Тень мачехи

9

Створка окна раскрылась, глухо стукнув, потянула за собой в комнату отражение небесной синевы. Татьяна осторожно высунулась, глянула вниз. Всё той же разноцветной картой из настольной игры лежит двор: желтые дорожки, зеленые скамейки, квадрат песочницы, красная крыша домика на детской площадке. Заплаканные деревья клонят ветви к мокрым спинам машин. Над потемневшим асфальтом движется цветастый женский зонтик, под ним — напряженный белый локоть, желтое платье и остроносые туфли, брезгливо обходящие лужи. И никого больше.

— Юра, здесь всё спокойно, — сказала Таня, крепче прижимая телефон к уху. Картинка внизу была такой мирной, что в опасность не верилось.

— И всё же я прошу тебя не покидать квартиру, — Залесский старался быть мягче, но тревога истончала эту мягкость, выступала из-под неё холодным стальным остовом. — Милая, не упрямься. Сама посуди, никто из нас не знает, на что способен Василенко.

«Если речь о деньгах — вообще на что угодно», — с горечью подумала она, но говорить об этом не стала: незачем волновать Юру ёщё больше. Спросила, чтобы отвлечь:

— Как ты сам? Как Алла Петровна?

Он принялся рассказывать, и Татьяна закрыла глаза, слушая в его голос: тёплые звуки, будто тяжелый шерстяной плед, в который укутывает любящий человек. В легком выдохе повисло невысказанное: она соскучилась по нему жутко, болезненно, и тосковала безмерно — но молчала, потому что у него и без этого забот хватает, он бьётся где-то там за неё, вместо неё, а она сидит в своей башне… Которую уже, быть может, караулит какой-то дракон.

— Хорошо, что вы в порядке, — бодро сказала она. — Я тоже замечательно. Не волнуйся, буду сидеть дома столько, сколько нужно.

— Я рад, что ты понимаешь, — в голосе Залесского слышалось облегчение. — И ещё. Когда придёт Михалыч, позвони с его номера Яне. К ней приходила твоя мама, просила что-то передать.

Таня напряглась, ведь это было странно — Янка и мать не терпели друг друга, с чего вдруг им встречаться? Может, у родителей случилось что — болезнь, несчастье? Холод сковал гортань, потёк под рёбра и улёгся внутри сердца — там и останется, пока всё не выяснишь.

— Спасибо, позвоню, — сказала она, стараясь не выдавать волнения. И добавила, уже с полнотой чувств: — Юрочка, береги себя, пожалуйста. Помни, как ты мне нужен.

Он ответил — что-то успокаивающее: осталось недолго, он почти добрался до Макса, скоро прилетит за ней, и незачем переживать — и отключился. Несколько минут она стояла в безмолвии, всё ещё чувствуя тепло его голоса, погруженная в него, как в негу — где счастливо, надежно и безопасно.

А потом, будто вбивая в стену тишины длинные гвозди — хищные острия выскакивают прямо перед лицом, заставляя отпрянуть и сжаться — кто-то требовательно застучал в дверь.

Татьяна замерла, сжав телефон. Нервно сглотнув, едва не закашлялась, и торопливо зажала ладонью рот.

Воображение услужливо нарисовало тёмную фигуру с крысиной мордой и рыжими, мертвыми, как пакля, волосами. И черную, затягивающую в себя, дыру пистолетного дула, наставленного на неё через дверь.

Василенко?!?

Стук повторился. В спину дунул солоноватый ветер, по-хозяйски заскочивший в окно. Таня оглянулась на открытую створку, затравленно сжалась: третий этаж, куда тут сбежишь… За дверью что-то стукнуло, кто-то забормотал, и вдруг — заплакал ребенок. И этот плач будто разморозил её. Демидова бросилась к двери, глянула в глазок и открыла, облегчённо выдохнув тяжёлую ледяную глыбу страха.

— Татьяна, помогите, пожалуйста! — Наталья ввалилась в квартиру, держа в правой руке люльку с извивающейся, голосящей Викой. — Она, как вы ушли, ревёт без передыху! Знаю, я вам выходной дала, но я вам ещё день оплачу! Только успокойте ее, я же с ума сойду от этого крика!

Таня схватила люльку, едва не заплакав от радости: да разве это проблема — по сравнению с тем, что могло быть?… Поставив её на столик в прихожей, быстро отстегнула ремешки, удерживающие ребенка, и взяла девочку на руки. Прижала к себе, прикоснулась губами ко лбу: температура есть, но небольшая. Понесла хнычущую Вику в комнату, положила на диван, ласково приговаривая:

— Ну не плачь, не плачь, моя рёвушка! Сейчас мы тебя посмотрим, сейчас узнаем, что нашу Викульку беспокоит!

Расстегнув распашонку, осмотрела кожу, потрогала животик — здесь всё было хорошо. Заглянула в ротик — дёсны были чистыми, но, вроде бы, чуть припухшими.

— Я сейчас, только руки помою, — сказала она Наталье. — Проследите пока, чтобы Вика не упала.

В ванной она капнула на ладонь жидкого мыла, растерла в пену, сполоснула водой. Сорвала полотенце с вешалки и вернулась в комнату, на ходу вытирая руки. Наталья подняла на неё беспомощный взгляд, и Таня вдруг осознала, что та при полном параде — накрашена, волосы уложены, хотя по утрам та обычно ходила нечесаной неумыхой. Только на плече её шелковой пижамы темнело влажное пятно — похоже, Вика срыгнула после кормления. Но маникюр был свежим, и духами от неё пахло. «Будто ждет кого-то важного. И выходной мне на сегодня дала, точнее, навязала. Наверное, Викин отец приедет — тётя Аля ведь говорила, что он не любит, когда его видят чужие», — думала Демидова, склоняясь к ребенку. Осторожно приподняла пальцем верхнюю губку девочки, оттянула нижнюю, потрогала дёсны. И облегченно выпрямилась:

— Похоже, зубки режутся.

— Так рано? — удивилась Наталья. — Ей ведь ёщё четырех месяцев нет!

— Некоторые вообще зубастиками рождаются, — улыбнулась Татьяна. — И да, у большинства первые зубы появляются месяцев в шесть. Но если у мамы или папы они выросли в более раннем возрасте, то и ребенок в этом плане будет акселератом.

— Я сейчас спрошу у её отца, — торопливо сказала Наталья и, вынув смартфон из кармана пижамы, набрала номер. Застегивая крохотные пуговички на распашонке Вики, Татьяна поневоле слышала разговор.

— Серёжа, ты уже прилетел? Ну, хорошо, мы ждём. Слушай, я тут с детским врачом, скажи, у тебя когда молочные зубы прорезались? Просто я думала, что Вика заболела, у нее температура поднялась… — и вдруг взвизгнула: — Да не простужала я её! Помню я про сердце! Да не ори ты! Мы не в больнице, а дома! И эта врач наша соседка… На, сам поговори!

Раздраженно протянув трубку Татьяне, она обиженно пробурчала: «Сидел бы сам в декрете, умник!» Демидова взяла Вику на руки — та напряженно сосала кулачок, насупив тёмные бровки — и, покачивая ребенка, прижала телефон к уху.

— Здравствуйте, меня зовут Татьяна, я врач-педиатр, — спокойно сказала она. — Вы что-то хотели узнать?

— Что с моей дочерью? — резко спросил мужчина. На заднем плане был какой-то шум: бормотание радио, гул машин, автомобильные гудки. Будто он едет по городу.

— Ничего страшного, не волнуйтесь, — ответила Демидова. — Думаю, зубы режутся, отсюда и температура.

— Высокая? — он явно разволновался ещё сильнее.

— Пока нет, но даже если поднимется, ничего страшного.

— Доктор, вы поймите — у Вики было больное сердце, ей недавно сделали операцию! Сказали, иммунитет может быть снижен, и любая простуда может дать осложнения, а этого допускать нельзя! — во властном голосе мужчины явно звучал страх. — Вы скажите, что нужно: анализы, лекарства — любые, и за любые деньги!