Тень мачехи

Она потупилась, погладила кольцо. И сказала:

— Только, Юра, ты ж помнишь — мне ещё нужно диагноз снять. Но я теперь точно знаю, что это формальность.

— А я всегда знал, — он пожал плечами. — Поверь, ты нормальнее многих. В тебе есть искренность, доброта, душевная щедрость, и ты умеешь любить. А еще ты упрямая, иногда забываешь смотреть вокруг, цепляясь за свои идеалы — но даже ошибаешься ты искренне, и не оправдываешься потом, а признаешь.

Он задумался, глядя за окно. В один из самолётов садились пассажиры, все они летели в одном направлении — но у каждого был свой путь.

— Может быть, в силу профессии я редко встречаю таких людей, — продолжил Залесский, — но ты меня удивила в первый же день — и не перестаешь удивлять до сих пор. Я открываю в тебе что-то, вижу и плюсы, и минусы — но не разочаровываюсь. Просто примеряю, как буду с этим жить, и понимаю: хорошо. Конечно, притираться нам придется, мы оба зрелые личности. Но, знаешь, я верю в любовь, ее сила — как океан, любой камень обтешет, все неровности сгладит. А ты? Как думаешь, мы справимся?

— После того, что было? — рассмеялась она. — По-моему, это будет самое простое из того, что мы пережили! И самое желанное… Но моё упрямство, поступки, идеи, которые могут показаться сумасшедшими — ты не устанешь от них?

В янтарных глазах Залесского блеснула лукавая усмешка:

— Я люблю животных, вон скольких взял — и собак, и кошек… Так что и твоих тараканов готов принять. Только объясни, как за ними ухаживать.

Она шутливо толкнула его в плечо, и вдруг почему-то вспомнила о Максе. Он бы никогда так не сказал. Он никогда не хотел принимать её такой, как есть — а, значит, и не любил. Но оставил после себя важное: теперь ей есть, с чем сравнивать. И Залесский глобально выигрывает в этом сравнении.

Татьяна снова улыбнулась, и прижалась к нему, легко вздохнув.

— Значит, ты не бросишь меня, что бы ни случилось? — спросила она, чувствуя, как нежно и бережно ложатся ей на плечи его руки.

— Ради чего? — засмеялся он. Но тут же посерьёзнел: — Чтобы остаться один на один со своей любовью, жить в пустом доме, и вместо детей держать на коленях Тимошу и Мусю?

Он отстранил Таню, внимательно посмотрел ей в глаза. И добавил — очень серьёзно, уверенно:

— Думай о нашем будущем. Думай, чего ты хочешь. А я сделаю всё, чтобы это сбылось.

Эпилог

Пять лет спустя

Две машины — темно-красный «рено», кряхтящий и чихающий, будто от простуды, и золотистый «ниссан», маленький и юркий, как ящерка — встретились на подъезде к большому двухэтажному коттеджу, сложенному из белого кирпича. И одновременно повернули к его воротам. Те — массивные, кованые, висящие на белых кирпичных столбах, один из которых служил опорой для калитки — были заперты. Но за ними шумела и торопилась жизнь: басовито лаяли собаки, слышались детские голоса, белые клубы дыма поднимались из трубы небольшого кирпичного строения, стоящего неподалёку от дома. А над забором из бордового профнастила, посеребрённые ярким июльским солнцем, топорщили ветви вишнёвые деревья, сплошь усыпанные крупными багровыми ягодами. Пахло дымком, цветами и свежескошенной травой.

— Мы первые, первые! — открыв заднюю дверь «ниссана», завопили мальчишка и девчонка, погодки лет восьми-девяти. Толкаясь, выбрались из машины и заплясали-запрыгали перед «рено», высоко задирая загорелые ноги в джинсовых шортах, выбивая озорную дробь подошвами сандалет. Водитель «рено» — смуглый полнотелый мужчина, похожий на Лосяша из «Смешариков» — что-то достал из-под козырька над водительским сиденьем, сделал им большие глаза, и поднял руки в шутливом жесте «сдаюсь». Симпатичная женщина, нетерпеливо ерзавшая на соседнем сидении, рассмеялась, тряхнув рыжими волосами. За её спиной сидел светленький мальчик лет пятнадцати, а по бокам от него моложавая дама с пшеничными волосами, уложенными в «бабетту», и мужчина чуть старше неё, смуглый, с армейской выправкой и деревянной тростью в руках. Рыжая что-то сказала им, и приехавшие начали выгружаться из машины, вытаскивая пакеты и сумки с подарочными коробками.

— Костик, Дашка, ведите себя прилично! — выйдя из-за руля «ниссана», крикнула высокая женщина, сверкнув из-под иссиня-черной кукольной чёлки точно такими же глазами-маслинами, как у скакавших на площадке детей. Лёгкий цветастый сарафан открывал её плечи и ноги, покрытые южным загаром. Схватившись за голову, она умоляюще сказала Лосяшу и его спутнице: — Купченко, дорогие мои, надерите им уши, а то я не достаю! Здрасьте, Инесса Львовна, Иван Сергеич! Павлик, привет, ты опять вырос!

— Яночка, а если бы ты вышла замуж за меня, наши дети были бы толстыми и неповоротливыми, как я, — заявил Купченко, выкатившись из машины и одергивая рубашку-поло, складками собравшуюся на его солидном пузике. — И не скакали бы, будто две лягушки.

— Лягушка, лягушка! — захохотал Костик, тыча пальцем в сестру.

— Сам лягушка! — завопила она, шутливо толкая брата в плечо. — Абаж!

— Тихо! — гаркнула Яна, выволакивая с заднего сиденья громадный пакет, сквозь полупрозрачные стенки которого виднелась коробка с кухонным комбайном. — А то скажу тёте Тане, что вы мечтаете прополоть две грядки с морковкой! Вы же знаете, она ни в чем не может вам отказать.

— Тётя Яна, не надо, мы будем играть в «монополию», я привез из дома, — показывая плоскую коробку, сказал Павлик, поправляя белую рубашку, заправленную в парусиновые брюки. Дашка и Костик бросились к нему, завертелись рядом.

— Ох, Павлик, какой ты молодец! — с облегчением сказала Яна, и повернулась к рыжеволосой женщине. Окинула профессиональным взглядом её животик, выпирающий из-под лёгких складок ярко-синего платья, и спросила с улыбкой: — Как наша девочка? Шевелится уже?

— Прыгает, бегает и танцует — по крайней мере, у меня именно такое ощущение, — улыбнувшись в ответ, призналась Тамарочка, поглаживая живот. — Вся в меня, такой же живчик. Может, хоть умом пойдет в Витьку? Кстати, можешь его поздравить, защитился.

— Да, я теперь кандидат медицинских наук! — подхватил Купченко. — Спасибо Ивану Сергеевичу, помог.

Пожилой мужчина с тростью пожал плечами:

— Вам, Виктор, сам Бог велел педиатрией заниматься. Я уж так, чтобы скучно не было.

— Не скромничай, Ваня, — сказала Инесса Львовна, придирчиво оглядывая его светлый костюм. Стряхнув с лацкана что-то, незаметное чужому взгляду, она огладила на себе льняное платье канареечного цвета, с белой отделкой на рукавах. Поправила на шее янтарный кулон, и обратилась к присутствующим: — Ну что, все готовы?

— Да! — хором крикнули дети, первыми понеслись к калитке, и, распахнув её, влетели внутрь. Остальные вошли следом.

Во дворе, под крышей белой кованой беседки, уже топорщил белоснежные оборки скатерти длинный стол, уставленный тарелками и блюдами. Рядом, в длинном кованом мангале, высоко полыхали дрова. Вокруг раскинулся зелёный газон — аккуратно подстриженный, с пёстрыми куртинами петуний и цветущими кустами гортензии, клонящей к земле белоснежные шапки. Чуть поодаль стоял большой надувной бассейн, а рядом с ним — игровая площадка: яркий квадрат песочницы, высокая горка, стилизованная под ушастую голову слонёнка, столб с баскетбольной корзиной, и сложное переплетение турников и лесенок. Двор был непривычно пустым, лишь у тропинки, выложенной желтым плитняком, лежал позабытый мяч. Никого не было и на дорожке, ведущей к дому — только за открытой дверью слышалось треньканье пианино. А на пороге сидел одноглазый кот — коричневый и здоровый, как бобёр.