Темные изумрудные волны

— Подследственный, прекратить разговоры! — прикрикнул следователь.

Не обращая внимание, Андрей продолжил:

— Не оказали медпомощь, нужно освидетельствование… Не кормят… Не дают спать…

Открыв дверь, Сташин крикнул в коридор:

— Лейтенант!

— Самойлова, Говорухин, и эта… из Урюпинска… дали ложные показания…

— Адвокат! — громким голосом сказал Сташин. — Вас я привлекаю в качестве свидетеля. Вы не можете выполнять свои адвокатские функции. Прошу освободить кабинет, вызову вас повесткой.

— Это произвол! — воскликнул Аркадий Семёнович.

— Доказывайте в суде.

— Освидетельствование, Говорухин, Самойлова, Урюпинские… — громко твердил Андрей, — маски-шоу…

Адвоката принудили уйти. Когда дверь закрылась, следователь сказал:

— Получил адвоката? Теперь до суда…

Андрей смотрел мимо него в окно.

Обычным движением, как делал многократно, из года в год, следователь Сташин развязал веревочки, раскрыл папку. И обычным своим голосом произнёс:

— Итак, Разгон.

Он спросил, готов ли подследственный к тому, чтобы так же, как вчера, подписать протоколы, аналогичные вчерашним. Только жертвами будут фигурировать двое работников Урюпинского магазина, и один работник волгоградского магазина «Радиотехника». И получил невнятный ответ.

Он помолчал, в упор глядя на Андрея, пожалуй, впервые посмотрел по-следовательски, торжественно произнёс:

— После зверской расправы над сокамерниками, ни один суд не поверит в вашу невиновность. Вам нужно признаться в предыдущих эпизодах, так же как в этом, вчерашнем.

— Моё признание… эту бумагу можно использовать… по назначению… Завтра ваши свидетели выстроятся в очередь — уже со своими признаниями. Возьмут на себя и то, и это, пятое, десятое… И я просто вынужден буду отказаться от своих слов. Другой вам нужен, не я. Андрей Разгон — не ваш клиент, нет.

— Дерьмо вы, дерьмо собачье! Ничто в вас человеческого нет. Что смотрите на календарь? Не поможет вам Рубайлов! Другими делами занят. Не был бы занят, все равно бы не помог. Не нужны вы никому — ни друзьям, ни родителям, ни любовницам. Потому что пропавший человек, гнилой. Думаете, что мы плохие, не пускаем к вам никого. Ошибаетесь. Мы всех пускаем, только вот пускать к вам некого.

Андрей продолжал смотреть в одну точку, куда-то мимо шкафа, на котором висел календарь, куда-то сквозь стену. Он думал о Кате. Неужели забудет? Что с ней? Как ей ответили домашние, когда она позвонила, не дождавшись его?

Откуда-то, словно со дна папки, раздался издевательский голос:

— Что, не на Рубайлова, на купола смотрите? Тоже бесполезно. Бог помогает христианам, а не таким, как вы, отщепенцам.

— А вы христианин?

— Да. Только не говорите, что вы — тоже, не поверю.

— Почему же? — возразил Андрей спокойным тоном.

— Всё это — позёрство, шутовство. Как ваши наряды, в которые вы обряжались, идя на дело.

— Кстати, о деле, — прибавил следователь. — Когда будем признаваться по микросхемам? Рассказывать про крупный ущерб, нанесенный предпринимателям нашего города?

— Так вам календарь нужен, чтобы знать даты церковных праздников?

— Ну… да, — то ли растерянно, то ли удивленно проговорил следователь. И тут же сказал твердо:

— Не соскакивайте с темы, давайте заниматься делом.

— Это прошлогодний календарь, — как бы между прочим заметил Андрей. — Выборы были в прошлом году. Какие же даты вы можете смотреть на нём?

— Не твоё дело! — прорычал Сташин и стукнул кулаком по столу. — Думай о своих датах, о своих статьях и сроках!

— Вот видите, вы гневаетесь, — спокойно ответил Андрей. — А это смертный грех. Моё дело что, оно маленькое. Прихлопнул… скажем, животное, так ведь это не человек, а скотина. Мне покаяться, и всё простится. Чем больше проступок, тем сильнее раскаяние. У самых великих грешников есть все данные стать величайшими святыми. Таким образом, все мои прегрешения — прошу учесть, не смертные грехи — все нечистые поползновения плоти и духа, это простой продукт, из которого и возникает святость. Все дело в том, чтобы собрать его, обработать, и слепить из него зримую статую покаяния. На это понадобится всего одно мгновенье — в случае полного и глубоко искреннего раскаяния.

Переведя дух, он закончил следующими словами:

— Теперь такой вопрос начинается, гражданин следователь: кто из нас двоих больший христианин — я или вы?

Сташин долго смотрел на Андрея немигающим следовательским взглядом. Потом сказал печально:

— А я думал — мало тебя били по башке. Оказывается — нет, порядок.

— Об этом хотите поговорить?

— Вижу, остались силы на юмор. Что ж, давай пошутим. Подруга твоя, Альбина Евсеева, говорит, что деньги за убийство Кондаурова передавал Никитину ты. Зачитать её показания?

«Кто такая Альбина Евсеева?» — подумал Андрей и задал вслух этот вопрос.

— Ты от всех своих подруг открещиваешься? — с издевкой переспросил следователь. — А знаешь, почему она так откровенна с нами? Потому что осознает свою вину, и хочет снисхождения. А почему так? Потому что из-за задержания срывается её поездка в Италию. Она готова на всё, чтобы поскорее выйти и уехать. Так-то. Ну, что, готов к признанию? Признаешься по Урюпинску, я порву показания Евсеевой.

— Альбина — инсинуация. Поэтому вы не торопитесь делать очную ставку с ней. Думаю, эта муля скоро лопнет.

— Что-то ты разговорился. Пора тебя из карцера переводить обратно в общую камеру — к живым свидетелям твоей расправы. К тому же, нам стало известно, что тренировался ты в секции рукопашного боя. Твой тренер, Воронцов, как раз практикует приемы, которыми ты воспользовался, чтоб умертвить свои жертвы.

Андрей подумал о том, какие действия могут предпринять Второв и Трегубов, чтобы его выручить, и прямо выразил свои мысли.

— Думаю, будут санитарные потери. Одним свидетелем станет меньше. Не удивлюсь, если мы потеряем Фролкина. У меня будет железное алиби — я буду в карцере, или в медпункте. А тот, кто поможет Фролкину завершить земной путь, возьмет на себя предыдущие эпизоды — Оглоблина и Шишакова. И свидетели это подтвердят.

И, бросая оценивающие взгляды на красоток, сфотографированных рядом с Рубайловым, добавил:

— И в терминах мы с вами расходимся. Вы говорите — «расправа, убийство». Я бы сказал по-другому. Элиминация, селекция — так будет правильнее. Опять же, своего мнения я не навязываю.

— Ничему тебя жизнь не учит, — проговорил Сташин по-учительски вразумляюще. — Наглеешь день ото дня.

— Я не наглею, а строю догадки. А жизнь — она не для того, чтобы учиться. Наоборот, учёба — для того, чтобы сберечь и улучшить жизнь