Тевтонский крест

Бурцев знал. По крайней мере, догадывался. О грызне венецианского дожа и сенаторов за власть он был наслышан.

– ...А уж ссориться с сыном будущего дожа Венеции мой Джузеппе и вовсе не намерен, – продолжала несчастная.

– Так значит, ваш Джузеппе спокойно терпит молокососа, который вьется вокруг его жены?

– Более того, он рад всячески услужить синьору Моро и его сыночку.

– То есть как услужить? В каком смысле?

Венецианка пылала от стыда и гнева.

– Посмотрите вокруг, синьор Базилио! Вы видите рядом моего мужа или хотя бы одного слугу? Я осталась одна в этом доме! Слабая, беззащитная женщина! Вот уже третью ночь подряд Джузеппе уходит, как он выражается, по неотложным делам и отсылает всех слуг. Не догадываетесь почему?

– Чтобы никто не помешал вашему свиданию с Бенвенутто?! – поразился Бурцев.

– Вот именно! Вчера ночью этот юнец уже порывался проникнуть в дом – закидывал с гондолы на балкон веревочную лестницу. Я окатила его помоями. Он страшно ругался. А утром был жуткий скандал с Джузеппе. Представляете, мой муж требовал, чтобы я не противилась Бенвенутто, какие бы действия тот не предпринимал! Кричал, что сын синьора Моро – желанный гость в его доме. Когда я пыталась возразить, Джузеппе едва не убил меня. Не расцарапай я ему его наглую жирную морду... Да вот полюбуйтесь сами!

Шаль слетела с плеч и шеи венецианки. Синеватые пятна на смуглой коже – отчетливые следы чьих-то грубых пальцев – не оставляли сомнений: женщину душили. Неумело, но сильно.

Ох, неправильный какой-то у тебя Отелло, Дездемоночка... Совсем неправильный. Бурцев неодобрительно покачал головой. Шекспир, блин, отдыхает. Такие страсти, небось, и не снились старине Уильяму.

– Почему вы не уйдете от мужа?

– Куда? Я сирота из Пьемонте. Здесь, в Венеции, у меня нет ни родных, ни близких. Я уж думала броситься с балкона в канал. Но ведь самоубийство – великий грех! А Джузеппе, уходя прошлым вечером, наказал, чтобы сегодня я непременно впустила Бенвенутто в дом и позволила ему по своему усмотрению пользоваться всем... Понимаете, поль-зо-вать-ся! Понимаете, все-е-ем!

Несчастная брюнетка всхлипнула.

– И что вы ответили мужу?

– Послала его ко всем чертям!

– А Джузеппе?

– Он заявил, что разрешил Бенвенутто выломать дверь, если я вздумаю противиться. А еще сказал, что сам вернется лишь под вечер, и никто из слуг не появится здесь раньше.

«Ну, и урод же этот Джузеппе! – подумал Бурцев – Превесьма неприятная личность!» Дикая история Дездемоны напомнила давнюю беду Агделайды Краковской. Малопольскую княжну тоже в свое время силком отдавали Казимиру Куявскому. Правда, замуж...

– Вот ведь злыдень! – пробормотал Гаврила. Сотник достаточно хорошо знал немецкий, чтобы уловить суть разговора.

– Бенвенутто приплыл под утро, – продолжала Дездемона. – Орал серенады, пока его не отпугнула похоронная процессия. Потом на нашей рии[142] появились летящие гондолы Хранителей Гроба. Потом грохотали их смертоносные громы. Потом кто-то с кем-то дрался. И снова гремел гром смерти...

Ну да... Бурцев пощупал за пазухой «вальтер». Пистолет – на месте.

– В любое другое время я бы перепугалась не на шутку, но сегодня только радовалась этому шуму. А сейчас, когда все стихло, мне страшно. Опять. Боюсь, Бенвенутто вернется. И сын синьора Моро будет зол, как бешеная свинья. Наступает утро, и время серенад закончилось.

– Поэтому вы открыли нам дверь?

Она промолчала, опустив глаза. Ответа и не требовалось.

– Синьора, но мы ведь могли оказаться бандитами похлеще Бенвенутто. Или вы не поняли, что нас разыскивала городская стража?

– А мне уже все рав-но! – отчеканила она. – Синьоры, я вас умоляю только об одном: сделайте так, чтобы Бенвенутто забыл дорогу к этому дому.

– Но ваш муж? – Бурцев взглянул на синяки под подбородком Дездемоны, – Что скажет он? Как он поступит?

Глазки венецианки прищурились. Дездемона оскалилась, сделавшись похожей на дикую кошку:

– Со своим увальнем Джузеппе я как-нибудь справлюсь сама. А вот с Бенвенутто и его слугой, боюсь, не смогу.

– Ясно, – Бурцев принял решение. – Синьора, если Бенвенутто действительно пожалует сюда...

Стук в дверь возвестил, что «если» уже не уместно.

Стучали громко, по-хозяйски. О дерево били железом. Дверь ходила ходуном.

– Ну, дружище Габриэло, – Бурцев повернулся к Алексичу, – пришло время расплачиваться за гостеприимство.

Новгородец вразвалку направился к спальне Дездемоны.

– Э-э, ты куда это, Алексич?

– Так это... под кровать. За оружием.

– Погоди-погоди, – Бурцев остановил сотника. – На свиданья толпой не ходят. Там, за дверью, всего один молокосос. Ну, может быть, двое, если слуга-лодочник сопровождает господина. Давай-ка обойдемся без пролития крови. Все-таки парень принадлежит к знатному семейству, и смерть оболтуса может осложнить жизнь этой синьоре. От нас ведь что требуется? Просто вышвырнуть щенка и убедить его больше сюда не соваться.

– А как это сделать без крови-то и увечий? – искренне изумился новгородский богатырь.

– Да есть у меня одна мыслишка. – Бурцев повернулся к венецианке. – Синьора Дездемона, Бенвенутто знает немецкий?

– Да, конечно. В Венеции многие говорят по-немецки. Торговое подворье купцов из Германии – самое крупное в городе. А уж после появления здесь Хранителей Гроба и рыцарей ордена Святой Марии немецкий и вовсе становится вторым языком республики.

– Отлично. Идем, Алексич. А вы, дорогая синьора, ждите нас здесь и не высовывайтесь.

Глава 41

Первым делом Бурцев приоткрыл небольшое – с кулак – смотровое окошко в двери. Это можно было делать безбоязненно: в темноте неосвещенного дома разглядеть их с Гаврилой сейчас невозможно, зато окрашенная первыми рассветными лучами улочка просматривалась великолепно.

Как и предполагал Бурцев, на пороге стояли двое. Давешний молодой лютнист с музыкальным инструментом за спиной и коротким мечом в руке весь аж подергивался от нетерпения. Рукоятью своего оружия артист яростно долбился в запертую дверь. Слуга и – по совместительству – телохранитель нахального отпрыска семейства Моро стоял рядом. Парень тоже держал руку на эфесе меча – побольше и посолидней хозяйского.

Заметив, что смотровое окошко, наконец, открыли, Бенвенутто сунул клинок в ножны, прильнул к двери. Что-то зашептал по-итальянски – страстно и угрожающе одновременно. Ну, совсем, блин, распоясалась венецианская золотая молодежь!

Сейчас видны были лишь длинный нос молодого синьора, его черные усики и подвижные пухлые губы. Бурцев долго не раздумывал. Цапнул Бенвенутто за нос. Прихватил двумя пальцами. Сжал, словно клещами. Провернул носяру вместе с головой...

Моро-младший так и влип мордой в окошко. А от его вопля, казалось, содрогнулась вся улица. Перепуганный слуга засуетился возле господина, пытаясь оторвать того от двери-ловушки. Бенвенутто возопил пуще прежнего. Разъяренный, но совершенно беспомощный мажор тринадцатого столетия попробовал было просунуть в окошко клинок, но едва не оттяпал себе нос.