Тень мачехи

Макс почувствовал, как немеет под левой лопаткой. Страх пополз по телу, как омерзительная сороконожка — холодная, царапающая, готовая впрыснуть смертельный яд. И ощущение бессилия захлестнуло его. Так и знал, что не надо было связываться с этими деньгами! Теперь он замаран, и в крысоловке — загнали-таки в угол, чтобы отжать его бизнес за бесценок. Твари!

— Да я тебя не тороплю! — с лживой заботой сказал Олег. И добавил своё любимое: — Подумай… до завтра.

Макс со всей силы грохнул за собой дверью, надеясь, что какой-нибудь из деревянных африканских идолов рухнет на Василенко и проткнет его копьём. Выскочил из подъезда, рывком открыл дверцу своей машины и полез в бардачок — там лежала плоская фляжка с виски. Сделал жадный глоток: похрен, что за рулем, хуже не будет — некуда… Его приперли к стенке большие люди, не отдаст аптеки добром — посадят, а бизнес всё равно отожмут, это было ясно. И не будет у него ни бабла, ни Алёны, ни даже Таньки — чтобы в тюрьму передачки носить. Эх, Танька! Как, как получить у нее доверенность?…

Он ничего не мог придумать.

«Сам виноват, дурак! — подумал он, нажимая на педаль газа. — Надо было соглашаться на этого приемного ребенка, чего в позу встал? И с ней быть поласковее. Тогда ни развода, ни проблем бы не было!»

Сдавая задом, он едва не снес скамейку, растопырившую кованые ноги у подъезда Василенко. Длинно выматерился, услышав звук удара — похоже, бампер завалил. Да и плевать! На всё теперь плевать…

«Поеду к Танюхе, поговорю, — подумал он. — Может, удастся убедить ее сделать доверенность на продажу фирмы».

А тоска бродила, разбухала внутри, как ком сырого теста. И он уже не знал, что лучше: бороться до последнего, ловчить, изворачиваться, врать… или признаться ей во всех грехах? Потому что пусть его лучше судит Танюха: с высоты своего великодушия и порядочности… которую он всегда принимал за лоховство.

«Но я не смогу сказать ей про Алёну, если спросит, зачем воровал», — осознал Макс. И мысль о раскаянии умерла, едва родившись.

Он дал по газам, направляясь в коттеджный поселок — к дому, где жила его, почти уже бывшая жена. Светофоры, как сговорившись, показывали красный — и эти задержки лишь разжигали его злость. Но Макс старался погасить ее, потому что иначе разговора не получится.

Дверной звонок не работал, наверняка опять отошел провод. Демидов забарабанил в дверь, отметив краем сознания: вот что значит, в доме нет мужских рук — электрику баба не починит. Татьяна открыла ему, вытирая руки о зеленый фартук — видно, возилась на кухне, да и духмяный запах котлет был тому подтверждением.

— Тань, привет, я проговорить пришел, — ответил Макс на ее удивленный взгляд. — Для аптек покупатель появился.

Татьяна отступила, пропуская его в дом. Из гостиной послышался чей-то голос: вроде женщина, не разобрать. Шагнув в прихожую, Макс вытянул шею, прислушиваясь — и едва не грохнулся: под правой ногой что-то хрустнуло, и она вдруг поехала вперед и вбок, как на колесиках. Демидов испуганно ухватился за стену и глянул вниз: там, полураздавленная, с корявой трещиной на крыше, лежала маленькая гоночная машинка.

Таня тоже увидела ее, вздохнула и, обернувшись, крикнула в гостиную:

— Паша! Подойди, пожалуйста!

«Что еще за Паша?» — напрягся Макс. А из комнаты выбежал белобрысый пацан лет десяти и замер, настороженно глядя на него серыми глазищами.

— Павлик, вот посмотри, что бывает, когда игрушки на место не кладешь, — ласково сказала Таня, указывая рукой на сломанную машинку. Увидев ее, пацан свел брови и скривил губы, будто собирался зареветь — но сдержался, молча поднял игрушку и прижал к груди. Сказал, виновато понурившись:

— Простите, тётя Таня, я забыл… — а потом снова зыркнул на Макса, уже с обидой — понял, кто раздавил его игрушку.

— Это дядя Максим, — помявшись, сказала Таня. — Он мой муж, но живет отдельно.

— Здравствуйте, — уныло сказал парнишка. Демидов почувствовал, что не понравился ему. «Взаимно, щенок!» — подумал он, а вслух сказал:

— Здравствуй, Паша. Ты откуда такой взялся?

— Я… Мне тётя Таня разрешила здесь пожить! — ответил Павлик, будто защищаясь. И переступил, двинулся ближе к Татьяне — а она обняла его за плечи и сказала:

— Не бойся, дядя Максим скоро пойдет к себе домой.

Эти слова задели его самолюбие: жена будто специально напоминала, что ему здесь не место. В доме, к которому он так привык за шесть последних лет! Значит, теперь его место занял какой-то мальчишка?

Макс наклонился, расшнуровывая ботинки. Делал это медленно, чтобы заставить себя успокоиться. Повесил куртку на крючок — кстати, вот этот гарнитур для прихожей сам собирал! — и прошел за Таней на кухню. Она прикрыла дверь, и, выключив газ под сковородкой, спросила:

— Чай, кофе?

— Сделай кофе, пожалуйста.

Глядя, как она насыпает зерна и ставит кружку под носик кофе-машины, он всё думал о мальчике. Какая-то смутная идея брезжила в его сознании, но он никак не мог ухватить ее, приблизить — и рассмотреть в деталях. Только понимал, что она как-то связана с этим мальчиком. И спросил, сам не зная, для чего:

— Вот этот пацан был в больнице?

— Да, — коротко ответила Таня, нажала на кнопку и кофе-машина загремела, перемалывая зерна.

— Значит, ты его всё-таки забрала? — спросил Демидов, дождавшись тишины. — И на него теперь хочешь документы об усыновлении оформлять?

Татьяна вздохнула, прислонилась к посудному шкафу, дожидаясь, пока ароматный напиток наполнит чашку. Поставила ее перед Максом, и, поколебавшись, сделала кофе для себя. Села за стол, помешивая ложечкой в чашке.

— Знаешь, это долгая история, — наконец, сказала она.

— А ты расскажи, — попросил Макс. Его голос стал ласково-вкрадчивым, а внутри все крепло чувство, что этот мальчишка и есть его шанс.

— В общем, его мать нашлась. Она, конечно, та еще ворона, но… Сына любит, да и он к ней привязан сильно. Так что усыновить я его не смогла, и документы буду оформлять, чтобы брать другого ребенка…

— А, знаешь, ты молодец! — неожиданно похвалил ее Макс. — Это я баран упрямый. Прости, не понял тебя сразу. Но сейчас, как мальчишку увидел, вопросов нет. Действительно, славный парень. И теперь понятно, почему тогда в больнице ты так завелась!

Таня глянула на него с подозрением:

— Ты хочешь сказать, что сейчас был бы за усыновление?

— Ну а почему нет, — просто ответил Макс. — И ребенку добро бы сделали. И семью бы сохранили…

Он потянулся вперед, тронул ее за кончики пальцев — и на секунду ему показалось, что жене приятно его прикосновение. Но она отдернула руку, будто обжегшись. И сказала, глядя в чашку:

— Макс, обратной дороги нет. У меня было время понять, что мы очень разные. Нам лучше порознь — и тебе, и мне.

Он смотрел на нее сверху, но видел только ровный пробор в ее русых волосах. И впервые заметил серебристые проблески седины у корней.