Темная сторона Эмеральд Эберди

– Просто…

– Просто тебе хочется в это верить. Но, милый, - Лис крепче сжимает руку мужа, - ты совсем другой человек. Спокойный, правильный. К чему опять спорить?

– Что ты выдумываешь? Я тот еще бунтарь.

– Нет.

– Дай мне хотя бы помечтать.

Я почему-то усмехаюсь, и это так на меня не похоже. Боже, превратилась в какую-то недотрогу. Но разве можно смотреть на Фонзи и ничего не чувствовать? Тут должно или раздражение вспыхнуть или нечто иное. Лис целует мужа в щеку, а я все-таки морщусь. В каждом человеке живет нежность и желание, чтобы с тобой тоже были нежным. Меня это, как ни странно, совсем не касается. Я бы отдала сейчас многое, лишь бы смотреть не на их довольные лица, а на кислую рожу миссис Брейнсик. Да уж, прослушать курс возрастной анатомии не так болезненно, как идти рядом с влюбленной парочкой. Сразу начинает себя ощущать третьим лишним, глупым, голым, странным. В общем, ты ничего не понимаешь, не знаешь, как себя вести, куда дети руки, взгляд, и просто мечтаешь поскорее спрятаться куда-нибудь подальше. Да, тяжела доля одиночек. У них так много времени на то, чтобы поразмышлять над своей жизнью, что они непременно находят в себе изъяны и начинают сходить с ума. По-моему, даже статистика есть такая. Мол, холостяки чаще страдают чем-то вроде психо-депрессии, в отличие от поглощенного любовью – отношениями, ссорами и прочей канителью – романтика. Глупая статистика. Вот я вообще не заморачиваюсь над подобной чепухой. И сейчас тоже не заморачиваюсь. И не думаю. Совсем.

Встряхиваю головой и решаю переключиться.

– А вы…, - прочищаю горло, - вы давно Морти знаете?

– Я с колледжа, - отвечает Лис. – Мы тогда начали встречаться с Терри, - ТЕРРИ, ох, господи, еще больше меня обезоруживает любовь парочек давать друг другу какие-то, ну, очень занимательные прозвища, - и он поведал мне свою страшную тайну.

– Что еще за тайну?

– Я вырос в приюте, - Фонзи дергает уголками губ. – Не выделялся в школе и как ни странно, был невидимкой. Правда, до тех пор, пока не встретил мистера Цимермана. А он, точнее его семейный фонд, спонсировал программу по обучению одаренных подростков. Это что-то вроде интенсивного образования, помощи нуждающимся. Я прошел все тесты.

– И что было дальше?

– Учеба. Долгая и муторная. Изначально я ведь считал, что Морти – мой инвестор, который вдруг разглядел во мне особый потенциал. Но позже мы начали общаться ближе, и он предложил мне работу. Затем я порекомендовал Лис, и все пошло само собой.

– И вы так спокойно окунулись в этот артхаус? – усмехаюсь я. – Поймите правильно, погоня за плохими парнями лишает многого. Например, времени, безопасности.

– Мы ни о чем не жалеем, - говорит Лис. – Нам есть о чем вспомнить.

– А как же…, ну, как же семья? Вы женаты, но что будет дальше? Нельзя ведь вечно сидеть с Морти и отвечать за то, что натворили мои предки?

– Лучше мы будем думать, что помогли многим людям, - задумчиво тянет Терранс и переводит на меня взгляд. Он неуверенно улыбается. – Это неплохая перспектива. Ради нее можно и пожертвовать чем-то.

Да уж. Я категорически не согласна. Жертвовать собой ради тех, кому на это, как бы так сказать помягче, абсолютно наплевать? Это ведь глупо. Правда. Люди делают добрые дела и ждут, что когда-нибудь им ответят взаимностью. Но это такой искусный обман, что впору задуматься над понятием этики. Сейчас уже не нужно делать добро. Нужно хотя бы просто не делать зло. А сеять лучи благодати, служить верой и правдой и даже думать, что это еще и аукнется: ну, можно, конечно, но только если вы умственно отсталый дегенерат, начитавшийся романов о рыцарях, отваге и справедливости.

Наконец, мы доходим до небольшого супермаркета. Тут же глаза у Лис округляются, и она начинает бегать от прилавка к прилавку, рассматривая срок годности продуктов. Не знаю, что на нее нашло. Наверно, невозможно спасать мир и одновременно быть отличной хозяйкой, и потому она решила воспользоваться моментов и продемонстрировать все свои кулинарные способности. Не сомневаюсь, что они уникальны. Как и сама Лис. Наконец, у нее замедляется сердцебиение, и она спокойно выдыхает.

– Приготовлю тако, - обещает она вдохновленно и отчаянно, будто ей хочется этого больше всего на свете. – Хорошо?

– Да, конечно.

Не знаю, что это такое, но сопротивляться не пробую. Зачем, если у нее давно глаза так ярко не блестели? Терранс расплачивается, и мы выходим на улицу, ощущая странное спокойствие, словно походы по магазинам действительно смиряют нервы. Не думаю, что так на нас действует магическая круглая цифра на чеке – наоборот, от нее должно стать не в меру плохо – но мы определенно кажемся обычными людьми. Возможно, именно это и создает иллюзию сладкой обыденности.

– Завтра баскетбол.

– Да? – удивляюсь я. – Боже, как же давно я не смотрела на наших. Уже и забыла, как это – любоваться Кевином Лав и его огромными глазами. Черт, Терранс, я тоже подойду к тебе смотреть матч. Ты не против?

– Конечно. Игра против Чикаго.

– Воу. В прошлом году они едва не обошли нас!

– А ты ярая фанатка баскетбола, - удивляется Лис и смеется. – Кто бы мог подумать.

– Я ярая фанатка этих высоких, перекаченных красавчиков. А сама игра, если честно, меня мало беспокоит. Хотя смотреть на их грустные мордашки после поражения не очень-то и приятно. Поэтому я немного смыслю в трехочковых и разметке.

Терранс усмехается. А затем происходит нечто странное.

Звучит громкий хлопок. Он проносится по улице и тонет в переулках меж высоток и небоскребов. Пакеты с едой валятся на асфальт, распластавшись на нем, как на поле боя, а я резко оборачиваюсь.

– Нет! – не верю. – Нет, нет!

У Терранса испуганные глаза. Он смотрит на меня, когда падает на колени. Смотрит на меня, когда испускает последний вздох и умирает. Ничего не понимаю. Нет. Нет! Мне становится плохо. Я широко распахиваю глаза и слышу крик Лис. Он душераздирающий. Да это и не крик вовсе. Это дикий вопль, который испускают, потеряв все, что когда-либо было в жизни. Он пронзает меня, будто стрела и убивает, как и пуля, что пробила брешь в груди Терранса. Парень не дышит. Он умер! Терранс умер! Я хватаюсь руками за волосы, покачиваюсь в сторону и поднимаю взгляд. Лучше бы я его не поднимала. Я вижу впереди улыбающееся лицо Эринии. И тут же во мне взвывает сирена.

– Лис, Лис! Уходи! – кричу девушке, но доктор Фонзи сидит на коленях перед телом мужа и не слышит меня. – Прячься, Лис, давай же!

Несусь к ней. Хватаю за руку и дергаю на себя так резко, что она валится на бок. Лис задыхается, орет:

– Пусти меня!
– и брыкается, крепко сжимая руку мужа. – Пусти! – Но я не сдаюсь.

Я все тяну ее и тяну, и тяну, и внезапно слышу очередной выстрел. Нет, нет! Волной пуля отталкивает ее назад. Милая, добрая, красивая, болтливая и когда-то живая Лис, уже не сопротивляется. Ее рука безвольно валится вниз, а веснушки заливают алые полосы. Я застываю. О, Боже.

– Нет, прошу тебя, нет, - ноги дрожат. Я моргаю, моргаю еще раз. И еще. И закрываю ладонями лицо, закричав в них с такой силой, что содрогается все тело. – Лис! О, господи, нет, только не ты, только не вы!

Невероятно тяжелая безысходность, которая неожиданно становится материальной и осязаемой, падает на меня, прижав к земле. Я зажмуриваюсь, сгорбив плечи, приказываю себе успокоиться, но я не могу. Я чувствую. Я ощущаю этот пожар из боли, обиды и ярой, безумной злости. Он подскакивает к горлу и вырывается наружу уже в виде оглушающего крика, от которого, наверняка, кровь стынет в жилах.

Смотрю на Эринию. У меня от гнева подрагивают плечи, а у нее на губах все играет эта отвратительная улыбка. Девушка смеется. Она восклицает что-то. Позже, прокручивая в голове этот момент, я вспомню, что она кричала:

– Как жаль, что мне не удалось убить Фонзи одним выстрелом!

Эти слова надолго останутся в моей памяти. А еще я навсегда запомню ее лицо. Да, я запомню эту ухмылку, потому что я решаю навсегда избавиться от нее. Поднимаю с земли неровный, металлический прут, и срываюсь с места.