Тень Сохатого

В четырнадцать лет Леонид заработал свои первые деньги — он два летних месяца провел у двоюродного дедушки в колхозе, пропалывая овощи и выпасая лошадей. На половину заработанных денег Леонид купил себе помаду, пудру и разнообразную бижутерию, объяснив продавщице в магазине, что покупает все это для своей девушки.

— Да ты настоящий Дон Жуан! — рассмеялась в ответ продавщица. — Но ты ведь, наверно, ничего в этом не смыслишь? Давай я тебе помогу выбрать.

У продавщицы оказался хороший вкус и болтливый язык. Она примеряла бижутерию на себя, рассказывая Леониду, что и когда следует надевать, объясняла ему, какой цвет помады нынче в моде, и так далее. Это был первый урок женственности, который получил Розен.

Покупки он спрятал у себя в столе, забросав их сверху всякой всячиной — альбомами с марками, набором оловянных солдатиков, старыми учебниками и тому подобной чепухой.

С этого момента жизнь Леонида окончательно переменилась, она стала насыщеннее и счастливее, но вместе с тем и сложнее. Наряду с неизмеримым наслаждением, которое давала ему возможность хотя бы ненадолго почувствовать себя женщиной, в душе Розена появилась тягостная и неискоренимая тоска — тоска по возможности быть самим собой.

Леонид и его одноклассники уже достигли того возраста, когда становятся понятными и презираемыми слова «педик», «гомосек» и другие, менее благозвучные, их синонимы. Розен видел тех, кого так называют, — вертлявых, манерных, ужимистых и несчастных, — но не чувствовал себя таким же, как они. Они, эти странные люди, отвергнутые парии общества, все же сохраняли какие-то мужские черты, хотя и считали себя «третьим полом». Леонид же никаким «третьим полом» себя не чувствовал. Наоборот, с каждым годом в нем все сильнее росла уверенность в том, что он, Леонид Розен, — настоящая женщина, лишь по какому-то чудовищному недоразумению попавшая в мужское тело.

Иногда, в ванной, Леонид с недоумением разглядывал свое тело и думал: неужели это навсегда? И почему эта беда случилась именно с ним?

Испуганный и растерянный, Розен не в силах был носить свою тайну в себе. Это было слишком мучительно — жить второй, тайной, жизнью, о которой никто не знает, носить в себе свою беду, не давая ей шанса выплеснуться наружу. Одним словом, Леониду хотелось облегчить душу. Однажды, когда он и его друг (и одновременно сосед по дому) возвращались из школы домой, Леонид улучил момент и сказал:

— Миха, хочешь, я открою тебе одну тайну?

Друг посмотрел на него с любопытством и кивнул:

— Давай!

— А ты никому не расскажешь?

Поняв, что Леонид это всерьез, друг сделал серьезное лицо, поддел ногтем зуб и клятвенно изрек:

— Могила!

И тогда Розен выпалил, стараясь говорить быстрее, пока скромность и стыдливость не взяли свое:

— Ты знаешь, Миха, а я ведь не пацан. Я — девочка. Правда, правда! Самая настоящая, но только в теле пацана.

Друг остановился посреди дороги и ошалело уставился на Розена.

— Че-то я не понял, — промямлил он. — Ты сказал, что ты — девчонка?

Леонид кивнул:

— Да, Мих. Самая настоящая.

Миха со смешанным чувством недоверия, удивления, любопытства и брезгливости покосился на грудь Розена, на его брюки, затем перевел взгляд на лицо.

— Ты гонишь, что ли? — по-прежнему недоверчиво сказал он.

— Да нет же, правда! Я не знаю, как это объяснить, но это так. Тело у меня такое же, как у тебя, но внутри я — девочка.

Видя, в какое замешательство поверг он друга своим признанием, Леонид не выдержал и улыбнулся.

Миха заметил его улыбку и озлобленно скривился.

— Дурак ты, Розен, а не девочка, — зло сказал он. — Еще раз так пошутишь, я пацанам расскажу. Вот тогда они из тебя и впрямь девочку сделают. А я помогу, понял? Все, пока!

Миха повернулся и зашагал к своему подъезду. Леонид какое-то время смотрел ему вслед, затем вздохнул и уныло поплелся домой.

Больше они с Михой не дружили.

4. Настоящая женщина

Вторая попытка поведать о своей тайне произошла год спустя. Леонид тогда закончил школу и на выпускном вечере первый раз в жизни напился. Домой он вернулся пьяным и уставшим. Мать, будучи женщиной строгой, встретила его гневной тирадой. Но Леонид лишь поморщился и отмахнулся в ответ. Мать окончательно вышла из себя. Она подперла кулаками бока и начала отчитывать сына, усевшегося на диван:

— Ты посмотри, на кого ты похож! Забулдыга! Пьянь! Пьяный мужик! Будешь так напиваться — никогда не станешь человеком, так и помрешь под забором, как твой папаша!

— Мне это не грозит, — спокойно ответил Леонид.

— Что не грозит? — подняла брови мать. — Помереть под забором?

Леонид усмехнулся и покачал головой:

— Стать мужиком. — Он поднял глаза на мать и сказал тоскливым, усталым голосом: — Я женщина, мама. Настоящая женщина. Такая же, как и ты.

— Что? Что ты несешь?

— Это правда, мама. У тебя не сын, а дочь. К сожалению, у меня неправильное тело, и с этим ничего нельзя поделаешь. Я — урод, мама. И это ты меня таким родила. Поэтому… — Голос Розена стал жестким и неприязненным, — …поэтому не тебе меня клеймить. Это из-за тебя я такой, ясно? Только из-за тебя!

Мать побледнела:

— Что ты несешь, Леня? Почему ты так говоришь? Что с тобой происходит?

Она села на диван рядом с Леонидом и попыталась его обнять:

— Объясни мне, что с тобой творится?

Розен дернул плечом и скинул руку матери.

— Ничего, мама. Ничего не творится. — Он приложил ладони к лицу. — Господи, ну почему? Почему ты такая, а? Как ты могла ничего не заметить… за все эти годы?

— Сынок, это правда? Ты правду мне говоришь?

Розен убрал ладони от лица и вскочил с дивана. Глаза его яростно блестели.

— Правду? Ты хочешь знать правду? — Он бросился к столу, рывком выдернул верхний ящик и бросил его на пол.

Вещи высыпались из ящика, разлетелись по полу. Мать прижала руки к груди и испуганно переводила взгляд с искаженного злобой лица сына на разбросанные вещи.

— Вот! — крикнул Розен. — Вот, посмотри! — Он нагнулся и поднял с пола помаду и пудреницу, протянул их матери. — Видишь? Это мое! Я крашу губы и пудрю лицо, ясно?! Всегда, когда тебя нет дома!

— Что ты говоришь, сынок? — лепетала мать. — Что ты говоришь?

— То, что слышишь. Хотя… — Он пожал плечами. — …Разве ты меня когда-нибудь слышала?

Леонид вздохнул и добавил:

— Ладно, мама, давай спать. Утро вечера мудренее.

Утром мать сделала вид, что ничего не произошло, и никогда больше не делала попыток возобновить этот разговор. Однако с тех пор она стала еще холоднее к Леониду, словно в его организме поселилась какая-то тайная зараза, и она отчасти чувствовала свою вину за то, что это произошло.