Темные изумрудные волны

— Вот и мы его порадуем, — улыбнулся Давиденко. — Отловили всех пиндосов, предъявили обвинения. Город задышал спокойно. В ноябре дело «Три-Эн» передадим в суд. Арестованное имущество продадим, начнем расплачиваться с вкладчиками.

— Наш главный фигурант соскакивает, — озабоченным тоном сказал Кекеев. — Кто-то вышел на Петра Лаврентьевича. Засуетился адвокат, подследственный симулирует тяжелую болезнь, экспертиза написала заключение. Что будем делать?

— Я молчал, — думал, что ошибка сама обнаружится, — шумно засопев, выдохнул Еремеев. — Считаю, что Разгон здесь ни при чем. Приличная семья, хорошая характеристика с работы. Следователь Сташин пристрастен. Учась в следственной школе, он имел плохую успеваемость на кафедре экономики и международного права, которой заведует профессор Разгон.

Его поддержал Каданников:

— Он обычный парень. Остался не у дел. Были небольшие сбережения, заработанные в экспертизе, за последние три месяца он их спустил. Никаких накоплений и сверхдоходов. Значит — непричастен к тому, что ему инкриминируют.

— Откуда такие сведения, Влад?

— Абсолютно точные сведения, Иосиф Григорьевич. Подруга с ним жила три месяца. Прощупала его карман как следует. Нет у него денег. Не виноват он. Всё у него ровно.

— Вай ана-саны, мы собрались истину искать, или фигуранта? — вмешался Кекеев.

Каданников пожал плечами:

— Причастность его к убийству Кондаурова — это дичь. То, что он оборонялся в камере — молодец, мужчина.

Дверь шумно отворилась, и, словно спецназовец в помещение, захваченное террористами, в кабинет вломился Рубайлов.

— Что вы натворили, Бадма Калгаевич! — с порога крикнул он. — Я ведь ясно указал, что деятельность преступной группировки, которую вы накроете, должна быть антиобщественной, глубоко антиобщественной и антиправительственной с националистическим и террористическим оттенком. Кого вы арестовали?! Сына почтенных родителей и певицу из музкомедии, которая прошла конкурс в миланскую оперу «Ла Скала», и должна на днях вылететь в Италию. Городская общественность ощущает тягостное недоумение. Люди взволнованы трагическими картинами, которые рисует пресса. Общественное мнение требует привлечь к ответственности организованную преступность, аферистов, обирающих население, рецидивистов, погрязших в убийствах и грабежах. Общественность недоумевает, почему власти ищут виновников в мире искусства, и среди социальных работников.

Он умолк, чтобы перевести дух, этим воспользовался Кекеев:

— Арест стал итогом громадной оперативной работы. Мы располагаем неопровержимыми уликами. Преступники во всём сознались. Убийство на глазах двадцати свидетелей…

— Вы делаете мне смешно! — перебивая, саркастически воскликнул вице-губернатор, посмотрев в окно. — Знаю я ваши «признания». Вы выходите на улицу, ловите прохожих, переходящих улицу на красный свет, и дубинками выбиваете показания.

Рубайлов расхаживал по кабинету, словно гроза над морем.

— Теперь так… — продолжил он, подойдя к столу. — Профессор Разгон делает мне докторскую диссертацию. Жена его, моя бывшая сотрудница, главный специалист жилкомхоза. Она единственный в городе человек, кто досконально разбирается в вопросах коммунального хозяйства. Единственный, кто может точно сказать, куда течет дерьмо, а куда — деньги. Если Андрей Разгон и Альбина Евсеева через полчаса не будут на свободе, я отключу всем сидящим здесь господам воду, свет, и электричество.

Водворилась настороженная тишина. Взгляды всех присутствующих устремились на хозяина кабинета, заместителя прокурора области. Кекеев невозмутимо смотрел в глаза Рубайлову.

В этот момент в кабинете появился Сташин, вызванный по внутреннему телефону.

«Как поступит зампрокурора?» — гадал Иосиф Григорьевич.

Совершенно понятно, что Кекеева не волнует ни общественность, ни сам Рубайлов. Руками заместителя прокурора снимали и арестовывали вице-мэров, начальников департаментов городских и областных администраций, руководителей силовых ведомств. Не вступая в коалиции с областными чиновниками, он был свободен от каких бы то ни было обязательств. Его слово не имело обратной силы. Если он что-то решил, то шел до конца, невзирая на возможные в любом деле ошибки.

Однако, слово Рубайлова также не имело обратной силы. И будучи избранным депутатом Госдумы — а в этом мало кто сомневался — мог надавить на Кекеева по линии Генпрокуратуры.

Иосиф Григорьевич не выпускал из поля зрения Бадму Калгаевича. И по его взгляду, обращенному на вошедшего следователя, понял, кто станет жертвенным бараном.

— Что же ты хулиганишь, Константин педэр-сухтэ? — простодушно спросил Кекеев.

— Пока я ездил в командировку, — продолжил заместитель прокурора, вот уже десять лет не выезжавший за пределы города, — ты арестовываешь невиновных, шьешь дела. Ай-яй, некрасиво это, подло. Вот Юрий Иванович распекает нас, как мальчишек.

— Бадма Калгаевич, — пробормотал, задыхаясь, следователь, которому вся кровь бросилась в голову, — я не знал всех тонкостей…

— Лахавлэ! — нетерпеливо перебил Кекев. — Не знал вопроса так же, как не знаешь экономику и международное право?

Рубайлову, очевидно, пришлась не по вкусу разыгрываемая сцена. Он обратился к заместителю прокурора со следующими словами:

— Вы делаете мне большое удивление. Неужели вы не в курсе того, что творится в вашем учреждении?

Буравя взглядом ошеломленного следователя, рассчитывавшего получить сейчас чрезвычайные полномочия, Кекеев возмущенно проговорил:

— В последнюю минуту узнаю о превышении полномочий, вызванном пристрастным твоим отношением к подследственному. Ты ссоришь меня с моими сегодняшними и завтрашними друзьями. Может быть, ты арестовал Андрея Александровича, чтобы под пыткой выяснить, спал ли он с твоей женой? Хотел узнать, не рогоносец ли ты? На этот счет не сомневайся: ты рогоносец, и это известно всему Волгограду. Но ты работаешь в прокуратуре не для того, чтобы вымещать свои личные обиды.

Совещавшиеся, пораженные таким поворотом разговора, нетерпеливо ждали развязки, стараясь не смотреть на старшего следователя Сташина, затрясшегося, как в лихорадке.

— Бадма Калгаевич, — пролепетал он, — я честный человек.

В ответ раздался окрик, взметнувшийся, как дротик:

— Ты болван и вдобавок деревенщина! Теперь, сын сожжённого отца, слушай сюда: если через двадцать минут Андрей Разгон и Альбина Евсеева не будут на свободе, я сотру тебя в порошок. Можешь идти.

После того, как закрылась дверь за следователем, присутствовавшие в кабинете с минуту молчали, стараясь не смотреть друг на друга.

«Ловко вывернулся!» — подумал Иосиф Григорьевич, глядя на Кекеева, сохранявшего олимпийское спокойствие.

Еремеев зачем-то вытирал платком глаза. Искоса поглядывая на потолок, Каданников раскачивался вперед-назад. Рубайлов обалдело смотрел на Кекеева, напоминая быка, уставившегося на огонь. Силясь сдержать гнев и неуместное веселье, он посмотрел на дверь, и сказал:

— …И пошёл он ветром гонимый, солнцем палимый…

— Рогатый и побитый, — добавил Иосиф Григорьевич.

Взрыв хохота потряс кабинет. Еремеев, взвизгивая, тряс платком, мокрым от обилия весёлых слёз.

— Попал парень под раздачу!