Тень и шелк (Под именем Энн Максвелл)

Он повторил ту же фразу по-тибетски, словно желая убедиться, что Дхамса понял масштабы катастрофы.

Но это было ни к чему. Несмотря на то что лама с трудом говорил по-английски, он все понимал.

– Человек, который похитил шелк у Фана, не был тибетцем, – объяснил Шон. – Вряд ли он остался бы в Тибете.

Дхамса что-то быстро проговорил по-тибетски.

– Но зачем кому-то понадобилось вывозить шелк из Тибета? – встревоженным голосом перевел Пакит. – В Тибете этот шелк – предмет поклонения. Вывезти шелк Будды из Тибета – все равно что отделить Святую землю от Иерусалима. Это бессмысленно!

Дэни удивленно взглянула на молодого монаха.

– Надеюсь, достопочтенному ламе известно о коллекционерах? – спросила она у Пакита.

– Я… – Голос Пакита прервался. Он выглядел не на шутку встревоженным. – Я никогда не думал о коллекциях в связи со святыней.

– Значит, вы больше буддист, чем современный человек, несмотря на стэнфордское образование, – сообщил Шон.

– Коллекции? – переспросил лама. – Прошу вас, объясните.

– Во всем мире существуют коллекционеры шелка, – ответила Дэни. – Древние шелка ценятся не меньше, чем полотна старых мастеров Европы или греческие мраморные статуи эпохи Перикла.

Дхамса затих, словно набираясь сил для битвы, которую предстояло выдержать.

– Японцы принадлежат к числу самых страстных коллекционеров, – продолжала Дэни. – Их история и культура позволяют оценить древний шелк, гордость истинных собирателей, а деньги – повысить стоимость некоторых редкостных образцов в десятки раз.

– Что может случиться, если вор связан с одним из таких коллекционеров? – спросил Пакит.

– Вероятно, шелк будет продан тому, кто предложит наивысшую цену, – просто ответила Дэни.

– Но как? – воскликнул Пакит. – Он такой непрочный…

Шон бросил на молодого монаха взгляд, в котором было больше сочувствия, чем нетерпения.

– Воры умеют обращаться с шелком, – объяснил Шон. – Верно, Дэни?

Дэни тактично решила умолчать о некомпетентности Фана.

– Разумеется, – подтвердила она. – Шелк утратит всю ценность, если превратится в горстку обрывков.

Пакит выслушал ее с явным отвращением. Дхамса казался постаревшим лет на двадцать.

– Вы упоминали про аукционы, – слабым голосом напомнил Пакит.

– Учитывая историю этого шелка, – ответила Дэни, – и то, что он был похищен у вас, вряд ли его выставят на аукцион.

– Почему? – вмешалась Редпас.

– Это событие, широко освещаемое общественностью, – пояснила Дэни. – Наверняка пойдут слухи, а затем появятся и нежелательные последствия.

– А шелк будет конфискован и возвращен законным владельцам, – подхватила Редпас. – Со всеми соответствующими извинениями участвующих сторон.

– Да, – кивнула Дэни. – Вот почему этот шелк, вероятно, будет предложен втайне нескольким частным коллекционерам. Возможно, он и был похищен по заказу.

– Объясните, – потребовал Дхамса.

– Есть вероятность, что воры знали будущих клиентов, а уж потом похитили шелк.

( А как же музеи? – живо вмешался Пакит. – Многие из экспонатов современных музеев в свое время были просто-напросто похищены.

– Одни согласны с этим, – подтвердила Дэни, – а другие считают иначе. Во всяком случае, недавние кражи называют своим именем.

– Значит, ни в какой музей этот щелк не попадет? – разочарованно спросил Пакит.

– Вполне возможно, но ручаться за это нельзя. А почему вы спрашиваете?

– Музей или университет позаботится о сохранности шелка, – просто ответил Пакит. – А воры или коллекционеры, покупающие раритеты у воров… Кто знает, насколько они опытны и бережливы?

– Вот почему мы должны вернуть шелк как можно быстрее, – подытожила Редпас.

– Было бы лучше, если бы мистер Кроу не потерял его, – резко возразил Пакит.

– Шон не терял шелк, – вмешалась Дэни. – Это сделала я.

Пакит только покачал головой, потрясенный значением случившегося.

– Прасам Дхамса, – произнес Шон, – ваш орден почитают во всем Тибете. Сведения, известные вам и вашим братьям, могут оказать помощь, пусть даже информация покажется вам незначительной.

Дхамса нехотя кивнул.

– Вы не получали никаких сообщений о необычных паломничествах или путешествиях? – спросил Шон.

Сначала казалось, что Дхамса не расслышал вопрос. Он негромко заговорил по-тибетски.

– Мне и в голову не приходило, что одеяние Будды покинет Тибет, – негромко перевел Шон, – разве что его отнимут китайцы. Оно такое хрупкое, непрочное. Иногда мне казалось, что этот шелк, подобно самым преданным среди нас, ещё не готов выйти в большой мир.

– Мы должны быть готовы выйти в мир, – решительно произнес Пакит, – иначе он поглотит нас. Этому я научился на Западе.

Дхамса продолжал говорить.

Шон мастерски переводил главу ордена, вызывая у Дэни смутное ощущение, что она понимает речь ламы.

– В ответ на ваш вопрос могу сказать, что китайские власти стали непривычно бдительными. Любые машины на дорогах и пассажиров в аэропортах старательно обыскивали.

– Но есть и другие способы покинуть Тибет, достопочтенный лама, – заметила Редпас.

– Полагаю, только для тех, кто способен парить подобно грифам, взирающим на поднебесные погребения, – колко заметил Пакит.

– Я имел в виду настолько трудные пути для бегства, что мысль о них и в голову не придет китайским властям, – сообщил Шон.

Дхамса задумался, а потом произнес по-тибетски короткую фразу, обращаясь к Пакиту.

– Один из братьев, который побывал в монастыре в Восточном Тибете, – перевел Пакит, – сообщил, что видел группу туристов, направляющихся в глубь хребта Танглы.

– Когда? – насторожился Шон.

– Через несколько дней после кражи, – ответил Пакит.

Дэни чувствовала настороженность Шона, напоминавшую ток, бегущий по оголенному проводу, невидимый, но вибрирующий от энергии.

– Почему же нам об этом не сообщили? – негромко осведомился Шон.

– Это были всего лишь альпинисты-европейцы, собирающиеся покорить очередную горную вершину, – пожал плечами Пакит. – Таких много в Тибете.

Шон кивнул и промолчал.

Но он изменился. Бросающаяся в глаза настороженность исчезла. Теперь он казался погруженным в себя, почти отрешенным от мира.

Однако Дэни чувствовала безмолвную работу его мысли. Неожиданно она поверила, что Шон провел в медитациях полгода. Сочетание спокойствия и сосредоточенности, казалось, стало его сущностью.