Терновый венок надежды

***

Сии волнами перебои в ее теле стали теперь постоянным атрибутом. Я не понимала ничего, но еще больше удручало то, что, в чем бы эта тайна не заключалась, я все равно не смогу помочь. Спасти девушку...

И тут становилось еще ужаснее. Жутко и страшно. А что если что-нибудь станется с ней? Что если она умрет? Пропадет? Или, просто, перестанет сюда наведываться?

Я же умру.

Нет, я исчезну! Растаю. Я больше не выдержу одиночества! Только не так... Больше не так!

Я пыталась душой вырваться наверх, взглянуть на нее, понять, что происходит. Я пыталась вырваться из-под земли и спасти свое спасение, спасти ее, родимую... Спасти себя.

Я стала думать, размышлять о том, что бы было, если смогла бы ее увидеть; что бы она делала, когда пришла сюда, как бы это происходило: вот неспешно присела на теплый, разогретый солнцем, гладкий, округлый серый камень, что едва ли возвышался над поверхностью земли; ласково и аккуратно провела рукой, ладонью по колкой, невысокой, сожженной светилом, сухой траве, и нежно, дружески улыбнулась солнцу. Затем взгляд поплыл куда-то вдаль, коснувшись шальных волн: и недолго, но так жадно и страстно, упивалась завораживающей красотой их побегов.

А дальше - легла на землю, уставилась в небо... и тихо, едва шевеля губами, про себя, стала вновь сочинять оды, эпитафии раздирающим душу чувствам, переживаниям и надеждам... Вновь предалась поэзии и мечтам.

Но это были лишь мои фантазии, мои догадки, мои предположения...

Ее же воочию узреть я так и не могла.

Так было и в следующий, и в грядущие после него, разы...

Никаких сдвигов. Никаких видений.

Лишь гипотезы.

И тут... и тут, в очередной такой "день" бессмысленных поисков, пришло оно. Пришло ПРОЗРЕНИЕ. Жестокое, больное прозрение.

Чиркнул где-то вдали камень, еще немного - и я стала отчетливо различать чьи-то шаги. Шаги... и холодное, размеренное, бесчувственное, как у Асканио, ... биение сердца.

Хоть это был не он, не мой брат, (его-то пульсирующую мраморность теперь я уж ни с чем не спутаю), предвзятость и злость сковало мою душу к незваному гостю.

А ее... а ее-то сердечко вдруг встрепенулось и бешено, сумасбродно заколотилось. Вскочила на ноги. Стремительный бег навстречу - и оба замерли рядом друг с другом.

Тяжелый глоток воздуха (ее) и прошептала:

– Тома... Томмазо, любимый, ты пришел!

(Тома. Имя нашей, неразделенной, разбитой любви - Тома...)

Шаркнула земля под ногами, вскрикнула девушка, словно тот ее схватил до боли, и вдруг... вместо тепла, вместо ангельского, божественного, родного голоса презрительное шипение:

– Чего ты от меня не отстанешь всё никак?!

– Тома! Мне больно!

Вздернул ее, прогоняя наваждение чувств, да так, что та вновь невольно вскрикнула.

– Родной мой, перестань, прошу!

– Приди в себя, немедля! О чем ты хотела со мной поговорить? Давай быстрее, меня еще дела ждут!

– Зачем ты так со мной?

Шаг в сторону, выпуская ее из рук (отчего ее сердце отчаянно заныло и еще больше заколотилось внутри).

– Не уходи! Прошу!

– Говори, что хотела, иначе не видать тебе меня больше.

Замялась, разволновалась, глотая пустые звуки.

– Я... я...

– Что ты?

– Мы...

– Баттиста!
– вдруг гневно вскрикнул, - пойми, нет больше нас! Нет! И никогда не было!

– Как не было?
– отчаянно вскрикнула девушка.

– А вот так! И, вообще, я скоро женюсь!

– Что?
– замерло на мгновение ее сердце, а боль резко ударила отскоком мне в душу. Застыла в ужасе и я.

– Что-что? Что слышала! У меня есть невеста. И скоро мы объявим о помолвке.

– Но...
– несмелый шаг (навстречу) к палачу... с протянутой рукой.

(Казалось бы, я видела все как никогда ясно и без выдумок.)

– Нет никаких "но". Прощай!

Разворот и пошагал прочь.

И вдруг тихий, прощальный шепот. Ее, отчаянный, болезненный шепот:

– Но я жду от тебя ребенка.

Замер. Услышал.

Оборвалось и во мне всё.

Не ожидала. Не знала. Не догадывалась...

Мгновения рассуждений - и вдруг разворот, коротко, быстро приблизился к девушке, к нам. Ярость прыснула из глаз, зубы чиркнули друг о друга:

– А почем мне знать, что этот ублюдок мой?

– Тома...
– раненной птицей пропела, протянула блаженную ноту.

Тяжело сглотнул, прогоняя злость, застрявшую в горле.

– И чего ты от меня хочешь?

Молчим...

И вновь глубокий, тяжелый вздох. Выровнялся, вытянулся во весь рост, набираясь смелости.

Выпалил:

– Хорошо, я помогу тебе избавиться от него.

– Что?

Почернело вмиг у нас двоих на душе и в очах.

– Что-что? Не рожать же ты этого щенка собралась?!

Стряхнув пелену ужаса со своих глаз, девушка ожила. Испуганное, робкое движение назад - отступила.

– Ты не посмеешь.

Молчит. Лишь еще больше тот таращит глаза от ярости, что искрами рвет в ответ ее и мое сознание.

И вдруг, так резко, взбешено, приговаривая - рывок...

(глаза мои распахнулись, впервые и навсегда вобрав истинные краски мира, и воочию узрев происходящее, сгорая от ненависти, обиды и ужаса, я увидела все, что творилось наверху, да только... тело по-прежнему оставалось камнем, и не подвластно было мне)

Рывок, его рывок к ней - и, разъяренно схватив ее (меня, нас) за горло, тут же сдавил оное.

– Ты не посмеешь родить, - прорычал, выплюнул свою гниль в лицо.

– Посмею, - твердо прошептала Баттиста, сознательно обрекая... себя на смерть.

Движение, стремительное, бездушное, сумасбродное - и буквально несколько футов за кротчайшие мгновения протащил ее. Замер у выступа, застыл в плену ярости (лишь иногда покачиваясь от резких порывов ветра).

Колкий, презрительный, пожирающий взгляд в глаза.

– Последний шанс даю! Соглашайся!

А она, она - уверенна и непоколебима. И пусть страх и естественная борьба за существование горела в глазах, с уст так ничего и не сорвалось. Мать жизнью стала за свое дитя. Стала - и от этого пала.