Тень мачехи

Таня отпрянула от неожиданности:

— Мам, почему ты так разозлилась? — растеряно спросила она.

— Потому что не люблю вести идиотские разговоры.

Это прозвучало, как отговорка. Повисла тишина — Елена Степановна смотрела в темный экран телевизора, явно давала понять, что разговор окончен.

— А эта женщина со мной… занималась, играла? — снова попыталась Таня. И осторожно добавила. — Мне кажется, я ее помню.

— Нет, она не могла с тобой играть, — это прозвучало так, будто матери стало за что-то стыдно. Елена Степановна скривилась, будто от затаенных переживаний. Помолчав, добавила: — И вообще — ты была совсем маленькой, когда мы уехали. Ты не можешь ее помнить.

— Мама, пожалуйста, расскажи мне о ней! — взмолилась Татьяна.

— Нечего рассказывать! — отрезала мать. — Всё, надоело! Если ты только об этом хотела спросить, иди, мне некогда. Убираться надо!

Таня оглядела комнату: ни пылинки, все вещи на своих местах — впрочем, у матери всегда было так. Врёт она. Просто хочет ее выпроводить.

— А отец дома? — спросила Татьяна.

— Уехал к другу в Пермь, — сквозь зубы ответила мать. — Но если ты хочешь у него спросить про эту Пандору, пустой номер: он ничего нового тебе не скажет.

— У меня такое ощущение, что ты что-то скрываешь! — взорвалась Таня.

— Не ори! — подняла голову мать. — И скрывать тут нечего. Была у меня подруга… точнее, знакомая… точнее… ну, не важно! И все, нет ее!

— Умерла?

— Ну, можно и так сказать, — вздохнула мать. И спросила с подозрением: — А ты чего вообще к ней прицепилась?

Татьяна замерла. Рассказать ей?… Нет, мать и без того к ней вечно придирается, а если узнает о приступах, тут же запишет в сумасшедшие: безоговорочно и прочно. А Таня всё же надеялась, что когда-нибудь, каким-то чудом, они найдут с матерью общий язык. Пусть сейчас у них непростой период, но всё-таки… Когда-нибудь…

— Всё, иди, некогда мне, — Елена Степановна поднялась с кресла. — Давай я за тобой дверь закрою.

Татьяна молча вышла в прихожую, принялась обуваться. Мать стояла над ней, ждала. И вдруг спросила:

— Как здоровье у тебя?

— Нормально, — буркнула Таня.

— А с мужем что?

— Разводимся.

— Понятно, — пробормотала мать. И сказала — уже громче. — Рада, что у тебя все налаживается. И ты… Извини меня, за то, что не сдержалась тогда, в палате.

Таня потрясенно выдохнула. Она что, ослышалась? Мать ведь не извинялась раньше, никогда! Татьяна выпрямилась, взглянув ей в глаза. Но мать отвела взгляд, и сказала, открывая дверь:

— Ты хоть звони, не пропадай.

— Мам, я тебя простила, — невпопад ответила Таня. Елена Степановна кивнула, глядя в сторону, и Татьяна покорно шагнула за порог.

Вниз она сошла медленно, будто во сне. Добрела до машины, плюхнулась за руль. И не понимала, что поразило ее больше: то, что Пандора оказалась реальным человеком, или извинение матери.

А потом еще одна мысль вспыхнула молнией: «Если Пандора — обычная женщина, у меня нет никакого психического заболевания! Это что-то другое, как Янкин рассказ о ножах, страх перед которыми зародился в детстве — она просто забыла этот случай из-за сильного шока! А значит, что и я смогу вспомнить свой!»

И, уже не медля, она достала телефон и набрала номер психоаналитика.

7

Тигр, подобравшись, напряг мускулы и смотрел с натяжного потолка недобро — будто готовился к броску. Под этой громадной тварью Василенко казался придурковатым карликом-толстосумом, безвкусно украсившим своё жилище: попытка стилизовать комнату под Африку вылилась в сумасшедше-полосатые стены, сторожившую вход семью черномазых губастых идолов, да небольшое стадо эбеновых слонов на журнальном столике. Сейчас слоны тупо уставились в черную пасть лежавшего рядом с ними серебристого кейса — сюда, будто с неба, шлепались туго перевязанные пачки банкнот.

Василенко с усмешкой наблюдал за Максом, полулежа в пухлом кресле, обтянутом бежевой кожей. Держал в вытянутых пальцах тонкую черную сигарету, и щурился, прогибаясь — кресло было массажным и еле слышно жужжало, вминая железные кулачки в спину Олега. Демидов зло покосился на него. «Я б тебя тоже помял с удовольствием, расплющил бы, а потом надул через соломинку», — думал он, продолжая вынимать из портфеля деньги.

— Два семьсот, два восемьсот, два девятьсот… Три миллиона, — считал Макс, с нескрываемой ненавистью швыряя пачки тысячных купюр в кейс Василенко. Нашарил на дне своего кожаного портфеля оставшиеся банкноты и бросил, не глядя. — Еще семьдесят… Всё, в расчете!

— Что ты так волнуешься, партнер? — томно сказал Василенко, прикрывая глаза от удовольствия. — Не везет в картах — повезет в любви!

«Козел, еще и издевается, — Макс отвернулся — не хотелось видеть эту торжествующую рожу. — Повезет в любви, как же! Три ляма сдуру слил, а ведь бабла итак было в обрез… Как теперь к Алёне ехать? Зря ей тот дом показал, его уже не купить. Лохом меня посчитает… А ведь это из-за нее я вчера сел за покер!»

Он действительно пошел на риск из-за этой женщины — своей, впившейся в сердце, беды. Хотел сорвать большой куш перед возвращением в Самару — чтобы привязать Алену как можно крепче. И когда Василенко сказал, что будет игра по-крупному, согласился сразу. Ему везло в первых партиях, он выиграл почти семь миллионов… А потом спустил весь выигрыш, и, в запале, еще три своих ляма.

«Ч-черт! Ч-черт!!! — он едва не застонал, вспомнив об этом. — Вот где я теперь возьму бабла?»

— Пойду я, — Макс хмуро глянул на Василенко, вставшего с кресла, чтобы закрыть кейс.

— Давай, — кивнул тот. — Привет супруге. Она еще не выперла тебя с работы?

— И не собиралась, — огрызнулся Макс. — Сама предложила мне бизнес к продаже подготовить, а бабло поделить поровну.

Здесь он, конечно, приврал — не было сил терпеть издёвки Олега, пусть думает, что Максим Вячеславович Демидов по-прежнему в шоколаде.

— Высокие отношения! — делано восхитился Василенко, и крикнул вслед выходящему из его квартиры Максу: — А почём прачечная?

— Лямов за тридцать отдам, — Демидов остановился у порога, глянул на собеседника: правда хочет купить, или так, язык почесать не обо что?

— Хорошо в этих аптеках бабосики отмываются, почему бы мне твой процент себе не оставлять, если ты валить собрался? — вслух размышлял Василенко. На его крысином лице проступила жадность. — За двадцатку возьму, не больше.

— Подают у церкви, — напомнил Макс. Желания продолжать разговор у него не было: какой смысл, ведь Танька так и не оформила на него генеральную доверенность на продажу сети. Говорила, сама проведет сделку — а он, как шавка, должен был носиться в поисках покупателя. Но за двадцать лямов она продавать не захочет, это едва ли половина от реальной стоимости аптек.

— А ведь перед продажей аудит нужен, да? — с невинным видом спросил Василенко. — Это ведь будут складские остатки считать… которых по бухгалтерии в разы больше, чем в реале. Документацию проверять… Задавать неудобные вопросы… Ай-яй-яй, как печально! И, кстати, я от хорошего человека слышал, что налоговики какую-то проверку затевают. Как назло, по медучреждениям — знаешь, все эти стоматологи частные, глазники… И аптеки, говорят, тоже.