Тени исчезают в прошлом

— Да, уволился, — рассеянно ответил Митька, продолжая рыскать по ящикам стола, — Тебе чего? Пришел посочувствовать?

Громов, не дожидаясь приглашения, втиснулся в тесную стеклянную будку и присел на стул, вытянув ноги.

— Слышь, Димон, может не стоит так из-за бабы-то? Че ты так завелся-то? Не понимаю!

— И не поймешь. Дело не в Диане, а во мне. Я сегодня впервые почувствовал себя настоящей тряпкой, Петька. Я совсем перестал контролировать ситуацию. Как так получилось, что кто-то, пусть даже очень красивая женщина, стала дергать меня за ниточки, как безвольную марионетку? Я упустил единственную в жизни любимую девушку, позволив ей связать свою жизнь с ублюдком, который и ногтя ее не стоит.

— И кто эта единственная? Ты же всегда был один! Ну, до Дианки, я имею в виду, — оживился Громов и, казалось, даже его уши увеличились и вытянулись, как у мастера Йоды из любимых Митькиных «Звездных войн».

Никогда он не был один. Никогда до тех самых пор, пока рядом была Полина. Он сам виноват во всем, что случилось.

Воронцов с ненавистью взглянул на Петьку-Йоду. Он был почти уверен, что коллеги выбрали его своим парламентером. Всем было безумно интересно, чем же закончился его разговор с Дианой. Скандал, как костер, если его время от времени не подкармливать сухими смолистыми дровишками, он скоро зачахнет, потухнет, умрет. А настоящему, соленому, такому вкусному скандалу всегда нужны новые детали и подробности, которые можно со всех сторон обсасывать и смаковать. Да и как можно работать, когда тут, совсем рядом кипят шекспировские страсти?! Реалити-шоу!

— А вот это, Петя, не твое дело.

В другой раз Громов бы непременно обиделся, но скандал ждал новую порцию топлива, чтобы разгореться с новой силой, полыхнуть, как Везувий. А поэтому Громов сделал вид, что не заметил намеренного Митькиного хамства.

— А увольнение-то здесь причем? Зачем терять хорошую, высокооплачиваемую работу?

— Я должен все изменить. Все, Петя. Если ты сам не понимаешь, то я не смогу тебе этого объяснить. Ладно, передавай всем мой горячий привет.

Подхватив свою коробку, Воронцов перешагнул через ноги бывшего коллеги и вышел вон.

Автомобиль радостно приветствовал своего хозяина, подмигнув фарами, и лихо вырулил на дорогу. Радио «Финансовые новости», которые почему-то очень уважала слушать Диана по утрам, бодро рапортовало о том, что «повышение стоимости нефти спровоцировало рост котировок нефтяных компаний», о том, что «Япония неожиданно (и кто бы мог подумать!) зафиксировала рекордный дефицит торгового баланса» и что-то еще о предстоящих реформах денежного рынка и курсе валют. Воронцов вырубил звук, приоткрыл окно и вдавил в пол педаль газа. По дневному времени Москва была непривычно пустая и какая-то по-весеннему просторная. Ползущая навстречу уборочная машина с толстым рыжим брюхом равнодушно окатила Митькин автомобиль струей воды пополам с пылью и меланхолично поползла дальше; люди в таких же рыжих жилетах так же лениво ползали вдоль низеньких заборов с кисточками и красками — «облагораживали». Из приоткрытого окна потянуло тяжелой ацетоновой вонью. Митька каждую весну натыкался на это «благородство» и портил очередные джинсы и куртки, хотя точно знал, что эти краски высыхают только к осени, где-то ближе к ноябрю. Может быть именно для того, чтобы за зиму облупиться и потрескаться?

…И почему так получается? Ведь очень часто мы просто не замечаем, того, что счастье, то самое настоящее счастье, за которым гонимся всю жизнь, оказывается совсем рядом. Его нужно просто увидеть. А мы, люди-человеки, способны это понять и оценить лишь тогда, когда его теряем. И кто сказал, что тогда было правильней промолчать, уступить, отойти в сторону?! Гордость, у нас, видите ли!.. Он должен все изменить. Если еще не поздно. А если он опоздал?! Если Полина все-таки выйдет замуж за этого «принца»? Что он будет делать?!

— Твою мать! — громко выругался Митька. Две девчушки лет четырнадцати с одинаковыми розово-желтыми рюкзаками за спинами испуганно шарахнулись в сторону от его машины, которую он приткнул возле подъезда.

Воронцов неловко вытянул с заднего сидения свою коробку и ногой захлопнул дверь.

— Привет! Ты?.. — услышал он сзади себя и обернулся.

Перед ним почти нос к носу стояла Полина. От неожиданности Воронцов выронил коробку. Кружка «Ich liebe Deutschland» больно ударила его по ноге, коньяк разбился, и неприличная желтая дорожка потекла от его ног к ее ногам.

— Митька, прости, я не хотела тебя напугать. Больно? — она подняла кружку и протянула ему.

Воронцов помотал головой. Господи! Как же ему все это время ее не хватало! И никогда она еще не казалась ему такой красивой. Серьезные серые глазищи, едва заметные ямочки на раскрасневшихся на ветру щеках, волосы, небрежно заправленные за ухо. Он вдруг взял ее за руку, с силой притянул к себе и поцеловал. Он ждал, что Полина оттолкнет его, но она и не подумала вырываться. Ее губы неожиданно жадно и бессовестно откликнулись на этот поцелуй. Она обнимала его настолько крепко, что захватывало дух. В голове зашумело так сильно, что Воронцов в какой-то миг испугался, что может постыдно грохнуться в обморок, как трепетные барышни из романов английских писателей позапрошлого века. Почему-то падать в обморок тогда считалось признаком утонченности и чувственности. Он знал, что Полина обожала такие сладкие сказки, а он всегда подтрунивал над ней.

Мимо проходили люди, на площадке перед домом играли в догонялки дети, за домом бодро и весело шумело шоссе. Но для Митьки время остановилось. Он не слышал ничего, кроме частого и жаркого, как знойный сухой ветер самум, [13] дыхания Полины. Губы ее пахли коньяком и весной. Сколько они простояли так? Минуту? Две? А может целую вечность?

— Митька! — вдруг услышал он сквозь вату. — Митька, почему ты пропал?!

Он с трудом открыл глаза. Ее маленькие кулачки ударили его в грудь, а в голосе послышалось такое отчаяние, что ему стало страшно.

13

Самум — сухие, горячие, сильные местные ветры пустынь, налетающие шквалами и сопровождающиеся пыле-песчаными вихрями и бурей; песчаный ураган. Такой ветер представляет собой сильный, но кратковременный шквал, сопровождающийся пыле-песчаной бурей. Часто температура воздуха повышается до 50 °C и выше, а влажность падает до 10 %.

Самум наблюдается в пустынях Северной Африки и Аравийского полуострова и чаще всего имеет западное и юго-западное направление. В основном бывает весной и летом.

Первое известное описание самума принадлежит еще Геродоту («красный ветер»). Другой известный эпитет — «море крови».

— Я не пропал, — глупо отозвался он, хлопая белесыми ресницами и прогоняя радужные пятна. — Я здесь.

— Ты дурак, Воронцов! Неужели ты не понимаешь, что я не могу без тебя. Просто не могу и все.

— И я. Я тоже не могу. Я люблю тебя. Люблю уже давно. Почти всю свою жизнь, — с раздражением, будто сердясь на самого себя за это признание, проговорил он и обхватил ее голову руками.

— Что нам теперь делать?! Господи, я всего за пару дней наворочала столько глупостей! А все из-за тебя.

— Из-за меня?!

Полина на секунду замялась и отвела глаза.

— Я видела тебя. Ты был в супермаркете с девушкой. А потом слышала ваш разговор на лестнице, когда она уговаривала тебя поменять квартиру. Ты что, женишься, Воронцов? Отвечай немедленно! — требовательно проговорила Полина.

Митька изумленно уставился на нее своими круглыми глазами с белесыми ресницами и вдруг захохотал.

— Ты что, Колобок, следила за мной, что ли?

Она испуганно затрясла головой все еще зажатой его ладонями.

— Нет, конечно! Просто так получилось! Я мусор ходила выносить, а лифт не работал…

Она еще что-то говорила, но Митька ничего не слышал. Он все хохотал, громко, от души. От облегчения и от счастья. Безбрежного, необъятного, пьянящего, как коньяк, которым наверное уже намертво пропитались его ботинки, счастья. Она ревнует его. Ревнует до такой степени, что даже следила за ним. Он ей нужен. Он, неуклюжий, длинный, белобрысый Митька Воронцов, а вовсе не «принц», обливающийся настоящими «мужскими» ароматами, которые безошибочно сигнализируют о том, что только тот, кто ими пользуется «состоявшийся и знающий цену своей индивидуальности и статусу!».