Теряя наши улицы

Наркомания — это растянутое во времени самоубийство, отказ от жизни, её активное отрицание. Как правило, наркомании предшествует осознанное или неосознанное отвращение к созданной человеком социальной реальности, будь это отчаяние, или наоборот пресыщенность. Весь трюк опиатов заключается в том, что они приносят искомое практически каждым чувство удовлетворения, без необходимости тратить усилия на какую-либо социально значимую деятельность, представляющуюся наркоману бессмысленной. Там, где обычный человек лишь иногда получает бледное подобие удовлетворения от работы или семьи, пройдя десять кругов утомления, стрессов, унижений, забот и волнений, наркоман получает полное и безоговорочное удовлетворение через укол. Если жизнь — это усилие, то усилия наркомана сводятся к поиску и добыванию средств на дозу и самой дозы. Предельно чётко, просто и цинично. Поэтому никакие чудодейственные снадобья, заговоры или заклинания, которыми, по сути, являются все ультрасовременные, сверхкомпетентные, рафинированные методы промывания мозгов, используемые в псевдонаучных сетях широко разрекламированных реабилитационных центров, не способны сделать и малой доли того, на что способна простая человеческая воля. Более того, не может быть никаких сомнений в том, что вышеупомянутые реабилитационные центры, как интегральная часть порочного круга циклической интоксикации/ детоксикации являются таким же неотъемлемым компонентом сверхприбыльной наркоиндустрии, как и средства массовой информации, пропагандирующие нелепый и лживый миф о неизлечимости наркомании. Только добровольный отказ от употребления сильнодействующих наркотических средств способен, я подчёркиваю, действительно способен избавить человека от пагубного пристрастия, на какой бы стадии аддикции он ни находился. Я видел людей, которых заставил спрыгнуть с иглы условный срок и страх перед тюремным заключением. Неважно, какой является мотивация. Важно то, что лишь осознанное желание прекратить употребление героина, реально способно вывести человека из замкнутого круга наркоманских привычек, восстановить нормальный обмен веществ и, соответственно, вернуть его в нормальные условия существования.

Другое дело, что это осознанное желание не может быть искусственным, или тем более внушённым или навязанным окружающими. Можно сколько угодно уговаривать и убеждать наркомана, и он даже может откликнуться и предпринимать самые искренние попытки покончить со своей зависимостью, но пока он сам реально, в глубине души, не захочет этого, и не осознает причины, по которым он хочет этого, он не сможет окончательно и бесповоротно бросить свои привычки. Я знал одного бывшего наркомана, который бросил колоться, но при этом позволял себе принять грамм опиума перорально раз в год, или полгода, для того чтобы расслабиться и отдохнуть душой хоть изредка. После десяти лет такого своеобразного употребления наркотика, оказавшись в Циньгуне, он на моих глазах в течение пары-тройки дней снова плотно присел на дозу. Я думаю, проблема здесь в том, что десять лет назад у него изначально отсутствовало осознанное желание распрощаться с опиатами навсегда. Ты должен всей душой, страстно захотеть, например, попробовать свои силы в реальной жизни, сделать что-то для осуществления какой-либо своей заветной мечты, или, на худой конец, так же всей душой не хотеть вполне реальных негативных последствий, вроде лишения свободы, но, в любом случае только твоё собственное нежелание, или желание, твоя личная воля, способны справиться с психологической зависимостью от сильнодействующих наркотических средств.

К тому времени я ввёл себе в вены в разных участках своего тела за относительно короткий период столько продукта и такого качества, сколько среднестатистическому наркоману едва ли удаётся за всю свою короткую жизнь. Разумеется, у меня не возникало никаких сомнений в том, что моя песенка спета. Слова Альфии, её неожиданное признание затронули меня за живое, или, по крайней мере, за то, что, оставалось во мне живым. Может быть, я преувеличивал значение этой, в принципе, довольно обыкновенной девушки в своей жизни. Но я отнёсся к её словам, как к предписанию Судьбы, потому что их сказала мне она. Я вновь стал искать возможности реализовать рукотворное чудо. Я вновь поверил в чудеса.

Для начала я стал просто систематически сокращать дозу. Теперь, когда я кололся, я делал это исключительно для того чтобы по возможности избежать абстиненции. Я постоянно думал об Альфие, о её словах, и о том, что укол мне нужен не для кайфа, а только для того чтобы, в конце концов, перестать колоться и попробовать вкус нормальной жизни. Только для этого. Это было всё, что я мог сделать для себя в борьбе со страхом бессонных, нескончаемых ночей, наполненных неизбывными муками тела и души. Когда мне удалось свести дозу до минимального возможного уровня, я оформил отпуск и вылетел в Киргизию, в клинику доктора Базарбиева. Правда, в последний день я взял 25 доз и кололся, как раньше, по часам. На самолёт заходил с одной дозой во рту и другой в шприце, спрятанном в трусах. Когда прямо передо мной, американца начали обыскивать металлоискателем, я похолодел, но меня, наоборот, пропустили, несмотря на землистозеленоватый цвет кожи, обтягивавшей мой 40-килограммовый скелет. Через час полёта я заперся в туалете и уже собирался уколоться, когда раствора мне показалось мало. Я открыл второй чек, отсыпал чуть-чуть порошка и снова запаял его при помощи зажигалки. Приход в небесах, среди облаков не стал чем-то особенным. Что-то особенное началось после прилёта, когда я понял, что героин из второго, плохо закрытого пакета рассосался у меня во рту и лечиться уже нечем.

5

Утром мы сидели в коридоре больницы с пацанами, с Саней с Урала и Андрюхой из Киева, и обсуждали прошедшую ночь. Всем по приезде поставили внутримышечный укол, якобы морфин — облегчить абстинентный синдром. Всем отказали колоть в вену. Разумеется, это был порожняк, фуфло. Эффект морфина бы чувствовался, хотя бы минимально. Все в районе полуночи залезли в горячую ванную. Правда, Андрюха потом ещё и спустился в холл, приобрёл шкалик «смирновки», выпил его залпом и на пару часов заснул. Мне такое и в голову не пришло. Я знаю, что водка мне бы не помогла заснуть, я только фаинить начал бы сильнее. Саня говорит, что ему бы тоже не помогло. В какой-то момент мы смотрим друг на друга и, не сговариваясь, дружно подрываемся из больницы — на улицы Бишкека. Это старые советские улицы, здесь как будто бы ничего не изменилось с тех времён, только запущено всё до безобразия.

— Здесь же мак везде должен быть, да? — в который раз, но так же живо интересуется Саня на бегу.

— Да он здесь во всех дворах, наверное, растёт, — отвечаю я.

— Пацаны, я бы жрал бы щас эти бошки, как козёл капусту, — смачно отпускает Андрюха.

Мы ничего не выпытали у мужика из юрты, пришла его жена и отогнала нас:

— Чего вы пляшете вокруг него? Не знает он ничего!!!

В толпе водителей грузовиков только покачали головами, предложили ручника курнуть. Мы махнули рукой — какой сейчас ручник! — и помчались дальше. Наконец, в частном секторе мы присели на уши киргизскому парняге, который сидел на углу на корточках и кого-то ждал.

Андрюха опять пустил в ход все аргументы:

— Братишка, да если я мент, то я маму свою в рот е…л, отца своего в рот е…л. Я два раза зону топтал из-за наркоты этой. Смотри, — он рвёт на себе рубашку, обнажая вытатуированный под ключицей немецкий погон. — Это «офицер СС» называется, это значит, что я власть ненавижу! Я любую власть ненавижу, понял, братишка!

— Я понял, понял, пацаны, — пацан старается сохранять спокойствие перед столь бурными и эмоциональными призывами о помощи. — Щас братка подтянется, он в курсах за солому, ручник, чарс…

— Да какой ручник, какой чарс, мы же тебе не за то толкуем полчаса уже, — мы с отчаяния чуть ли не стонем, кричим, перебивая друг друга, — нам опиюха нужна, мак, подлечиться чтобы, вмазаться!

— Да, да, за такие дела он тоже в курсе, — отвечает он.

Но тут на дальнем углу показывается толпа санитаров. Ничего не поделаешь! Но Андрюха, махнув рукой, одним прыжком скрывается в пыльных лабиринтах частного сектора, заросших густым кустарником. Мы с Саней возвращаемся в больницу.

Укладываемся на койки в общей палате. Остальные уже здесь. Мужики спокойно обсуждают общие темы: как искать ханку в Магадане, например, или, что слепой массажист — сын известного тюремного авторитета. Я поворачиваюсь и на соседней койке вижу знакомое лицо с потухшими глазами.

— Макс?! Ты?! — он кивает. — Ты же старшак мой бывший! Я Алик. С «Каганата», помнишь?

Его потухшие глаза чуть-чуть оживают.

— То-то я смотрю лицо знакомое, — тихо говорит он. — А я сначала подумал, что нас с тобой на «Дорожнике» вязали…

— Давно здесь?

— Да, пятая кома. Предпоследняя.

Оглянувшись по сторонам, он так же тихо добавляет:

— Только хуйня это всё, Алик. Не верю я в это.

— Ну, не знаю. Базарбиев говорит, что если после его больнички вмажешься, потом или умрёшь, или ослепнешь, или паралич разобьёт.

— Пиздит всё Базарбиев, — вяло отмахивается Макс. — У нас на тюрьме один был после него. Весь курс лечения прошёл, под конец, морфолен воткнули, потом после него не ширялся, правда, но ходил, говорит, отмороженный такой, как зомби. Потом на тюрьме его повязали с ханкой в передачке, так он там снова колоться начал. Слава богу, говорит, опять человеком себя ощутил, хоть и наркоманом. И ничего не стало с ним.

— Значит, не помогает? И мы такие бабки зазря этому Базару платим?

— Он наживается просто на чужом горе. Знает, что любая семья готова любые бабки собрать, лишь бы поманить их надеждой, что вылечит…

— Это ты прав. Сейчас с пацаном познакомился, из Киева, он свалил отраву искать, так у него семья квартиру продала, разменяла, сейчас в комнатушке ютятся все, лишь бы лечение это долбаное оплатить.

— А такое не лечат, Алик, ты бы должен знать… Пока сам не захочешь, не спрыгнешь с иголки, — подумав, говорит Макс. — А свалил он зря. Здесь с дисциплиной строго. Чуть что не так, этот Базар сразу готов любой предлог использовать, лишь бы тебя выкинуть. Ведь на твоё место ещё десять в очереди ждут, спрос большой по всему бывшему Союзу. Меня чуть не выкинули, не долечив, правда не за это, за агрессивность — санитара рубанул. Кого понабрали тут — в жилу попасть по часу не могут. А самим колоть не дают — Базарбиев говорит отвыкать надо.