Темное торжество

Повисает тишина, и я вновь отчетливо слышу топот приближающихся стражников. Я делаю шаг к Юлиану:

— Когда они подоспеют, скажи, что ты уже поймал меня. Вынь меч, чтобы выглядело убедительней!

Но Юлиан мотает головой и пятится.

Я сама выхватываю меч из его ножен и сую ему в руку:

— Сделай это!

Я едва успеваю отскочить, и они врываются на лестничную площадку: капитан де Люр, Жаметта и полдюжины дворцовых охранников.

— Вот она! — восклицает Жаметта. — Но где остальные?

— Кто — остальные? — переспрашивает Юлиан, не зная, на кого смотреть — на меня или на нее.

— Тефани и девочки, — отвечает Жаметта. — Сибелла сказала, они все вместе уйдут.

— Я обнаружил только ее. А где ты их в последний раз видела?

— В малом солярии.

Де Люр дергает головой, и половина его людей устремляется в ту сторону. Сам он вновь поворачивается к Юлиану:

— Вы собирались остановить ее? Или, может, посодействовать ей? С вами, уж простите, никогда не поймешь.

Глаза Юлиана холодны, как промороженный камень.

— Странные вещи вы говорите, де Люр. Откуда такая уверенность, что мой государь-отец не облек меня особым доверием и мы не затеяли хитроумную игру с целью выманить негодяйку?

Я вглядываюсь в лицо Юлиана. Где же правда?

Не обращая внимания на его слова, де Люр поворачивается ко мне:

— Ваш государь-отец лучше всех знал, какую наживку поместить в расставленный на вас капкан, и вот вы здесь. К сожалению, выбрали не самое подходящее время, чтобы у нас появиться: неотложные дела заставили государя д'Альбрэ покинуть дворец.

Я недоверчиво выгибаю бровь в надежде вытянуть из него, что именно это за дела.

— Даже более неотложные, — презрительно осведомляюсь я, — нежели наказание изменницы-дочери?

— О да, — отвечает он. — Неизмеримо.

Мой разум лихорадочно трудится, силясь обратить это обстоятельство в свою пользу.

— Что ж, ведите меня к маршалу Рье.

Ибо Рье, по крайней мере, не чужд каких-то остатков благородства и чести. Во всяком случае, раньше был не чужд…

Де Люр улыбается:

— Доброго маршала с нами более нет. Он не смог вынести того, что от него потребовалось.

Я не понимаю, что он имеет в виду. Рье ушел от них? Или попросту мертв?

— Придется вам до возвращения вашего батюшки довольствоваться гостеприимством замкового подземелья, — говорит капитан и кивает своим людям: — Уведите ее.

Двое выходят вперед, намереваясь схватить меня за руки. Не желая лишаться ножей, я отдергиваю руки:

— Не требуется меня тащить, точно мешок с мукой.

Де Люр с улыбкой поглаживает тонкий белый шрамик на щеке:

— Требуется, госпожа моя. Требуется…

То, что я вижу в его глазах, мне очень не нравится. Я бросаю на Юлиана отчаянный взгляд, но брат погружен в собственные размышления, весьма мучительные, если судить по лицу. Воины делают вторую попытку меня схватить, на сей раз успешную, и, конечно, сразу обнаруживают ножи. Де Люр велит забрать их и обыскивает меня на предмет иного оружия. Вновь приходится терпеть прикосновения, чувствовать его дыхание у себя сзади на шее и слышать, как оно делается все тяжелее. Я молчу и лишь наблюдаю за ним. Может, и не сумею победить его, но искалечу непоправимо, это уж точно. Так что придется ему самому или кому-то из его людей убить меня, защищаясь, иначе всех положу!

Правда, едва ли я уже готова принять объятия Смерти. Буду жить, пока остается шанс добраться до графа д'Альбрэ.

И вот меня ведут в подземелье. В тот самый каземат, где некогда был заключен Чудище. Сердце выдает барабанную дробь, кровь шумит в ушах. Сбывается самый скверный из моих кошмаров: я в заточении, я снова в полной власти д'Альбрэ.

И я беспомощна.

ГЛАВА 48

Темная ночь тянется бесконечно. Панический ужас то и дело пытается меня одолеть, но я просто не подпускаю его, чтобы он не ослабил мой дух. Ужас — излюбленное оружие д'Альбрэ, граф пользуется им так же охотно и умело, как мечом или кулаками. Сломить волю, запугать, растоптать — в этом он мастер.

Призраки, обитающие в башне, льнут ко мне, привлеченные живым теплом. Чтобы отделаться от тягостных мыслей, я принуждаю свой разум к молчанию. Любопытно, не расскажут ли что-нибудь бесплотные духи?

Однако мне удается уловить лишь невнятные шепоты. Ни криков боли, ни мольбы о возмездии, ни воспоминаний о чудовищных испытаниях. Эти призраки витают здесь слишком давно, они завелись в башне намного раньше, чем сюда явился д'Альбрэ. Возможно даже, эти люди не были замучены, а просто умерли в замке.

Но меня наконец осеняет тихое и будничное понимание. Вот, оказывается, почему я способна видеть не только исторгнутые души в момент оставления ими земных тел, но и призраков, задержавшихся в бренном мире. Если я вправду справедливость Смерти, я должна уметь выслушивать их.

Поняв это, я обращаю свои мысли к живым. Теперь я вижу, что Жаметта всего лишь несчастная жертва, настолько запуганная, что даже не замечает прутьев собственной клетки. А мадам Динан? Когда-то и она была невинна, но это было слишком давно. С тех пор она выучилась закрывать глаза на неправедность деяний д'Альбрэ — и пересекла границу между невинными и виновными.

Ну а Юлиан? Он родился не от Мортейна и не унаследовал той силы, что досталась мне. И все-таки он отчаянно не хотел становиться тем, что пытался сделать из него д'Альбрэ, боролся как мог со своей дурной кровью… В отличие от Пьера, воспринявшего все это как должное.

Юлиан всегда проявлял ко мне доброту и любовь, в отличие от Пьера и д'Альбрэ, от которых мне приходилось ждать лишь боли и жестокости. Мы с ним столько вынесли вместе, перетерпели столько несправедливостей и обид, что даже та извращенная любовь, которую он ко мне питал, была почти как подарок. Почти. По крайней мере, она хоть как-то защищала меня от мужской алчности Пьера.

Я знаю: сокрушить противостоящего мне монстра способна только любовь. Я иду на бой, благословленная любовью Мортейна, любовью Чудища, любовью своих сестер. Но вот как выковать из этой любви оружие — ума не приложу.

Остается лишь верить Богу, чья кровь течет в моих жилах, чья благодать сформировала мой дух. Его тьма чиста и сильна, в отличие от мрака д'Альбрэ, но все-таки это тьма. Быть может, в ней таится зародыш победы. Мне нужна вера, но истинно веровать трудно. Гораздо трудней, нежели поддаться отчаянию.