Тени и зеркала

Больше того — король, повелитель всех и вся, оказался усталым и тщеславным человеком, которого не интересует ничего, кроме собственных мечтаний да жирного белого кота. Раза три Ривэн удостоился видеть и королеву Элинор — суровую, некрасивую разряженную женщину с тяжёлой нижней челюстью. Их единственного сына, принца Ингена, он пока не встречал, но по дворцу бродили сплетни, что ребёнок не совсем в своём уме. Это, как и многое другое, Ривэн выудил у слуг, с которыми сблизился легко и непринуждённо. Ещё более легко и непринуждённо он сблизился со служанками, которые в болтовне с ним частенько забывали о своих обязанностях. В какие-то несколько дней Ривэн стал во дворце своим, пропитался его воздухом — и при встречах со стражниками из подземелий корчил им рожи, вызывая приступы хохота у Вилтора аи Мейго.

* * *

Именно с Вилтором они выходили из дворца вечером накануне королевского приёма. Толстяк шёл вразвалку, в увлечённом разговоре (точнее, монологе) забывая раскланиваться со встречными леди. Те, завидев его, брезгливо отворачивались.

— И тут я, значит, дал этому гаду коленом в пузо, — сообщил Вилтор, жестами изобразив, как всё происходило; его собственный живот при этом заколыхался от резкого движения. — А он всё равно, скотина такая, на ногах держится. Ну, думаю, плохо дело, долго лупить придётся…

Он рассказывал о том, как в первые годы службы у лорда помогал выслеживать разбойничью шайку в предместьях Энтора. Точнее, в трактовке Вилтора «помогал выслеживать» преображалось в «поймал единолично, проявив львиную храбрость». Атаман шайки прославился, ограбив маленький храм Дарекры: с двумя подручными обчистил полную малахитов сокровищницу. Ривэн слушал в мучительном раздвоении: он ярко представлял поединок Вилтора с атаманом (наверняка сильно приукрашенный рассказчиком), но не знал, за кого больше переживает. Воровским мастерством того несчастного было трудно не восхищаться.

Дворец окружал большой тенистый сад, теперь понемногу терявший зелень. Всё здесь было во вкусе короля Абиальда: извилистые дорожки, посыпанные песком, фигурно подстриженные кусты, до духоты ароматные клумбы и маленький пруд с лебедями. Вода в фонтанчике, мимо которого проходил Ривэн (его забавляла эта странная форма опрокинутой ракушки), пошла рябью под опустившимся в неё жёлтым листком. Стояла тишина: у части придворных ещё тянулся послеобеденный отдых, другие уехали, чтобы проследить за осенними работами в своих поместьях.

За кованой оградой сада всё было совсем иначе, и здесь-то Ривэн вздохнул полной грудью, оказавшись в своей стихии. Они направлялись в пекарню господина Мейго, чтобы вручить ему последние распоряжения для приёма: дворец закупал неимоверные объёмы хлеба, пирожных и сладких булочек, вызывая у пекаря приступы гордости. Знакомая сеть мощёных улиц и грязных переулков лежала перед Ривэном, и он, теперь всё реже покидавший дворец, погрузился в неё с жадностью.

День догорал, и некоторые лавки уже закрывались, но большинство стояли распахнутыми, призывно блестя то часами и украшениями, то отрезами тканей, то гирляндами колбас и сосисок. Мужчины, покончив с работой, собирались в тавернах, откуда чуть позже понесётся запах эля, дешёвая музыка и стук игральных костей. Женщины возвращались с рынков, тяжело дыша от тяжести корзинок, или снимали с верёвок, протянутых между окон, высохшее бельё. Уличные певцы, собравшись на углу, подсчитывали скудный заработок, а возле, дрожа в своём тонком тряпье, задремала старая нищенка. Стайка мальчишек из семей побогаче неслась из школы, лихо засунув перья за уши; а ещё один, видимо менее удачливый малец угрюмо плёлся за ними с расквашенным носом.

— Энтор, — любовно произнёс Ривэн, вжимаясь спиной в золотисто-белый храм Эакана, бога ветров. Мимо пронёсся всадник в доспехах, и он едва успел оттащить Вилтора у него с дороги. — Я так давно не гулял по нему просто так…

— Нет, ты это видел?! — и Вилтор, побагровев, разразился вслед рыцарю оглушительной бранью (убедившись, впрочем, что тот отъехал достаточно далеко). — Только и знают, что давить честных людей! Думают, раз дорогущий конь, то всё можно!

— Тихо ты, не бушуй… — и, понизив голос, Ривэн добавил: — Милорд думает, что рыцари скоро понадобятся Дорелии. А он просто так болтать не станет.

— И то верно, — вздохнул толстяк; любые судороги гнева легко утихали в нём при упоминании лорда Заэру. До встречи с ним Ривэн не поверил бы, что такая преданность вообще существует.

Тем не менее, когда они проходили через Восточный рынок, прилавки которого потихоньку пустели, Вилтор успел возмутиться состоянием овощей («Все мухами засижены — совсем ослеп этот дубина-фермер?») и рыбы («Тухлая, ну ведь напрочь тухлая, а врут в глаза, негодяи… Эх, жаль, что с Альсунгом мы теперь в ссоре: вот в Северном море рыба так рыба!»). В итоге на подходе к пекарне Мейго, чья вывеска занимала чуть ли не треть Улицы Таллиама Первого, Ривэн почти тащил приятеля волоком. Тот явно встал не с той ноги и бушевал по любому поводу, грозя всё-таки навлечь на них неприятности.

Ривэн уже бывал тут раньше: семья Мейго с радостью привечала друзей сына, да и выбора у неё в общем-то не было. Ему нравилось приходить к ним: у госпожи Мейго, полной и миловидной, был слишком огненный характер, а вечная улыбка её мужа отдавала глуповатостью, но людьми они были добрыми. Эта доброта и весь их домашний уклад, полный уюта и довольства, так сильно отличались от всего, к чему Ривэн привык в приюте и после.

— Здравствуй, Ривэн, мой мальчик! — и в этот раз защебетала госпожа Мейго, ставя перед ним кружку горячего молока. Вилтор уже молча опустошал свою, подвергая опасности бархатную куртку. Насколько мог судить Ривэн, молоко было у них в семье частью какого-то негласного и общеобязательного ритуала. — Давненько тебя не видно. Как там дела, во дворце? Неужели совсем всё плохо?… А ты даже не смотри на меня, безмозглая твоя голова! — её ласковый голос перешёл в рассерженный визг, а высокая причёска гневно заколыхалась. — По три дня домой не заглядывать — так теперь принято у молодёжи?!

Вилтор открыл было рот, чтобы ответить (успей он исполнить своё намерение, Ривэн стал бы свидетелем очередного короткого скандала), но тут из пекарни, располагавшейся за стеной, вышел господин Мейго. Его широкое лучистое лицо покрылось испариной от постоянной близости печей. Приоткрыв дверь, он впустил в комнату упоительные запахи пекарни, от которых рот даже у вполне сытого Ривэна наполнился слюной.

— Ну, добрый вечер, ребята… Знаю, знаю, принесли смету, — он забрал у Ривэна листок и, пробежав его маленькими глазками, бросил миролюбивый взгляд на супругу. — Дорогая, что-то случилось?…

— Конечно, ничего! Если отсутствие совести вот у него, — она ткнула пальцем в Вилтора, — для тебя не новость… Дора, иди к себе!

Пухлая девочка лет десяти, сестра Вилтора, на секунду выглянула из своей комнаты и тут же скрылась, залившись краской. Ривэн успел заметить золотые серёжки у неё в ушах и ощутил знакомое алчное жжение в груди. Поспешно отведя глаза, он стал смотреть, как госпожа Мейго с подчёркнутым шумом раскладывает печенье по бумажным пакетам.

— Ты посмотри, как он одет — да лордам и не снилось… Где уж такому помнить о нищих родителях. Разве не так?

— Конечно, дорогая, — смиренно подтвердил господин Мейго и кряхтя присел к ним за белый от муки стол. — Если ты так считаешь… Вилтор, тут очень много всего, в этом списке. Больше, чем я ждал. Видно, понадобится больше тележек… И ты так и не прислал ко мне Линтьеля, как я просил.

— Забыл, — Вилтор хлопнул по лбу мясистой ладонью. — Честное слово, забыл, старина. Он на днях уехал в замок милорда.

— Линтьеля? — удивился Ривэн. — А зачем?

Представлять кезоррианца в пекарне Мейго было так же странно, как… Раньше Ривэн бы сказал — как себя в королевском дворце. Но теперь, пожалуй, ничего настолько же странного в мире и не осталось.