Тень Сохатого

Возле колонн в сумраке позднего вечера стояли несколько местных парней с тлеющими сигаретами в руках. Они неприязненно покосились на пятерых самовольщиков, приближающихся к клубу, однако ничего не сказали. Когда солдаты поравнялись с курильщиками, те вяло кивнули в ответ на их приветствия. Два парня даже пожали солдатам руки — на правах старых знакомых. Связываться с солдатами было рискованно, так как их в здешних местах было гораздо больше, чем местных парней, поэтому самовольщиков побаивались и уважали.

Танцы шли под радиолу. Какое-то время Генрих просто стоял у стены, наблюдая за тем, как лихо отплясывают в кругу местных барышень его сослуживцы. «Какого черта я здесь делаю?» — спрашивал он себя. Во рту у Боровского до сих пор был неприятный осадок от самогонки. Танцевать ему не хотелось. Местные барышни, большинство из которых смело выставляли напоказ пухлые ляжки, обтянутые черной сеткой чулок, его абсолютно не привлекали. Они были вульгарные, чрезмерно упитанные, чрезмерно накрашенные и почти все пьяные.

Эх, да надо нам жить красиво! Эх, да надо нам жить раздольно! Бо-га-тырс-кая наша сила! Сила ду-ха! И сила во-ли!

Радиола надрывалась, но Боровского это не радовало. Подошел запыхавшийся Риневич.

— Ну че, Геня, — задорно подтолкнул он Генриха плечом, — не в кассу тебе наша гулянка?

Генрих пожал плечами:

— Почему, нормально. Самогонка только тухлая. До сих пор в глотке стоит.

Риневич махнул рукой:

— Да ладно тебе придираться, старик. Ты же не в Москве. — Алик окинул Боровского насмешливым взглядом, прищурился и добавил: — Радуйся жизни, пока молодой, и забудь о своих московских закидонах. Вот как я!

— Да я не поэтому, — вновь пожал плечами Боровский. — Просто…

— Просто бабы тебе не нравятся, — закончил за него Риневич. — Ой, смотри, Геня, не к добру это.

— Да при чем тут бабы! — вспылил Боровский. — Просто я…

Но тут музыка затихла, и Генрих не стал договаривать.

— А теперь — белый танец! — радостно объявил ведущий, невысокий, плотный мужичок, стоявший на страже радиолы. И разъяснил во избежание «непоняток»: — Дамы приглашают кавалеров!

Раздались медленнные аккорды, и вслед за тем сипловатый голос трогательно запел:

Земля в иллюминаторе, Земля в иллюминаторе, Земля в иллюминаторе видна. Как сын грустит о матери, Как сын грустит о матери, Грустим мы о земле, она — одна. А звезды тем не менее, А звезды тем не менее, Чуть ближе, но все так же холодны. И как в часы затмения, И как в часы затмения, Ждем света и земные видим сны. И снится нам…

— О! — сказал вдруг Риневич. — Кажется, к нам приближается таинственная незнакомка. Старик, соберись!

Генрих проследил за его взглядом и увидел приближающуюся девушку. Она была довольно высокая и вполне стройная (особенно в сравнении с «местным женским контингентом», как называл поселковых девушек Алик). Рыжеватые, всклокоченные по последней моде волосы, полнокровное конопатое лицо, белозубая улыбка и наглые зеленые глаза — вот как она выглядела, эта «таинственная незнакомка».

Алик прикрыл рот рукой и тихо проговорил, не глядя на Генриха:

— Интересно, кого она выберет? Если тебя, то у нее явно нет вкуса. А если меня, то…

Девушка подошла к парням вплотную, посмотрела на Боровского и с улыбкой сказала:

— Вас можно?

— Меня? — Генрих стушевался. — Э-э…

— Да можно его, можно, — сообщил Алик. — Но только за большие деньги.

— Вот как? А кому платить? — задорно спросила рыжая.

Алик ухмыльнулся и деловито сообщил:

— Мне. Я — его личный администратор.

— Трепло ты, а не администратор, — сурово осадил его Боровский. Потом отклеился от стены и сказал, обращаясь к девушке: — Пошли!

И двинулся к танцевальной площадке, где уже топтались, тиская друг друга в объятиях, несколько пар. Боковым зрением Генрих увидел, какими недобрыми взглядами провожают его поселковые парни. По всей вероятности, рыжая девчонка считалась у них местной красавицей. Эта мысль, наряду с шевельнувшейся тревогой, принесла Боровскому определенное удовольствие.

Дойдя до самого центра зала, Генрих обернулся и крепко обхватил девушку за талию.

— Ой, — тихо сказала она и улыбнулась. — А ты сильный.

Рыжая положила Генриху руки на плечи, и они стали танцевать.

— Ты из военной части, да? — спросила рыжая, стараясь заглянуть Боровскому в глаза.

Генрих сурово кивнул:

— Да.

— А как тебя зовут?

— Генрих.

Рыжая хихикнула.

— Это имя или кличка? — весело спросила она.

— Имя, — ответил Боровский.

— Ох ты! Ты что, немец?

— Скорей еврей.

— Еврей? — Девушка недоверчиво оглядела красивое лицо Боровского. — А вроде непохож. Мой папа говорит, что у евреев лица птичьи.

— Все правильно, птичьи, — подтвердил Генрих. Поднял брови и насмешливо спросил: — А разве я не похож на орла?

Рыжая засмеялась:

— Похож! Очень похож! А я — Марина. Красивое имя, правда?

— Правда.

— Знаешь, что оно означает?

— Морская, — сказал Генрих.

Марина радостно кивнула:

— Точно! Сразу видно, что ты умный. Не то что наши ребята. Увиваются за мной стаями, и с виду все приличные. А как всмотришься повнимательней — так все дураки.

Рыжая презрительно наморщила конопатый носик.

«Значит, и правда местная красавица», — подумал Боровский и покосился на группу местных парней, стоявших у стены. Они о чем-то тихо перешептывались, поглядывая на него и Марину и скаля зубы.

Боровскому вдруг захотелось позлить их еще больше. Он наклонился к самому ушку девушки и стал шептать ей всякую смешную чушь, почти не акцентируясь на том, что говорит. Говорил он задорно и весело, и Марина хихикала. Ей явно доставляло удовольствие танцевать с «городским» парнем, таким умным, таким вежливым и таким красивым.