Темные изумрудные волны

Как правило, объем оперативной памяти импровизатора ограничивает длину таких построений (фраз) 7 плюс минус два тонами. Ограниченность объёма оперативной памяти человека в среднем семью элементами структуры — явление отнюдь не музыкально-импровизационное, а универсальное, свойственное любого рода спонтанной активности человека (в частности, и построению предложения в речи). Интересный факт: основных разделов теории управления тоже семь. Одна из популярных книг по менеджменту так и называется: «Семь нот менеджмента». Вот те самые ноты, которыми должен импровизировать менеджер: логистика, экономика, маркетинг, бизнес-план, финансы, структура, учёт.

Таким образом, оперируя разного рода музыкальными организационными системами с не более чем 5–9 элементами, под влиянием первичного чувственного импульса или некоей структурной идеи, джазмен интегрирует музыкальные синтагмы (минимальная законченная интонационно-смысловая единица импровизации).

И джазовая композиция приобретает законченный вид при нужной комбинации всех её элементов. Так, нечленораздельные выкрики и маловразумительные речевые конструкции, не имеющие значения, будучи выдернутыми из контекста; вплетенные же в структуру пьесы, создают неповторимый образ музыкального произведения.

Что же касается нынешней импровизации выступающих на сцене музыкантов, — это объясняется очень просто. Возможно, их первоначальные аранжировки звучали без всякого свинга, — как в исполнении обычного коммерческого оркестра. Но, по прошествии некоторого времени, эти аранжировки вдруг зазвучали совсем по-иному — у джаз-банда появился подлинный свинг. Музыканты, кроме того, что «сыгрались», выучили свои партии наизусть. И в этот вечер свинг реализовался — как это должно быть в подлинном джазе — в процессе взаимодействия слушателя и музыканта. Имея в арсенале запас «тоновых групп» (мотивов, фраз, предложений, периодов), джаз-банд выдал, как по заказу, нужную слушателю мелодию.

Сказанное относится к искусству в целом. «Раскованность» импровизации и скованность правил взаимообусловлены. Импровизация создает необходимую энтропию. Если бы мы имели дело с жесткой системой правил, каждое новое произведение представляло бы лишь точную копию предыдущего, избыточность подавила бы энтропию и произведения искусства потеряли бы информационную ценность. Вот, например, комедии дель арте. В основе построения характеров персонажей положен принцип тождества. Образы комедии — лишь стабильные маски. Художественный эффект основан на том, что зритель еще до начала спектакля знает природу характеров Панталоне, Бригеллы, Арлекина, Ковиелло, Капитана, Влюблённых, и т. д. Нарушение актером застывших норм поведения своей маски было бы воспринято зрителем с осуждением, как признак отсутствия мастерства. Искусство актера ценится за умелое исполнения канона поступков и действий своей маски. Зритель не должен ни минуты колебаться в природе того или иного героя, и для этого они не только наделены типовыми, каждой маске присущими костюмами и гримом, но и говорят на различных диалектах, каждый «своим» тембром голоса. Доносящийся из-за стены венецианский диалект, точно так же, как красная куртка, красные панталоны, черный плащ и характерная горбоносая, бородатая маска, — сигналы зрителю, что действия актера следует проецировать на тип Панталоне. Такую же роль играют болонский диалект и черная мантия для Доктора, бергамский диалект для Дзани и т. д.

Имея на одном полюсе строгий набор масок-штампов с определенными возможностями и невозможностями для каждой, комедия дель арте на другом полюсе строится как наиболее свободная в истории европейского театра импровизация. Таким образом, сама импровизация представляет собой не безудержный полёт фантазии, а комбинации знакомых зрителю элементов. Комедианты штудируют и снабжают свою память большой смесью вещей: сентенции, мысль, любовные речи, упреки, речи отчаяния и бреда; их они держат наготове для всякого случая, и их выучка находится в соответствии со стилем изображаемого ими лица. Это сочетание крайней свободы и крайней несвободы и характеризует эстетику тождества.

…В созерцательной неподвижности сидел Андрей, слушая Катю.

— Слушал бы тебя и слушал, до бесконечности.

— Андрюша… Ты хоть что-нибудь понял? Или опять скажешь: «не понимаю, о чём вообще речь».

— Понял одно: для того, чтоб мы правильно станцевали, нам нужно четко знать границы импровизации друг друга.

Она рассмеялась, откинувшись на спинку стула.

— Да, ты как скажешь что-нибудь. Троянские дары многословия — не для тебя. Лаконичность, мимика и жесты — это твоё.

На утесах висели серые хлопья предутреннего тумана. Порозовело небо. Ломая золотисто-синие лучи о верхушки гор, пыталось выбраться светило. Тишина наполняла котловину. И только свежий ветер, слетая с вершин, теребил ветви старых чинар. Где-то за остроконечной вершиной клокотали, вырываясь на простор, вспененные воды.

— Эти хребты нужно назвать горами Восхода, так как здесь взошло солнце любви, — прошептала Катя.

Прохладное утро бесстрастно тащило за собой влажный плащ тумана, окутывая им леса на угрюмых склонах.

Иорам повёз их в Сочи, где они должны были сесть на поезд до Волгограда.

Мелькали сонные кустарники, затихшие ручьи, лощины с еще свернутыми цветами, плакучие ивы с серебристыми листьями, блёклые озерки. Кружились горы, заросли, облака, птицы. Позади оставались хаотические нагромождения скал, балки и ущелья, перевитые ползучими растениями леса, запутывавшиеся ветвями в облаках, цепи гор, уходящие за черту вечного снега.

Горы Восхода.

Глава 36

— Иосиф Григорьевич?

— Да, Сергей Владимирович. Давайте я вам перезвоню, мне со служебного будет побесплатнее.

— Я тоже со служебного.

Всё-таки Давиденко настоял на том, что перезвонит.

«Так… Код Владивостока…», — протянул он, набирая номер.

После кратких приветствий и дежурных вопросов Третьяков спросил настороженно:

— Вы меня искали. Что-то случилось?

— Расследование убийства Кондаурова…

— Мою дочь вчера вызывали к следователю, — раздраженно сказал Третьяков, — что это, черт возьми, значит?! Оставьте её в покое, она ни в чём не замешана! Она выходит замуж, я не позволю, чтобы её скомпрометировали накануне свадьбы!

— Успокойтесь…

— Я спокоен, это вы там все с ума посходили!

— Сергей Владимирович…

Иосиф Григорьевич пустился в объяснения. Екатерину Третьякову вызывал не он, а следователь Галеев. Правда, Давиденко умолчал, с чьей подачи. Там её спрашивали — в качестве свидетеля — про Кондаурова и про то, где она была в день убийства. Собственно, где она была — это известно, есть много свидетелей. Следствие интересует, о чем она разговаривала с Кондауровым, и какие у него были дальнейшие планы на вечер — с кем он собирался встречаться, и так далее.

— И вас я тоже хочу спросить о том же, — добавил Иосиф Григорьевич, — ведь вы тоже общались с Кондауровым в тот вечер, причем непосредственно перед убийством. Потому я вас искал, чтобы предупредить неприятные запросы и повестки.

— Это глубоко личные, семейные дела, — помолчав, ответил Сергей Владимирович.

— Понимаю, но тем не менее. О чем вы разговаривали?

— Иосиф Григорьевич! Не настаивай! По телефону не скажу тебе об этом. Это касается меня, Вити, и… некоторых наших близких… К убийству это не имеет никакого, слышите! Абсолютно никакого отношения! Наслышан о его делах, несомненно, и причины надо там искать.