Тень мачехи

— Прости. Но лгать больше не буду. Эти женщины… их было несколько. Не хочу врать, что одна, потому что тогда не буду до конца честным. Но поверь, я даже их лиц не помню. Это было… как напиться воды. Вроде, жажду утолил, а вкуса не почувствовал. И только один раз с каждой. Специально. Не хотел привязываться. Мне казалось, тогда я сохраню тебе верность.

Анюта мрачно усмехнулась, неприязненно повела плечами.

— Да, теперь я понял, что это самообман, — вскинулся Волегов. — Но они и вправду были лишь тела, поверь! Ничего больше. Я всегда любил только тебя, пойми, Совёнок! А эта Наталья — она сказала, что беременна. И я… — он потёр рукой лоб, будто решаясь, — я сам попросил оставить ребенка. Мне казалось, если она его убьёт — а она хотела! — я никогда себе не прощу. Будет вот такое, — он широко развел руки, — пятно на совести. И жизнь, загубленная ни за что. Просто так. А ведь у меня было всё, чтобы вырастить этого ребенка, я мог оплатить его воспитание, образование. Ну, я и оплатил.

— В каком смысле? — сухо спросила Анюта.

— Я предложил этой женщине контракт. Сделку. Она рожает ребенка, и я выплачиваю ей определённую сумму. Потом она воспитывает его, получая за это деньги. Она согласилась, не раздумывая. Она вообще такая была… Только и думала, как побольше с меня содрать. И, как оказалось, гульнуть любила, выпить. Бросала дочку на няню, сама в разгул. И Вику не любила — это чувствовалось.

— Не любила свою дочь? — нахмурилась Анюта. — Как это может быть?

— Оказывается, может, — презрительно скривился Волегов. — И когда я это понял, решил забрать Викульку. Думал, предложу тебе удочерить её. Скажу, что она сиротой осталась.

— Обмануть хотел? — в тёмных глазах Анюты снова плеснула боль.

— Да, — потупился Волегов. — Хотел, как лучше. Только потом понял, что ложь именно так и растет — один раз обманешь, и придётся делать это ещё и ещё.

Он покачал головой и поднял на неё глаза.

— Прости меня, пожалуйста. Если бы я знал, что всё так сложится, даже не начинал бы. Не было бы ни одной женщины! Сел бы на таблетки какие-нибудь, как-то бы справился…

— Не говори мне больше об этом! — Анюту передёрнуло, будто перед ней пролетела летучая мышь. — Давай забудем, пожалуйста. Я понимаю, у тебя тот ещё темперамент — а я была в коляске. С одной стороны, измена в этом случае — предательство, с другой — просто жизнь, природа. Хотя на то мы и люди, чтобы уметь сдерживать животные порывы!

Она задумалась, и продолжила:

— Просто знай: если теперь, когда у нас всё наладится с интимной жизнью, я узнаю, что у тебя кто-то есть — уйду. Ты никак меня не удержишь. Потому что оправданий у тебя больше не будет. А сейчас — всё, забыли об изменах! Рассказывай про ребенка. Она согласилась отдать девочку? Вику, правильно?

— Да, Викульку. Вроде бы согласилась. За деньги, естественно.

Анюта возмущенно свела брови, но ничего не сказала.

— Мы с тобой были в Германии, я звонил ей оттуда, сказал, что приеду. А она, оказывается, уже неделю как отдыхала в Турции. Ребёнка, как я понял, оставила с няней, потому что её мама попала с инсультом в реанимацию.

— Как это? Мама в реанимации, а эта на отдых улетела? — недоверчиво спросила Анюта.

— А вот так, — развёл руками Волегов. И жалобно сказал: — Но самое главное, она доверила мою дочь женщине, у которой проблемы с головой. У этой Татьяны уже был привод в полицию из-за того, что она украла чужого ребенка. А сейчас её нет, понимаешь? Нигде! И Вики тоже!

Не сдержавшись, он с яростью треснул кулаком по столу. Анюта, вздрогнув, испуганно прижала ладонь к груди:

— Но как же… Надо найти её, забрать девочку!

— Я ей никто! — с усилием сказал он. — Меня нет в документах Викульки. Я сам не дал вписать своё имя. Осторожничал, думал, для неё это значения не имеет — а я чистеньким останусь. У меня же семья, карьера, выборы… Дурак! Я могу пойти в полицию и подать заявление о пропаже, но если дочку найдут, её сразу определят в детдом. У нас система так работает. А пока докажу, что я отец Викульки, её могут забрать другие усыновители. Поэтому я пока подключил своего юриста, а он — частных детективов. Они ищут. Но пока безуспешно. И знаешь, я думаю — плевать мне на всё. На депутатство это, на карьеру. В конце концов, и без этого проживем. Так что если к завтрашнему дню не будет хоть какой-то информации, я выступлю в СМИ. Соберу журналистов, признаюсь во всём, объявлю эту Татьяну в розыск. Награду пообещаю — лишь бы нашли ребенка. Пусть крутят её фотографию по всем каналам, в интернете, везде! Думаю, это будет эффективней, чем обращаться в полицию.

— Да, это точно, — кивнула Анюта. — А насчет выборов — я согласна с тобой, ребёнок важнее.

Волегов глянул на неё — робко, с надеждой:

— А ты… Примешь мою Вику?

— Конечно, Серёжка! — Анюта посмотрела так, будто он сошел с ума. — Ведь ребёнок не виноват, что родился при таких обстоятельствах! И хорошо, что она маленькая, будет мамой меня считать.

— Совёнок, ты такая!… Ты самая лучшая! — он опустился на пол, ткнулся лицом в её колени — и тут же зашипел от боли, повернув голову на бок.

— Нос!… — простонал он. — У твоего папы отличный удар… уважаю…

Анюта, поколебавшись, протянула руку и погладила его по голове. А потом наклонилась, обняла — горячо, сильно, с любовью — и невольно вспомнила слова матери: «Вы и это переживёте».

25

Татьяна вынесла люльку с Викой во двор ранним утром, ещё пяти не было. Небо — розовопёрое, с сиреневыми заводями теней и пушистыми серыми облаками — висело над посёлком в ожидании солнца.

Викулька капризничала всю ночь — видимо, резался второй зубик. Татьяна носила её на руках, пытаясь успокоить. Пару раз за ночь к ним в комнату заглядывала тётя Лида, предлагала посидеть с ребёнком: «Танюшка, ты бледная вся, отдохнула бы — а мне в радость». Но Татьяна отказывалась — ей и без того было немного стыдно перед тёткой и бабушкой за то, что нарушила покой их дома. И в то же время она понимала: эти люди, которых она не знала еще пару дней назад, предлагают помощь от чистого сердца. Потому что — родные. И любят её.

Она вышла за калитку и села на скамейку возле дома, поставив люльку рядом с собой. Вика сонно щурила глазки и широко зевала — свежий воздух всегда действовал на неё, как снотворное.

— Спи, котёнок, — ласково сказала Таня, гладя её по животику. — Спи, я с тобой посижу.

Укрыв девочку одеялом, она плотнее запахнув кофту, и тихо запела колыбельную. А думала о своём: вспоминала тот первый разговор с тётей и бабушкой.

…Они пили чай за столом возле русской печки. На нём, в золотистых гнездах конфетных коробок, торжественно лежали привезенные Таней лакомства: птичье молоко, ассорти, испанский шоколад с ликёром. Открытые пакеты с печеньем и пряниками топорщили прозрачные уши. Но центральное место занимали банки с вареньем, которые по команде бабушки достала тётя Лида («земляничное, ты, Танюшка, уж очень любила, да и крыжовенное попробуй, по-царски делали»).

— Женька-то где работает? — спросила бабушка, дуя на блюдечко с чаем, и Татьяна снова заметила тень вины в её взгляде.

— На водоочистных, инженером, — ответила она.

— А сам-то поля любил — ух!… Комбайны… — с грустью заметила тётя Лида. — В детстве ищешь его, бывало — а он убёг к дядь Грише комбайнёру. Тот, как урожай собирать, садит Женьку в кабину — и ну давай катать, с утра до вечера.

Таня поставила чашку на блюдце и смущенно спросила:

— Почему они уехали?

— Моя вина, — сказала бабушка, отодвигая чай. Затеребила в руках кончики лежащего на плечах белого платка. — Не простил мне ни Милку, ни Ленку.