Тень Мануила

– Ах, ну да, точно… Меня же предупреждали, что Вы приедете, я должна была вспомнить… Тогда Вам, на самом деле, сначала ко мне, а потом к директору. Только вот знаете что, спичку подержите, пожалуйста, пока я дверь открываю.

Судя по голосу, и она тоже была немного растеряна, как будто она и правда ждала меня, то есть кого-то, чей приезд ей обещали, но вот меня она как раз не ожидала увидеть. И если честно, было совершенно непонятно, обрадовал ли я ее этим несоответствием или огорчил…

Когда очередная спичка погасла, ее холодные руки во вновь наступившей темноте передали мне коробок. Я на ощупь непривычным движением достал спичку и зажег ее… Бог знает, сколько я не зажигал спичек до этого момента. И у меня вышло совсем не так ловко, как это получалось у нее. Она явно делала это куда чаще. И это навело меня на мысль о том, что электричество здесь отключают нередко.

Я не сразу увидел дверь, которую надо было подсветить, и пока я шарил в темноте, спичка погасла. Зажег другую. Поднес к замочной скважине. Незнакомка из темноты открыла дверь ключом, я погасил спичку, и вот дверь наконец распахнулась. Уютная темнота коридора, в которой хотелось остаться, исчезла, и нас обоих залил невыносимо яркий свет, льющийся из окна в кабинете. Когда глаза привыкли, заклинательница спичек оказалась вполне земной, и волшебство, с которым она появилась, исчезло: джинсовая куртка, простенькое платье, черные вьющиеся волосы, серьезные, глубоко посаженные, немного волчьи глаза и маленький камушек на цепочке, поблескивающий желто-зеленым светом между ключиц.

– Меня Нефел зовут, Нефел Керибар. Я здесь работаю координатором. Можно на «ты»? Кофе хочешь?

…И все же, несмотря на кажущуюся ее простоту, что-то в ней было не то от гадалки, не то от колдуньи… Что и не пойму теперь. Странно было хотя бы то, каким привычным и смелым движением зажигала она эти спички, будто делала это каждый день по многу раз. Нет, это не был жест курильщика. Таким движением зажигают скорее свечи или, скажем, газ под чайником… Но моя безудержная фантазия, над которой ни разум, ни возможные бытовые подробности часто отключающегося света или газовой плиты были не властны, рисовали мне именно свечи… Много свечей…

И тогда, войдя вслед за ней в эту комнату, заполненную дневным светом, я поймал себя на том, что сам себя предостерегаю о какой-то опасности. Будто бы отчего-то я знал, что с ней мне следует быть все время начеку…

Не было в ее появлении вовсе ничего мистического: она работала здесь, в музее, именно в том кабинете, куда я шел, и вместе со мной пришла теперь на свою работу, и когда свет появился так же внезапно, как и пропал, она стала заполнять моими данными какие-то формы у себя на компьютере, а я от нечего делать стал рассматривать рукав ее платья, и иногда взгляд мой касался кожи ее правой (ближе ко мне) руки, по которой из-под рукава вился, упираясь в браслет чуть ниже запястья, змеиный хвостик татуировки.

И мне все время казалось, что что-то очень важное, что-то, возможно, самое важное, от меня в ней постоянно ускользает, как и этот самый змеиный хвостик, нарисованный на ее руке, но что именно ускользало, я понять все никак не мог, сколько ни силился.

В тот же самый вечер я видел, как ее увозит в неизвестном направлении высокий и статный мотоциклист в красном глянцевом шлеме с кожаными браслетами на запястьях и окладистой бородой, не оставляя мне совершенно никаких надежд. Но разве отсутствие надежд могло помешать представлять мне, как она зажигает спички в темноте и как отсветы маленького огонька играют с тенями на ее лице?..

Сколько я ни силился, ответить себе на вопрос, кто она и что именно я к ней испытываю, я не мог, как будто сами мои собственные чувства все время ускользали от меня. Некоторых людей читаешь будто открытую книгу, а в этой явно не хватало нескольких страниц, и что на них написано, приходилось догадываться самому.

Тень

Я потом еще долго хранил на автоответчике ту последнюю запись голосового сообщения от Хасима с предложением пройтись и выкурить кальян. Как мне казалось позже, когда запись эту я прокручивал множество раз подряд, тогда в его голосе сквозила нотка беспокойства. Нет, это не было природным волнением, свойственным этому человеку, всегда держащему в кармане белый платок, чтобы вытереть испарину со лба. Это было беспокойство совершенно другого рода, но тогда, прослушав это сообщение впервые, я не придал этой дрожи в голосе совершенно никакого значения.

Он назначил мне встречу в кальянной на мусульманском кладбище рядом с тюрбе [1] Махмуда Второго, что я счел высшим проявлением его иронии. Что может быть забавнее, чем два историка, курящие кальян на мусульманском кладбище? Я провел три больших экскурсии и валился с ног от усталости в тот день, так что мог бы и отказаться от встречи… И, возможно, никогда не случилось бы со мной всего, что случилось. Но нечто странное у меня внутри – не то интуиция, не то жажда приключений – заставило меня как податливую змею, увлекаемую звуками флейты, потащиться в сторону кладбища ровно к назначенному времени.

1

Тюрбе (турецк.) – мавзолей, усыпальница.

Было еще не слишком темно, но уже наступали сумерки. Со стороны Босфора дул неприятный промозглый ветер, не желавший утихать даже вечером. Солнце только что скрылось за крышами домов, и было самое время для начала вечерней молитвы Магриб, о чем, как обычно, слышно с каждого минарета: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет…», ну и так далее… Словом, самое время идти на кладбище…

Мраморная кладбищенская ограда с торжественными рельефами белела в наступивших сумерках словно праздничный торт. Она манила и приглашала зайти внутрь, будто шепча мне: «Иди, загляни сюда! У меня есть кое-что, о чем ты еще совершенно ничего не знаешь».

С улиц постепенно исчезали торговцы сувенирами, и вечерние кафе начали увлекать внутрь меланхоличной восточной музыкой, мягкими диванами и запахами, способными разжечь жажду жизни даже у совершенно равнодушного к ней человека. Кладбище было немного в стороне от зуда наступающего вечера. Здесь было относительно тихо, и лишь изредка тишину эту нарушал проезжающий по улице трамвай, и, вероятно, именно поэтому Хасим позвал меня именно сюда.

У входа ко мне подбежал рыжий кот и начал настойчиво тереться о мою ногу. Я погладил его, но кот был навязчивым и продолжал тереться и урчать.

– Маленький, пусти меня, мне надо пройти, – Но кот моего русского не понимал, и никакой еды с собой у меня, разумеется, не было. – Малыш, пожалуйста, пропусти, мне надо пройти, – продолжал я, почесывая кота за ухом. Но ему было абсолютно все равно, он продолжал урчать, пока из темноты не раздался знакомый сипловатый голос.

– Мерхаба [2] , – произнес Хасим из темноты, и напуганный внезапным его появлением кот, к моему облегчению, поспешно шмыгнул в ближайшие кусты.

2

Привет! (турецкий)

– Мерхаба, – ответил я. Хасим верен себе: блестящие ботинки, отглаженные брюки, черный тренч, белые манжеты, серебряные запонки… Только зачем ему все это здесь, у тюрбе Махмуда Второго?

– Хотел пригласить тебя на приятную вечернюю прогулку, – отшутился он словно бы в ответ на мои мысли, но в голосе тревога и неуверенность. Из кармана тренча выскальзывает привычный белый платок, и он промакивает испарину на лбу… Какая тут, к черту, прогулка, выкладывал бы уж сразу все начистоту.

– По кладбищу?