Тернистые тропы

– Бодрый мальчик. Нам такие нужны, – хмыкнул Черненко, и лицо его напряглось.

– Я тебе не мальчик! Я – сын врага народа! – Георгий выговаривал каждое слово яростно и громко.

– Георгий, прекрати! – еле шевеля губами, проговорила его мать.

– Вот и пойдешь с нами, сын врага народа, – по-собачьи оскалившись, сказал майор, крепко сжимая Георгия. – А ты собралась и освободила жилплощадь! Живо! – грубо приказал он Онисиной.

– Замолчи! Не смей так разговаривать с моей матерью! – кричал Георгий.

Горячность в голосе сына пугала Светлану Матвеевну.

Не обратив внимания на отчаяние Онисиной, энкавэдэшник наклонился к Георгию, лицо которого приняло то злобное выражение, какое чаще всего можно увидеть у особо опасных преступников или воров-рецидивистов. Наглый юноша нравился Черненко все меньше и меньше. С внезапным торжеством майор, сутулясь, поднял Георгия и вытащил его из квартиры. Естественно, руки он ему заломил.

Галина Никаноровна, стоя у двери своей квартиры, увидела, как мужчина в форме пару раз смачно ударил парня на лестничной клетке.

– Посадят или не то хуже – убьют, – решительно прошептала она.

Финальный щелчок дверного замка эхом отбился в подъезде. Для Зуевой все произошедшее стало еще одним признаком того – а признаков становилось все больше, – что в квартире напротив живет не просто семья Онисиных, а люди с темной политической деятельностью.

Офицер НКВД глазами пробежал по придомовой территории: он с профессиональной бдительностью тщательно выискивал мелочи, которые могут привлечь его внимание. Георгия пришлось остановить у воронка. Неискушенного и безвинного юношу планировалось заковать в наручники. Несмотря на то, что двор был тихим и пустым, Черненко это не нравилось.

– Надумаешь рыпаться – могу твердо обещать, что эту ночь ты проспишь стоя, – предупредил Черненко.

Ответа на угрозу не последовало. Получилось иначе: с размаху, со всей силы, самой острой частью локтя Георгий ударил майора в правый бок. Тело энкавэдэшника поддалось, ослабло. Первой мыслью его было то, что паренек воспользуется первым и последним шансом сбежать. И Георгий побежал, оглядываясь по сторонам и разразившись слезами. Он не видел стоящего позади майора, который, напрягаясь всем телом, доставал пистолет, чтобы выстрелить бегущему в спину. Онисин ощутил, что внезапно попал в некий мучительный сон, где время, когда отца увезли энкавэдэшники, мать и младшего брата выселяли из квартиры, а его самого едва не застрелили, текло странно и искусственно, и он судорожно пытался проснуться – освободиться из этого ужаса.

Георгий пытался успокоить себя какими-то бессмысленными словами. Наконец все позади него утихло; он добежал до какого-то многоэтажного дома, скрылся за его углом и задрожал.

Когда он удирал от Черненко, то даже не успел оглянуться назад и не заметил мать и Кирилла, выходящих из подъезда. Но зато он почувствовал, будто кто-то провел по его сердцу ледяными пальцами – возможно, это был укол совести: по отношению к семье он повел себя плохо.

– Простите меня, – искренне прошептал он.

Ветер ерошил ему волосы. А быть может, это был вовсе не ветер, а слова майора:

– Позже с ним разберемся.

Кирилл прижимался к матери. Он казался совсем маленьким.

– Все взял? – осторожно спросила Светлана Матвеевна у сына.

– Самое необходимое, как ты велела, – спокойно ответил Кирилл. – Мам, я тут подумал… Куда же мы пойдем без папы и Георгия? – последние три слова он проговорил с особой интонацией.

Женщина вздрогнула, как от удара. Ей самой было понятно, что идти-то некуда.

– К папиному другу, он обязательно поможет, – тихо сказала она, хотя на самом деле ей хотелось громко кричать. Но нельзя. Нельзя.

– Да?

Где-то глубоко внутри себя Светлана Матвеевна почувствовала сигнал тревоги. Но все же с уверенной интонацией ответила сыну:

– Да. Выше нос.

Сама же была вне себя от горя.

Энкавэдэшники уже умчались на своем воронке, издающем тяжелые, сердитые звуки. Онисины брели-шлепали по извилистым, подобным лабиринту улицам, ощущая страх и дурноту. На пару минут воцарилось молчание. Кирилл все еще шел под рукой матери, но порой замедлял шаги и оглядывался.

Они пешком добирались к Владимиру Глебовичу Василевскому, другу Андрея Сергеевича. Кирилл уже перестал ориентироваться в домах, дворах, районах: с матерью он сворачивал сначала в один квартал, потом они ныряли в другой.

Сердце мальчишки прыгало мячиком, во рту словно застрял ком, под ребром кололо.

Кто-то позади хрипловато и несмело крикнул:

– Мама!

Обладателем голоса был Георгий. Все это время он шел за ними – то крался, как тигр, то стремительно влетал за угол, оказывался в тупике, находился на непонятных улицах… Дышал юноша со свистом, а сердце билось быстро-быстро, словно у кролика.

На Георгия нахлынула волна любви: вначале он крепко и по-мужски обнял брата, затем обнял и поцеловал мать в щеку, зная, что она сейчас злится на него.

– Храбрец… Сколько раз говорила тебе не лезть на рожон!

Кирилл кивнул в такт словам матери, затем зачарованно спросил у старшего брата:

– Ты их всех победил, правда?

– Нет. К сожалению, не победил. Я убежал.

Светлана Матвеевна испустила глубокий вздох смирения, присущий любящему родителю.

– Куда вы идете? – поинтересовался Георгий.

– К дяде Володе, – угрюмо сказал Кирилл.

– Мы рассчитываем на его помощь, – измученно добавила Светлана Матвеевна.

Неясность и неопределенность застала семью Онисиных врасплох. Остальную часть пути к Владимиру Глебовичу они преодолевали молча, смотря под ноги. У подъезда, казалось, общий страх Онисиных понемногу стал проходить: благо в окне квартиры цокольного этажа сквозь прозрачную занавеску пробивался свет. А это значило, что Василевский был дома.

– Все нормально, мам? – Георгий положил руку на плечо матери.

– Конечно.

Все трое нырнули в подъезд и подошли к нужной двери. Указательный палец Светланы Матвеевны ненадолго завис в воздухе, затем прильнул к звонку. Трудно сказать, сколько раз она звонила. По крайней мере, раз пять точно. А может, и десять. Сердце женщины билось ровными толчками. Что касается Георгия, то в его голове крутилась одна и та же мысль: «Он ведь дома. Почему тогда не открывает?»

– Мам, пойдем, – наконец сказал Георгий раздраженно. – Они все равно не откроет. Чего стоять?