Темный мир

А потом на стенах начались рисунки. Росписи. Целые панно. Прекрасной, невиданной сохранности рисунки каменного века: мамонты, горбатые быки, олени, охотники с копьями, женщины с детьми у костра… много, десятки. Мы шли медленно, и я снимал и снимал, только, сжав зубы, поменял в настройках размер снимков на средний, миддл, чтобы, не дай бог, не закончилось место на карточке. Аккумуляторы у меня запасные были, один комплект я только недавно поменял и перезарядил, а вот вторая карточка вчера, когда начался бабский визг, так и осталась в кардридере, потому что я скидывал фотки на ноутбук.

От вспышки плыли фиолетовые пятна в глазах.

А потом мы оказались в тупике. Туннель кончился глухой диабазовой стеной. И все.

(Ненадолго прервусь. То, что я сейчас расскажу, я помню смутно или даже не помню совсем. Вернее, то, что я помню сейчас, —это восстановленные воспоминания по моим же заметкам в тетради и на диктофоне, сделанным на следующий день. Ну и еще по тому, что рассказывали ребята. И дальше таких моментов будет все больше и больше — и, наверное, я буду об этом предупреждать только в каких-то особых случаях. Ну, не знаю, как пойдет. Вот — предупредил.)

Телефончик, пискнув, погас. Аккумулятор выжал из себя все до капли.

— Ну вот, — сказала Маринка. — Как всегда, на самом интересном месте. Зарядки у тебя нет, случайно?

Я громко похлопал себя по карманам.

— Не захватил. Но знаешь, что самое страшное? Тут нет розетки.

Маринка хохотнула.

— Ты вообще как? — спросил я. — Не мерзнешь?

— Мерзну. Но могу терпеть. Когда перестану мочь, скажу.

— Як тому, что ты что-то дрожишь.

— Я?

— Угу.

— Действительно… ты сказал — я почувствовала. Нет, настолько я не мерзну…

— Ну, бывает ведь и просто дрожь, — голосом дедушки Фрейда сказал я.

— Мнэ… Ты что, со мной заигрываешь?

— Как можно!

— А что тогда?

— Когда?

— Ну вот сейчас!

— Право, ничего. А вы что-то стремное подумали, сударыня?

— Ну… в общем, да.

— Хм. Должен сказать, что где-то в чем-то вы угадали. Только вот…

— Что?

— Многолетняя дружба не может так трагически оборваться.

— Оборваться? С какой стати?

— Ну, ты захочешь выцарапать глазки Патрику, Патрик — тебе, дальше — больше, и вот уже мировая война маячит на горизонте, а значит, и мобилизация…

— Патрик? А при чем здесь… Постой. Ты — и Патрик? Ты — и эта ржавая швабра?!!

— Вот. Уже началось.

— Бум. Упала. Ты меня убил. Не верю. Голосам своим не верю! Это просто праздник какой-то! — И Маринка захохотала. И тут же замолчала резко. — Кость… ты слышал?

— Что?

— Тот же звук…

— Ничего не слышал.

— Тогда молчи. Не дыши.

Я замолчал и перестал дышать, но это не помогло: все-таки Артур влепил мне в ухо четко: когда вокруг наставала тишина, то слышно было, как там внутри все еще что-то звенело, щелкало и переливалось.

— Дай зажигалку… — прошептала Маринка откуда-то снизу.

Я дал ей зажигалку и свечку, которую предусмотрительно сунул в карман.

Она щелкнула несколько раз — огонек сразу падал набок и гас. Я помог ей оградить свечку от сквозняка, но стоило убрать руки, и все.

— Сфотографируй! — скомандовала Маринка.

— Что?

— Меня. Наводи на мой голос. Давай!

Я попробовал. Аппарат попытался сообразить, что от него хотят, пошарил красными лучиками дальномера перед собой, решил, что там ничего нет, написал, что фокус установить невозможно, поэтому он будет снимать бесконечность. И выдал вспышку.

На экранчике появилась размытая Маринка пластом на полу.

— Есть! — сказала она. — Щель, кулак пройдет. И… и… и это что? Рычаг?

— Только не трогай!

— Нуда!

Я снова нажал кнопку. Секунда — вспышка выхватила из темноты согнутую дугой Маринку, которая что-то выдергивала из пола. Внучка за жучку…

Изображение опять было размытым.

— Постой, — сообразил я. Выставил фиксированную диафрагму, выдержку, отключил автофокус, приблизительно навелся по расстоянию (поскольку на ощупь), включил принудительную вспышку. — Повторили!

Теперь снимок определенно получился — и пока я им любовался, земля под ногами вдруг задрожала…

И диабазовая стена медленно поползла вверх. Я вдруг представил, что сейчас из-под нее хлынет вода, вертит нас — и капец всем древним рисункам. Но вместо того обратным током воздуха в туннель внесло облако вонючей пыли. Маринка закашлялась…

Я снова попробовал зажечь свечу. Сквозняк вдруг прекратился — возможно, механизм, поднявший дверь, одновременно перекрыл какой-то воздухоотток. Но висящая в воздухе тонкая пыль как бы светилась сама — и не давала рассмотреть ничего по ту сторону открывшихся ворот. Маринка сунулась, но я ее поймал за холку. — Ни шагу. Слушай внимательно. Ты остаешься здесь, у рычага, ясно? Я пойду туда. Если эта штука опустится, ты ее снова поднимешь. А если не сможешь поднять — то выбирайся наверх и жди наших или спасателей. Они наверняка вот-вот появятся…

(Я как в лужу глядел!..)

Она подергалась, но согласилась, что так будет разумней. Честно так согласилась. Но все равно: было бы чем — я бы ее к рычагу приковал.

Держа свечу на вытянутой в сторону руке (чтобы свет не попадал в глаза), я медленно перешагнул выбитую в полу канавку. Похоже, что подвижная стена, когда опускается, — опускается всем весом. И возможно, со всей скоростью свободного падения.

Пол по эту сторону был бугристый, кажется, выложенный дикими окатышами. За пылью я пока еще ничего не видел. Глаза постепенно привыкали. Я повернулся. Маринка светлым пятном с темными глазами стояла там, где я ее оставил, полуподняв одну руку.

— Полет нормальный, — сказал я; получилось сипловато. Она махнула.

Я стал осматриваться. Помещение, по первому впечатлению, было круглым или овальным. Стены плавно загибались и, думаю, смыкались где-то в темноте. Не отходя далеко от стены, я двинулся вперед, нашаривая ногами пол. Он поднимался, но не ступенями, а как бы волнами.

Наконец глаза мои настолько адаптировались (а может быть, осела пыль), что я смог не то чтобы увидеть, но угадать в центре этого действительно круглого зала что-то еще более темное…