Тень мачехи

— Баба, значит, взяла, — резюмировал Олег. — Развела тебя, как лоха. Про любовь, поди, говорила? А сама — клофелинчику в коньячок…

— Она ни при чем, — упрямо буркнул Макс. — Это я чемодан перепрятал. А куда — не помню.

— А что перепрятывал — помнишь? — уточнил Василенко.

— Ну да.

Олег смотрел на него, прищурившись, зло покусывая губы. Демидов сидел, опустив голову — с поникшими плечами, будто побитый. Его лицо казалось морщинистым и дряблым, будто он постарел сразу на двадцать лет.

— Ничего личного, Макс, — сказал, наконец, Василенко, — но сейчас я верну тебе память.

Он повернулся к Перепелу:

— Верёвка есть? — тот кивнул. — Тащи. И подгоняй трактор.

Он вышел во двор. Братья сидели в «мерсе», лузгая семечки. Василенко объяснил им задачу, и через минуту они вытащили из подсобки Демидова — тот повис у них на руках, почти не сопротивляясь. Казалось, ему было всё равно, что с ним станет.

Следом показался Перепел, который нёс в руках внушительный моток толстой верёвки. Бросил её Василенко, а сам скрылся в направлении огорода.

Олег отмотал длинный кусок, и, положив верёвку на колоду, рубанул топором. Потом отрубил второй кусок. Лёва и Леший уже прижали Макса к земле посреди двора. Василенко бросил им куски верёвки и вытащил сигарету, глядя, как они вяжут узлы вокруг запястий Макса. Закурил, прислушиваясь: на огороде утробно запыхтел трактор.

— Давай веревку! — скомандовал он Леве, и тот послушно протянул ему конец своего куска. Василенко протиснулся за поленницу, и обвернул верёвку вокруг заборного столба. Протравил, пока привязанная рука Макса не вытянулась к забору. Натянул веревку, как струну, и завязал узел.

— Теперь твою, — сказал он Лешему, обходя лежащего на земле Демидова. Забрал верёвочный хвост, и проделал то же самое — но закрепив его на противоположной стороне, где стоял бетонный столб под электросеть. Братки отошли от Демидова. А он, распятый за земле, услышал приближение трактора и беспокойно завошкался, озираясь. Сказал угрожающе:

— Э-э, не беспредельничайте! Вы что задумали?

Но в голосе проскальзывал страх.

— Атракцион! — сделав лицо мрачного шута, возвестил Василенко. — Возвращение памяти со скоростью пять километров в час.

Демидов попытался сесть, но растянутые руки не давали даже оторвать плечи от тротуарной плитки.

— Вы, уроды, я ж вас уничтожу! — заорал он, пытаясь оборвать верёвки. Его лицо покраснело, на лбу выступил пот.

А во двор вырулил трактор, и остановился, угрожающе ворча.

Демидов запрокинул голову и уставился на него, испуганно выкатив глаза. Василенко встал над ним, держа в руке тонкий прутик.

— Так где же мои деньги? Припоминаешь?

— Да не помню я! — извиваясь, выкрикнул Макс. — Бля буду, не помню!

— А так? — Василенко провёл прутиком по его лицу, чувствуя, как внутри нарастает злость. Пощекотал под подбородком; Демидов втянул его, и тот ушел в складки шеи, как черепашья голова. Хлестнув Макса по губам, Олег залез кончиком прута ему в нос. Демидов дёрнулся, как укушенный, и оглушительно чихнул. Братки дружно заржали.

— Лучше сейчас скажи, — вкрадчиво сказал Василенко. — Так где мои бабосики?

И он пощекотал в другой ноздре. Демидов отпрянул, но вновь не сдержался — чихнул. Из его носа вылетела сопля и легла в угол рта.

— Какой-то ты жадный в последнее время стал, Максимушка, — посетовал Василенко. — Сначала жену свою обобрал до нитки. В тюрягу чуть не отправил, ни за что. Потом мне решил накозлить. Тоже ни за что. Думал, всё тебе с рук сойдет?

Макс смотрел на него молча, но в глазах всё ярче разгорался страх.

— Значит, думал, что сойдет… — вздохнул Василенко. — Придётся тебя переубедить. Чтобы ты руками своими загребущими не лазил, куда не надо. Но ты, если память вернётся, скажи. Только быстро говори, чтобы я успел притормозить.

Отбросив прутик, Олег направился к трактору. Злость и неутоленная жажда мести кипели в душе. Он вспомнил всё. Как чувствовал себя последним лохом, поняв, что Демидов его кинул. Как оправдывался перед людьми, которые доверили ему деньги. И как его прессанули через неделю после бегства Макса, в оконцове сказав, что ставят на счётчик. Как бегал по Коломне и Самаре, унижался, пытаясь выведать хоть что-то. Сколько бабла слил в покере, пока удалось найти этого урода. Всё, он всё помнил!

Василенко забрался в кабину и посмотрел через лобовое стекло на привязанного Демидова. А потом утопил педаль сцепления, сдвинул рычаг переключения передач, и отпустил педаль. Трактор дрогнул и медленно попёр вперёд, а Олег, злорадно сжав губы, вывернул руль вправо.

Глаза Демидова выкатились и он заорал, быстро дёргая ногами — танец обезумевшего паяца, так дрыгаются ноги у кукол над ширмой, когда кукловод заставляет их злиться или трусить. Василенко остановил трактор и высунулся из кабины.

— Ты что-то хотел сказать? — спросил он.

— Я правда не помню, где они! Не помню!!! — скулил Демидов. — Подожди, Олежа, братан, дай в себя прийти!

— Может, баба твоя подскажет? — уточнил Василенко.

— Ни при чем она! — Макс набычился, в голосе зазвенело упрямство.

…Конечно же, он знал — деньги взяла Алёна. Понял это в ту самую минуту, когда Василенко сказал про открытый сейф. Знал — но сначала не мог поверить. Это был удар такой силы, что махом отправил в нокаут. Будто протаранил душу, разбив стену иллюзий. И оставил на её месте огромную дыру, в которую заглядывать-то страшно. Алёна!… Он ведь в лепёшку ради неё, а она почему-то… Почему? Подпоила его, забрала всё и сбежала. «Я же люблю тебя, а ты снова ушла, — думал он, чувствуя, как в душу возвращается неизбывная тоска, мучившая его последние четырнадцать лет. — И ты ведь тоже любишь меня. Тогда почему так?… Зачем?… Ведь у нас всё было. Да я бы ещё заработал, да купили бы мы дом и всё, что ты хотела…»

И потом, когда его вытащили во двор и повалили на землю, думал: будут пинать, почки, печень отобьют — но он ничего про неё не скажет. Когда привязали к столбам, думал: будут издеваться, унижать — ну и пусть, он всё стерпит ради неё. Потом найдет, вернёт как-нибудь… Бросит пить, играть, бросит делать всё, что её бесило. Перестанет обращать внимание на её шрам, примет, какой есть. Лишь бы рядом была. Лишь бы была рядом…

Даже когда он увидел трактор, решил: если будут убивать, я всё равно ничего про неё не скажу. Просто умру молча. Ведь это даже хорошо — умереть, потому что уж лучше так, чем тосковать по ней до скончания века.