Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.
Шрифт:
Отныне Оля вела продлёнку и проверяла тетрадки младшеклассников. Она помогала Меле в работе с музеем и кружком. Сама Меля теперь могла немного вздохнуть спокойно.
Сергей предложил ей записаться бесплатно в его секцию исторического фехтования. Меля согласилась, и он с радостью начал обучать её всяким своим премудростям. Меля вообще стала теперь больше двигаться. Впервые за долгое время в её жизни появилась двигательная активность. Она очень мало двигалась с тех пор, как перестала общаться с Крис.
К зиме стало немного получше. Меля немного попривыкла к своему новому состоянию, нагрузка стала более дозированной, и она могла позволить себе отдыхать. Теперь её жизнь стала наполняться смыслом. Она очень быстро пришла в норму, и хандра долгое время больше не возвращалась к ней.
Зима в том году выдалась дрянная. Сырость стояла неимоверная. Воздухом тяжело было дышать, настолько
Было тепло и влажно. Температура той зимой ни разу не опустилась ниже пяти градусов ниже нуля. В основном было сильно выше нуля. Снег иногда выпадал и сразу же таял. Всё было очень плохо.
В непогожие дни Меля старалась больше времени проводить дома. Она исправно посещала тренировки с шашкой, нов остальное время старалась особо не двигаться. Ей нравилось лежать в кровати, закутавшись в десять одеял, пить чай, есть сладости и смотреть сериалы. Мысли ворочались медленно. Она чувствовала, как деградирует. Зимой в её убогой квартирке было очень холодно. Мокрый ветер постоянно задувал в щели, а ремонтировать барак у Меленьки сил не было. Она была белоручка. Свет она старалась не включать и предпочитала смотреть фильмы ужасов в абсолютно тёмной квартире. В её спальне не было люстры: только лампочка под потолком. Когда она включала её, свет больно бил в глаза. Такое освещение бывает в СИЗО. Теперь Меля много сидела и кушала.
К весне от такой жизни ей впервые в жизни удалось накопить немного жирка, но сама она этого не замечала. Она не привыкла обращать внимания на своё тело. Она никогда не комплексовала из-за него именно потому, что не обращала на него внимания. Меля почти никогда не смотрела в зеркало и очень мало следила за внешним видом. Ей было достаточно того, что одежда постирана и более-менее поглажена. Большего она никогда е требовала. У неё были коротко подстриженные ногти без лака, бледное, не знавшее пудры лицо. Она почти не прикалывалась к своему телу, разве что только в ванной во врем мытья или случайно. Ей никогда даже не приходило в голову встать перед зеркалом и начать рассматривать себя. Она не ощупывала своего тела, не вставала на весы, не мерила талию. Тело был ей попусту неинтересно. Она не любила и боялась его, потому что знала, что тело – источник греха. Её страх был совсем не тем, какой обычно испытывают взрослые или подростки. У них страх обычно связан с интересом: ведь так хочется иногда заглянуть за грант, увидеть ужасное, рассмотреть его, понять. У неё ничего подобного не было. Она боялась своего тела, но боялась его совсем иначе. Это был страх перед чем-то настолько ужасным, что о нём и знать не хотелось. Она делала всё, чтобы не дай бог не познать собственное тело. Она боялась его именно потому, что не знала, чего от него ждать. Она боялась, что тело может увести её не туда, что она может впасть во грех. Именно поэтому Меля старалась игнорировать своё тело. Проигнорировала она его и в этот раз.
Несколько раз за зиму ей приходилось ездить в Ростов, несколько раз – в Воронеж и Белгород. Она возила туда партии альфы. Ей нравилось смотреть на цветастые кристаллики в герметичных пакетиках. Их много лежало у неё под кроватью дома. Она хранила их в жестяной коробке для школьных завтраков. Коробка имела собственный замочек. Она вся была чёрная, блестящая, а на крышке её был нарисован Барт Симпсон на скейтборде в окружении языков пламени.
Альфа шла откуда-то из-за границы: то ли из ЛНР, то ли из Украины. Сергей и какие-то его друзья регулярно перевозили её через границу. Меля складировала это всё у себя дома, потом отвозила в Ростов и другие крупные города. Там она прятала эти пакеты в диких заросших парках, в заброшенных промзонах, на пустырях. Координаты она скидывала какому-то человеку, имени которого она не знала. Он с ней общался через Джаббер.
Меля примерно знала, что потом бывает с этими кристаллами, как они продаются, и на что идут деньги. Но она не очень-то много об этом задумывалась. По большому счёту это было совсем не её дело.
Поездки в Ростов Меля очень любила. Ей нравились огни большого города. Она с нетерпением ждала, когда ей представится очередная возможность выехать из захолустного посёлка. Она очень быстро привыкла к нему. Она, девушка, выросшая в огромной Москве, очень быстро привыкла к жизни в крохотном посёлке на границе с никем не признанным государством. Когда в декабре месяце она впервые выехала в Ростов, он показался ей по-настоящему огромным. Она гуляла по широким улицам,
еда шаурму в дешёвых кафе, завешанных вяло свисавшими отовсюду новогодними гирляндами, пила кофе в дешёвых кофейных и постоянно гуляла. Она сходила в кино на новый фильм ужасов и пила в зале вишнёвую кока-колу. Она была очень счастлива тем, что снова оказалась в огромном городе.Потом было ещё много поездок. Каждую из них Меля воспринимала как праздник. Она любила не только большие города, она любила дорогу. Ей нравилось брать тяжёлые сумки, доловил спешить на автобус, ехать бог знает куда, смотреть через окно на мокрую природу за окном, пить горячий чай с лимоном из термоса. Это она любила особенно. Когда ты пьёшь чай из термоса, глядя на слякоть за окном автобуса, – у чая совсем не тот вкус, чем когда ты пьёшь его дома. А природа за окном была совсем не милостива. За окном тянулась грязные, заросшие бурьяном поля. Точнее, когда-то это и вправду были колхозные поля, но теперь они давно уже не были полями. Теперь это было просто нечто. Ни то ужасно загаженная мусором и отходами степь, ни то просто гигантский пустырь. Кое-где в этой степи встречались урочища, где росли деревья. Собственно, обычно это и были небольшие рощицы или заросшие деревьями овраги и поймы небольших речушек.
Степь шла до самого горизонта. Трудно было понять, где она смыкается с небом. Небо было такое же сизое, как и степь вдалеке.
Со временем Меля полюбила такую жизнь. У неё было всё, о чём она могла мечтать: собственная квартира в бараке, материальная помощь отца, работа учителя, много вкусной и дешёвой еды, товарищи по партии, поездки в ближайшие города, приключения… В школе она зарабатывала тринадцать тысяч рублей в месяц, ещё семь присылал отец. Партия оплачивала рабочие поездки, государство давало квартиру.
«Я абсолютно счастлива, – думала Меля. – Мне не на что жаловаться в этой жизни.».
Меля жила хорошо, и она это знала. Но её уже ждали совершенно особые приключения.
Глава двадцать вторая. Жить как надо.
А Меля ближе к лету вернулась в Москву. Там ей было куда привычней. Можно было целыми днями слоняться по городу в босоножках и цветастом платьице, пить фанту и тархун, есть шаурму и мороженое, сидеть на скамеечках в парках, гулять по набережным и вообще отдыхать. В посёлке она так делать не могла.
По приезде в Москву Меля нашла себе убогую квартирку, чтобы ночевать. Людей, с которыми можно было пожить, подсказала ей одна её знакомая из Ростова. Квартира была дрянная. Паркет давно расползся, обои отклеивались, в доме текли трубы, газовая плита не работала, а насекомых были полчища. В этой квартире жили националисты-леваки. Меля глубоко их презирала. Это были тупые бонысубкультурщики.
До этого Меля окружали в основном серьёзные люди: казаки, отставные офицеры спецслужб, начитанные правые студенты – историки и филологи-классики, православные священники, монахини и другие тому подобные. Она привыкла к серьёзным людям и серьёзным темам, к людям, которые все силы посвящают упражнениям в боге. Она привыкла к серьёзным правым. Правые для неё – это были поповские рясы и балахоны монахинь, казацкие папахи и золотые профессорские монокли. С бонами она никогда до этого толком и не соприкасалась. Поэтому теперь ей пришлось трудно. Боже, как она ненавидела их манеру общения, все эти «ответь за базар» и «ты по жизни кто». Она не понимала, что значит махаться и зачем это вообще нужно, не видела смысла прыгать на «шавок» и «чёрных». Она вообще очень мало это всё понимала.
Вход в квартиру украшала надпись: убивай зверей, а не животных. Эти буквы были выведены прямо над дверью со внутренней стороны. Меля не понимала, что значат эти слова. Она и не спрашивала.
Меленьке совсем не нравилось жить с отвратительными бонами. Она не понимала, зачем они бреют головы и носят берцы, зачем пьют по вечерам и обнимаются имеются с девушками, для чего употребляют наркотики. Она никогда не была на гигосах и не понимала, как они могут слушать эту ужасную какофонию, которую они называют музыкой. Меля, воспитанная на народных песнях, совсем-совсем этого не понимала. Не понимала она и приходивших нацболов, и их девушек, которые готовы были заниматься любовью со всеми подряд. Особенно Меленьке не нравился один бон-зоозащитник. Он был настоящий бон-левак, который ненавидел всех таджиков, всех капиталистов, всех мясоедов. Он был настоящий пацан и настоящий веган. Он безостановочно спасал животных, таща их в крохотную квартиру. За день он мог принести туда восемь кошек. Меле очень это не нравилось, а ему в не нравилась Меля. Он третировал её за то, что она ела мясо, за то, что была замкнутой, за то, что казалась странной. «Почему я не могу есть мясо? Сейчас же не великий пост!» – думала она.