Тень летучей мыши

Жевка поднялся с земли, похлопал себя по наколеннику, который защитил его от травмы, внимательно осмотрел лук и своеобразный колчан, в котором хранился эйроу-ган. Его облегчению не было предела. Он послал Богу короткую благодарность и мысленно осенил себя крестным знамением. И это стало барьером, который не позволил злости овладеть им. Он отчетливо представил себе механика-водителя: «Пусть живет».

Жевка поднял глаза. Но не смог заметить обеспокоенности на лице старшего товарища.

Кознов сам еле удержался на броне – значит, был более ловок, опытен, – но главное – он сумел удержать чехол с насадкой и с трубкой, заполненной миниатюрными гранатами. Если бы она упала и ударилась о мерзлую землю, он бы лишился вспомогательного оружия, оружия, на которое он настроился и отчасти построил на этом план. Он был не рискнул выстрелить, а точнее – сыграть в русскую рулетку: что наган с одним патроном в барабане, что лук, в обойме которого пусть даже одна ставшая на боевой взвод граната (вторая, шестая, а может, первая?). Только теперь он, ощутив холод брони на теле и студеный воздух внутри, осознал безрассудность своей ставки. Но только на миг. А когда опасность миновала, его состояние и настрой заняли прежние позиции.

Жевка, заметив замешательство товарища, крикнул:

– Что с тобой?

В это время рев бронетранспортера упал и Кознову в ответ не пришлось надрывать голосовые связки. Он свел все к шутке:

– Что сделаем с водилой? Повесим?

– Повесим за яйца.

Жевка не сразу сообразил, что вокруг еще девять человек. Также он не мог понять, почему Кознов действует на него магическим образом. Еще вчера он думал про него: «ко двору пришелся», и звучало это сухо, – сегодня же он вдруг посмотрел на это с высоты того возраста, которого достигнет еще не скоро, отвечает на вопрос «с кем бы ты хотел встретиться?»: «С одним человеком... Но это невозможно. Его уже нет на этом свете...» Странно, очень странно.

Надо отметить, что такие... даже не мысли, а общее настроение пришло к Жевке поутру, едва он проснулся. Оттого сложилось тягостное ощущение, знакомое каждому: он не мог вспомнить ту часть сна, которая являлась ключом ко всему сновидению. И он долго пытался вытащить из глубины подсознания этот код. Потом это настроение сменило другое, и вот сейчас оно вернулось.

– Строиться!

Он привычно прошелся вдоль шеренги, хмуря брови и бросая взгляд на стену леса, которая без листвы виделась санитарной зоной, как раз пригодной для вырубки. Это и была санитарная зона. Сразу за ней – основные владения Ячевских.

– Если мы нашумим, то это будет только на пользу безопасности наших соседей, – подчеркнул Жевка. – Если и причиним им неудобство, то незначительные. Но некоторые из гостей точно будут знать, что их дети рядом. – Жевка предостерег Бориса Моршнева жестом руки. – Я еще не закончил.

На самом деле сказать Жевке относительно безопасности было нечего и он приступил к практической части – собрав свой лук.

– Натягивать тетиву нужно на относительно безопасном расстоянии, а это, как показывает практика, пятьдесят метров. Лук становится на «боевой взвод» – удерживать его легче. Все, бежим в атаку, стараясь подойти на минимальное расстояние. Противник бежит навстречу. Оптимальная дистанция для выстрела – двадцать, двадцать пять метров. С большего расстояния трудно попасть в цель...

Валерий Кознов не слушал инструктора. К этому моменту Жевка и его манеры ему порядком надоели. Он был так близок к цели, что не видел преград на своем пути.

Изначально этот важный этап операции виделся ему по-другому, но события откорректировали его до состояния «то, что нужно».

– Алексей... Алексей Михайлович!

Он не сразу сообразил, что обращаются к нему, капитану Горохову.

– Да?

– Увидел что-то в лесу?

– Ветер.

– Что?

– Я говорю, скорость ветра сейчас идеальная для постановки дымовых завес. Порывов не ожидается...

«...возможно убийство».

– О, наш капитан сел на любимого конька. Пяти парам здесь тесновато будет. Возьми в пару Бориса. Проинструктируй его.

* * *

Двадцать километров пролетели за окном землей, мерзшей без снега. Вместо привычных заносов и сугробов черные горбы и кочки, как будто в середине снегопада землю пропахали раскаленным плугом. Малышев включил сигнал поворота, пропуская машины, мчащиеся в северном направлении и в большинстве своем с региональным номером 71. Бросил взгляд на сиденье пассажира, на которое он, садясь в машину, бросил файл с документами и фотографией Горохова. Открыл бардачок и вернул папку на место; когда закрывал крышку, встретился взглядом с капитаном-инструктором. Фотография была глянцевой, но матовый файл делал ее тисненой, и лицо человека на снимке покрылось шагреневой кожей. Гость. Соседка говорила о госте, а он почему-то в последний момент снова вернулся к образу Алексея Горохова.

Малышев развернул «Порше» и притопил педаль газа так, как если бы собирался еще и опустить стекло и выставить на панорамную прозрачную крышу проблесковый маячок. У него был синий маячок, но им он пользовался крайне редко.

Почему он не помчался в клуб? Ему было важно, жизненно необходимо получить подтверждения своей чудовищной догадки, услышать голос соседки: «Да, это он – гость Алексея Михайловича». Для него сейчас не существовало более важного дела, напрямую увязанного с безопасностью его подопечных.

Он повторил маршрут по лестничному маршу, и когда последняя ступень осталась позади, открылась знакомая уже дверь. Малышев, не вынимая снимок из папки, постучал по нему пальцем:

– На фото гость Алексея Михайловича, да? Но не он сам.

– Гость. Я же сказала, что они похожи. Но не до такой степени, чтобы перепутать двух разных людей.

– У вас есть ключи от квартиры Горохова?

– Да.

– Откройте квартиру. И вызовите милицию. Срочно.

Он был готов к тому, что найдет в этой квартире, но все же приступ тошноты подкатил к его горлу. Он стал принюхиваться уже в прихожей. Напрасно. Ведь соседка не раз приходила сюда, поливала цветы.

Он открыл кладовку. Слева и справа полки, забитые банками и коробками, проход в полметра шириной. Дальше. Спальня. Для супружеской пары. Двуспальная кровать, пара тумбочек и бра, коврики по обе стороны. Двустворчатый шкаф. Малышев открыл широкую дверцу, сдернул покрывало с пластикового мешка и впервые увидел Алексея Горохова. Его лицо было опухшим, глаза полузакрыты, на шее туго затянутый ремень.

– Боже, – прошептал Малышев. Он содрогнулся, хотя настраивал себя на самое жуткое зрелища. – А ты классно упакован, брат...

Глава 28

Праздник испорчен... Султан наслаждался этим чувством. Он пребывал в роли поручика Ржевского, который пришел на бал и все опошлил. Он был «чужим среди своих и своим среди чужих» – лучше и не скажешь. Он замечал когда скрытые, когда плохо замаскированные, а когда откровенные взгляды гостей и самих хозяев: «Как же так получилось?» – «Черт его знает... Хотели как лучше... Нам ведь тоже нелегко». – «Да неужели?»

Хозяйка несколько раз обращалась к Султану, но общее впечатление было таково, что она онемела до лучших времен. Конечно, долго так продолжаться не могло, и все, включая Марковцева, ждали прощального слова восточного гостя. Вот когда он уйдет... Нет, когда он обыкается дорогой, всем станет легче. Все напьются на радостях. Разведут костры, достанут вертела.

Палочкой-выручалочкой выступил двоюродный брат хозяина дачи – Максим Моршнев. Он оттянул внимание Султана на себя. Больше всего он походил на манерничающего жлоба. Указав на стену леса, который с этой стороны был облагорожен стройной линией елей, выдал:

– А вы знаете, мой сын там.

– Он кто, лесник?

Моршнев громко рассмеялся.

– Знаете, что такое пейнтбол?.. Пейнт по-английски – краска, бол – шарик.

Султан знал, что такое пейнтбол, но продолжал выкручивать нервы гостям; так или иначе, они прислушивались к разговору.