, на что многие явно не смогли бы закрыть глаза.

Да, старше. На целую жизнь, но меня это не волнует.

—Это ведь ничего не значит, — непоколебимость в голосе пугает и меня.