Тень мачехи
Шрифт:
— И ведь понимает, сволочь, что даже если мы в суд на него подадим, докажем, что мужик этот подставной, а в статье сплошное вранье, то это будет уже после выборов! — гневно сказал Горе Горевич, но в его словах явственно слышалось уважение. Слотвицкий не любил слабых конкурентов, с ними было не интересно играть.
— А снять его с выборов не получится? — спросил Сергей.
— Бьюсь об заклад, он скажет — в редакции перепутали, я ничего такого не говорил, — отмахнулся Слотвицкий. — А редактора не найдут, потому что это наверняка какой-нибудь бомж или алкаш. Вы гляньте на тираж — девятьсот девяносто девять экземпляров. Эта газета даже как СМИ не зарегистрирована! Так что Кичатову терять нечего, он таких одноразовых газетенок еще нашлепает, и сухим из воды выйдет.
Волегов пожал плечами: мол,
— Ну а мы будем бить врага его же оружием! — торжественно объявил Слотвицкий. — Как говорится, а ля гэр, ком а ля гэр!** И вам, Сергей Ольгердович, предстоит особая задача…
Детали будущей статьи они обсудили быстро, и Волегов согласился снова выступить в роли правдолюбца. И не только опровергнуть факты, изложенные в публикации конкурентов, но и представить Кичатова средоточием мирового зла. Тем более, что журналисты, прислуживающие «Звезде демократии», накопали на него достаточно компромата — вот только вываливать его планировали ближе к выборам.
— Надеюсь, надеюсь на вас! — восклицал Горе Горевич, тряся руку Волегова своими пухленькими ладошками. — Вы — наш арьергард, как говорится! Прикрываете тылы, как молодой Суворов! Вы, кстати, знаете, что этот полководец тоже не носил зимой теплой одежды? Советую подумать об этом на досуге!
«Вот старый жучила, всё-таки тот ролик в интернете — его рук дело!» — подумал Волегов, всё так же широко улыбаясь Слотвицкому на прощание. Видео с заголовком «Кандидат в депутаты бегает голым» появился на бесплатном видеохостинге пару дней назад, и мгновенно разошелся по сети. Кто-то снял Сергея на лесной лыжне, одетого в майку и пляжные шорты. Однако большинство комментариев были положительными: мол, молодец, кандидат, спортом занимается! Наверняка поработали партийные пиарщики…
Покинув кабинет руководителя предвыборного штаба, Сергей вышел из партийного гнезда и направился к автомобильной стоянке. Здесь его ждал министерский водитель — топтался у черного BMW, критически осматривая колеса.
— Всё в порядке? — спросил Волегов.
— Шеф, вот не холодно же вам! — привычно изумился водитель, глядя на короткие рукава его рубашки и пиджак, который Сергей держал в руках. И пояснил, кивнув на заднее колесо: — Показалось, что стучит. Я думал, на шиномонтажке колесо не протянули. Решил осмотреть, на всякий пожарный.
— Всё купил? — спросил Волегов, когда они сели в машину.
— Да, по списку, — кивнул водитель. — Только натурального яблочного сока не было, я вишневый взял.
— Хорошо. Давай в клинику, — приказал Сергей, откидываясь на спинку заднего сидения.
Машина заурчала, мягко тронулась с места. Волегов смотрел на запорошенную снегом Москву. «До весны всего две недели, — расслабленно размышлял он. — Весной мы с Анютой познакомились… Нужно придумать, что ей подарить на годовщину. Может, картину купить? Она же собирает этого… Моне? Или Мане? Никак не запомню…»
Погруженный в свои мысли, он не заметил, как следом за его машиной двинулась другая — неприметный серый «логан» с тонированными стеклами. И пока министерский BMW летел по московским улицам, недовольно взрыкивая на перекрестках и лавируя в пробках, «хвост» сохранял тот же курс. И тоже остановился на стоянке возле клиники, в которой лежала Наталья с дочерью. Сергей вытащил из багажника битком набитый пакет из супермаркета и направился к дверям.
Чернявый мужчина средних лет, сидевший за рулем «логана», наполовину опустил стекло. И, глядя в спину Волегову, поднимавшемуся по серым гранитным ступеням, пробормотал:
— Иди-иди, щегол… К кошке в лапы.
____________________
*лид-абзац — первый абзац статьи, обрисовывающий ее тему и создающий интригу; обычно выделяется жирным шрифтом.
**A la gar comme a la gar! (фр.) — На войне, как на войне!
5
Устало щурясь, Наталья добрела до двери палаты, и швырнула использованный памперс в ярко-голубой пакет, застилавший внутренности черной урны. Он шлепнулся на кучку мусора — таких же, недобро попахивающих, памперсов,
потемневшей фруктовой кожуры и прозрачных контейнеров, перемазанных майонезом. «Элитная клиника, мать вашу! Мусор вынести не могут!» — возмущенная мысль лишь добавила горечи. И комфортабельная одноместная палата вновь показалась Наталье хлевом, в котором ее, как бессловесную скотину, держит разжиревший от лени хозяин.В коридоре послышалось громкое: «То-оолько-оо рюмка водки на столе-ее…», а потом сюсюкающий женский голос:
— Да, медвежоночек! Хорошо, что ты мне сейчас позвонил, то я на процедуры…
«Надеюсь, медвежоночек попал в капкан, или нашел себе другую медведицу!», — мрачно подумала Наталья, плотнее прикрывая дверь. Прокралась к Викиной люльке, заглянула с тревогой — не проснулась ли дочь? Потому что если проснулась, то Наталье, и без того уставшей, предстояли еще два часа блуждания с орущим свертком на руках. А руки уже отваливались, и после трех бессонных ночей нервы были — хоть мочало плети, так истрепаны…
Но дочка спала, и Куницына, облегченно выдохнув, прилегла на кровать. Тоже попыталась уснуть, пока ребенок дал возможность набраться сил. А дремота не шла, и, промучившись минут десять, она скосила глаза в сторону тумбочки, на которой стоял прозрачный бутылек с плоскими желтыми таблетками. Поколебавшись, протянула руку, вытащила ногтями плотно пригнанную пластиковую пробку. Вытрясла на ладонь пару таблеток, и, поморщившись, проглотила их.
Это была обычная валерьянка, и взвинченной донельзя Наталье она совершенно не помогала. Но врач разрешил только такое успокоительное, потому что более сильный препарат мог повлиять на здоровье Виктории — ведь она все еще была на грудном вскармливании. Теперь, когда Куницына перестала принимать «Бромокриптин», молока хватало на три полноценных кормления. И Вика стала немного получше спать — но, преимущественно, днем. А ночью, когда Наталье смертельно хотелось лечь и вырубиться, дитя гуляло, требуя беспрестанного внимания.
«Ничего, нужно потерпеть, — уговаривала она себя, — малыши вроде бы только до трех месяцев много плачут, потом подольше начинают спать. Меньше полутора месяцев осталось… Потерплю, я ведь поклялась себе, что буду хорошей матерью. Но, когда нас выпишут, всё-таки найму няню. Одной с ребенком очень тяжело. Другим ведь мужья помогают, поэтому без нянь обходятся. А от Волегова дождешься, как же! Всё к жене своей бежит, будто приворожила…»
Укол ревности был особенно болезненным сейчас, когда Наталья чувствовала себя измотанной до предела. «Что со мной не так? Чем я хуже ее?» — эти вопросы и без того мучили каждый раз, когда Волегов заговаривал об Анюте, или же сама Наталья вспоминала о его жене. Но раньше ей помогало ощущение собственного превосходства и уверенность в том, что Сергей не выдержит, уйдет из семьи — как тысячи мужчин уходили до него, и будут уходить после. А теперь… Теперь мысль о сопернице подняла в ней волну злости, бессильной злости, которая требовала выхода. «А если он не бросит свою инвалидку? Я что, так и буду всю жизнь одна? Вытирать отрыжку и менять подгузники, пока они живут в свое удовольствие? — Наталья сжала зубы, еле сдерживая ярость. — Где справедливость? Почему эта получает всё — и мужика, и дом, и деньги? А я, мать его ребенка, должна прятаться, как преступница? Ведь это он виноват! Он гулял от нее, он заделал ребенка на стороне!»
Она уткнулась лицом в больничную подушку. Наволочка слабо пахла чем-то цветочным, раздражающе-сладким. И от этого запаха Наталью согнуло вдвое. Сжавший живот и ребра спазм плеснул в лицо горячей кровью, дал изнутри по вискам — и ее чуть не вывернуло от ненависти.
«Что в ней такого? Я должна понять!»
Она всхлипнула, потянула с тумбочки смартфон. Экран казался мутным, и она моргнула несколько раз, прогоняя остатки слез. Набрала адрес нужного сайта — о, за это время она выучила его наизусть! И быстро, воровато — будто делала что-то постыдное — принялась листать фотографии, которые видела, наверное, в тысячный раз. Вот Анюта в жюри какого-то детского конкурса. Она же — на сцене, в окружении таких же колясочников. На какой-то премьере, возле белой театральной колонны. «Ну да, до пояса она красивая! А если в общем — он что, слепой? — раздраженно думала Наталья. — И это платье на ней, как на крестьянке!»