Теория нравственных чувств

Таким же точно образом умеренность, состоящая в воздержании от удовольствий, в подавлении и уменьшении нашей естественной склонности к ним, вовсе не желательна ради себя самой. Все достоинство этой добродетели вытекает из ее полезности, ибо она доставляет нам возможность отказаться от удовольствий настоящей минуты ради того, чтобы испытать более сильные в будущем или чтобы избежать еще больших страданий, которые могут быть порождены ими, так как умеренность есть не что иное, как благоразумие относительно получения удовольствия.

Твердость, с которой мы переносим тяжелый труд, страдания, смертельные опасности, еще менее желательна сама по себе. Ведь тягости эти избираются нами ради того, чтобы избежать еще больших страданий: мы примиряемся с трудом, чтобы избежать несчастий бедности; мы подвергаемся смертельным опасностям только ради того, чтобы защитить свою свободу, свое богатство, свое отечество. Богатство наше представляется средством и орудием, необходимым для нашего счастья, а личная свобода связана с безопасностью нашего отечества. Мужество, которое делает нас способными на подобные поступки и которое заставляет нас смотреть на них как на лучшее, что можно избрать в данном положении, есть не что иное, как то благоразумие, тот верный взгляд на вещи и то присутствие духа, которые побуждают нас по достоинству ценить труд, страдание, опасность и избирать меньшее зло, чтобы избежать большего.

То же самое следует сказать и о справедливости. Удерживаться от присвоения того, что принадлежит другому, само по себе не представляет никакой выгоды; ведь для вас, без сомнения, было бы приятнее, чтобы то, что принадлежит мне, принадлежало бы вам. Тем не менее вы не должны отнимать у меня то, что принадлежит мне, ибо в противном случае вы навлекли бы на себя неудовольствие и негодование людей, а спокойствие и безопасность ваша были бы нарушены. Достаточно одной лишь мысли о наказании, которому каждый имеет право подвергнуть вас, чтобы держать вас в беспокойстве и страхе: вы не найдете никакой защиты, не придумаете никакого ухищрения, которое спасло бы вас от наказания или которое хотя бы освободило от этой мысли ваше воображение. Другой род справедливости, состоящий в том, чтобы делать людям добро, в зависимости от разнообразных отношений родства, дружбы, склонности, признательности, которыми мы связаны с ними, кажется нам необходимым по тем же причинам. Поступая согласно или несогласно с этими различными отношениями к людям, мы заслуживаем либо уважение и расположение, либо ненависть и презрение тех, рядом с кем живем. Таким образом, мы обеспечиваем себе спокойствие и безопасность, составляющие цель всех наших желаний. Справедливость – важнейшая из всех добродетелей – представляется, стало быть, не чем иным, как благоразумным и предусмотрительным образом действий относительно наших ближних.

Таково учение Эпикура о природе добродетели. Удивительно, что философ, которому приписывают такой изящный вкус и такую разборчивость в вопросах нравственности, не заметил, что, каковы бы ни были последствия различных добродетелей и противоположных им пороков относительно нашего телесного благополучия и безопасности, мы обращаем гораздо меньше внимания на эти последствия, чем на чувства, возбуждаемые добродетелями и пороками в прочих людях; что быть достойным любви, уважения и почтения гораздо важнее для порядочного человека, чем получать все спокойствие и все выгоды, вытекающие из любви, уважения и почтения. И напротив, заслужить негодование, ненависть и презрение кажется нам более страшным, чем испытывать все телесные страдания от негодования, ненависти и презрения. Наконец, наша любовь к добродетели и наше отвращение к пороку нисколько не зависят от наших соображений об их материальных последствиях.

Подобная система, разумеется, расходится с той, которую я старался начертить. Нетрудно заметить, впрочем, когда, с какой точки зрения и с какими особенными воззрениями на природу можно придать некоторую вероятность этой системе. По одному из самых мудрых законов Творца природы добродетель даже относительно настоящей жизни есть то же самое, что истинное благоразумие, то есть вернейшее и быстрейшее средство для достижения наибольшего спокойствия и наиболее возможного счастья. Успех или неудачи наших предприятий зависят большей частью от доброго или дурного мнения о нас ближних, а также от готовности окружающих нас людей служить или вредить нам. Но вернейший и легчайший путь для снискания уважения со стороны наших ближних, для избежания дурного о нас мнения, несомненно, состоит в том, чтобы быть действительно достойным их уважения. «Хотите ли вы, – говорит Сократ, – приобрести репутацию хорошего музыканта? Вернейшее средство для достижения этой цели – это действительно сделаться им. Желаете ли вы таким же образом, чтобы вас считали способным к службе отечеству на военном или на гражданском поприще? Вернейшее средство для достижения этой цели состоит в приобретении таких сведений и такой опытности, которые необходимы для великого полководца или для великого политика. Хотите ли вы прослыть трезвым, справедливым, правдивым человеком? Вы достигнете этого, если действительно будете трезвым, справедливым, правдивым. Если вы будете достойны любви, почтения, уважения, то вы непременно заслужите любовь, почтение и уважение со стороны окружающих вас людей» 109 . Так как добродетельные поступки до такой степени выгодны, а порочные до такой степени вредны, то соображение о подобных последствиях придает одним особенную прелесть и достоинство, а другим особенное безобразие и неприличие. Итак, воздержанность, великодушие, справедливость и человеколюбие вызывают одобрение не только за присущие им качества, но и за мудрость и благоразумие, о которых они свидетельствуют. Таким же образом неумеренность, малодушие, злоба, эгоизм вызывают порицание не только за качества, свойственные этим порокам, но также и за крайнее безрассудство и слабоволие. Кажется, что Эпикур, говоря о добродетели, имел в виду только присущие ей свойства, на которые должны главным образом обращать внимание философы, проповедующие нам о добродетели. Но если люди словами или поступками своими показывают, что мало обращают внимания на естественную привлекательность добродетели, то не остается другого средства подействовать на них, как открыть им безрассудство их поведения и пагубные последствия, которые могут быть результатом его.

109

Смит вольно передает содержание I главы «Воспоминаний о Сократе» Ксенофонта.

Относя все добродетели к одному только принципу – их приличию и естественности, – Эпикур увлекся свойственной всем, и в особенности философам, склонностью. Я говорю о склонности выводить все существующие явления из возможно меньшего количества положений. Он чрезмерно увлекся ею, ибо отнес все главнейшие предметы наших желаний и отвращений к телесным удовольствиям и страданиям. Великий родоначальник атомистической философии, который выводил все силы и свойства тела из внешнего вида, движения и расположения составляющих его атомов, без сомнения, выводил таким же точно образом все чувства и душевные страсти из самых очевидных и знакомых.

Система Эпикура, полагающая добродетель в самом выгодном образе действий для удовлетворения наших главнейших естественных стремлений, сходится существенным образом с системами Платона, Аристотеля и Зенона. Но при этом она отличается от них в двух отношениях: во-первых, определением главнейших предметов наших естественных стремлений; а во-вторых, определением достоинства добродетели и причин, – вследствие которых она заслуживает уважения.

Главные предметы наших естественных склонностей, по мнению Эпикура, состоят исключительно в телесных удовольствиях или страданиях, между тем как прочие философы полагают, что существуют и другие предметы, достойные сами по себе наших желаний, а именно счастье наших родных, наших друзей, нашего отечества.

Согласно Эпикуру, добродетель сама по себе не заслуживает наших к ней стремлений, ибо она не составляет одного из главнейших предметов наших естественных желаний, и мы должны стремиться к ней только ради того, чтобы доставить себе удовольствие, а также ради того, чтобы избегнуть страдания. Зенон, Аристотель и Платон находят, что она достойна наших стремлений не только как средство для удовлетворения главнейших желаний, но как нечто, заслуживающее большего уважения, чем наши желания. Так как назначение человека, говорят они, состоит в деятельности, то счастье его составляют не только приятные ощущения, но и приличные и естественные действия и привычки.

Глава III. О СИСТЕМАХ, ПОЛАГАЮЩИХ ДОБРОДЕТЕЛЬ В БЛАГОЖЕЛАТЕЛЬНОСТИ

Система, полагающая добродетель в благожелательности, принадлежит древности, хотя и не столь отдаленной, как система Эпикура. Ее придерживалась большая часть философов, которые в век Августа и после него слыли под названием эклектиков, считавших себя последователями главным образом учений Платона и Пифагора и потому называвшихся также поздними платониками.

По их мнению, божественная природа руководствуется только принципом любви или благожелательности, и этот принцип управляет деятельностью прочих ее сил. Божественная мудрость избирает средства для достижения целей, указываемых верховной благостью, а средства эти приводятся в действие всемогуществом божьим. Благожелательность считалась, впрочем, высшим и главным свойством божества, свойством, из которого вытекало превосходство и, если можно так выразиться, вся нравственность божественных действий. Совершенство и добродетель человека состояли в некотором сходстве и тождестве с божественным совершенством, следовательно, в обладании до некоторой степени тою же любовью и благожелательностью, которыми запечатлены действия божества. Только те человеческие поступки, которые вытекают из подобного побуждения, заслуживают одобрения и могут обратить на себя внимание божества. Только делами милосердия и любви можем мы, насколько это зависит от нас, подражать Богу и выказать наше восхищение и наше уважение к его бесконечному совершенству. Только питая в сердце своем ту же любовь, которая владеет им, можем мы придать нашим чувствам некоторое сходство с его божественными свойствами и пользоваться любовью и уважением, пока мы не достигнем того таинственного соединения с божеством, которое составляло главную цель этой философии.

Данная система, которую так высоко ценили первые отцы христианской церкви, после реформации была принята самыми учеными и религиозными людьми, в особенности докторами Ральфом Кэдвортом, Генри Мором и Джоном Смитом из Кембриджа. Но из всех последователей этого учения как в древние, так и в новые времена доктор Хатчесон представил самое умное и самое философское ее развитие.

В человеческой природе можно найти множество признаков, показывающих, что добродетель состоит в благожелательности. Я уже говорил, что благожелательность есть самое приятное чувство; что нас побуждает к нему двойная симпатия; что так как оно необходимо имеет своим предметом добрые дела, то заслуживает благодарности и наград, и что уже вследствие этого мы, естественно, находим в нем достоинство, превосходящее прочие добродетели. Я заметил также, что чрезмерная доброта не вызывает ничего неприятного, как это бывает с прочими чувствами. В ком не вызывает отвращения злоба, самолюбие или чрезмерное негодование? Но самая безграничная снисходительность, самое безмерное пристрастие в дружбе никогда не оскорбляют нас, ибо одна только благожелательность может перейти за границы естественности и все-таки сохранить в себе некоторую прелесть. Мы всегда находим привлекательной ту инстинктивную доброту, постоянно готовую без размышления, заслужит ли она одобрение или порицание, оказать услугу людям. Совсем иное бывает с прочими страстями: они перестают нравиться нам, как только перейдут за свои естественные границы.

Как благожелательность распространяет на все вызываемые им поступки большую прелесть, чем прочие страсти, так и отсутствие ее, а еще более противоположное ей чувство придает особенно неприятный характер всему, что обнаруживает подобное чувство. Вот почему поступки, причиняющие вред, иногда заслуживают наказания только лишь за то, что свидетельствуют о возмутительном равнодушии к счастью ближнего.

Доктор Хатчесон 110 замечает, кроме того, что если в поступке, внушенном, по-видимому, одной только благожелательностью, открываются посторонние побуждения, то он теряет в наших глазах то достоинство, которое мы находили в нем в зависимости от влияния на него этих побуждений. Если мы узнаем, что поступок, который, как нам казалось, был внушен благодарностью, на самом деле вызван надеждой на новое благодеяние или если поступок, который казался нам внушенным любовью к общему благу, вызван желанием получить награду, то подобное открытие уничтожает все достоинство таких поступков. Если, стало быть, примесь личной выгоды, подобно примеси в фальшивой монете, уничтожает или, по крайней мере, уменьшает ее достоинство, то это ясно показывает, по мнению Хатчесона, что добродетель состоит исключительно в чистой и бескорыстной благожелательности.

110

См.: Исследование о моральном добре [и зле]. Разд. II, 3.