The Мечты. Весна по соседству

Музыка уже не грохотала в ушах, зато ревел двигатель и что-то чирикало в магнитоле у Вадика – кажется, отечественная попса, которую Рома в обычное время не переносил на дух, а сейчас – какая разница. Он продолжал пить в салоне машины, мулатка сидела под боком и щекотала его шею тонкими пальчиками, продолжая ласкать бедра, а Ромка вдруг обнаружил – не приглючилось. Реально мулатка, а не освещение. Это когда его на экзотику успело потянуть?

– Не-е-е! – слышал он собственный хохот. – Ты все-таки давай не филонь. Модже-евский! Моджеевский! Просто же!

– Ма-жи-ев-ский! – хихикала девица.

– Ну глупости какие. Трен-нируйся, кто из нас пьяный?

– Можно буду называть вас просто Ромочка?

Он поморщился. Она сообразила, что перегибает, и попыталась снова.

– Маж-диевский!

– Тебе сколько л-лет?

– Двадцать три.

– Школу закончила? Сколько классов?

– Девять, а потом хореографическое... Какая вообще разница? – надула девица губки, а потом этими самыми губками потянулась к его рту. Они даже целовались, тесно сплетясь на заднем сидении, и все бы хорошо, если бы не кружилась голова. Когда Роман отлепил ее от себя, то продолжил экзекуцию:

– Давай п-пробовать по слогам. Следи, как я говорю: Мод-же-ев-ский! Ну Моджеевский же! Чё сложного?

Она послушно кивнула. И провозгласила:

– Морджеевский!

Получилось звонко, и даже Вадик не удержался – прыснул от смеха, хотя обычно в невозмутимости в любой ситуации отказать ему было нельзя. Хохотал, как ненормальный, и Роман.

– А вы поляк? – вдруг проявила уязвленная мулаточка чудеса догадливости.

– Дед был поляк, - отмахнулся он, а потом обреченно добавил: - Ладно, убедила.

– Ромочка!

– Роман Романыч, - строго поднял Моджеевский вверх палец перед ее лицом. А потом девичий пухлый афроамериканский ротик захватил этот самый палец, и она нежно и мягко провела по нему розовым язычком.

Пошленько так. Незамысловато.

Как вообще попала к нему в машину? Сам приволок или увязалась?

В общем-то, потеряв на время к ней интерес и позволив ей дальше развлекаться, расстегивая пуговицы его рубашки, он продолжил накачиваться алкоголем, уже даже не особенно вникая в то, что льется ему в глотку, – главное, после каждого глотка немного теплеет и чуть меньше болит то, что было холодным и так сильно болело весь последний месяц.

Из авто во двор дачи он почти выползал. Это помнил уже немножко отчетливее, может быть, потому что временной отрезок прошел небольшой между тем положением в салоне – и этим, в обнимку с унитазом. Нет, дошел-то он своими ногами, хотя Вадик и предложил помощь. Но этого путешествия от дверцы машины и до дома хватило, чтобы стало паршиво, и первый раз ему кишки вывернуло возле крыльца.

– Я сейчас... в п-порядок себя приведу... ты жди... – прохрипел он растерявшейся мулатке, рассчитывавшей на бурную ночь в несколько ином значении, чем получалось. И с этими словами скрылся с ее шоколадных глаз в направлении санузла, где его продолжало ломать, пока желудок извергал наружу все, что в него попало с самого утра.

Когда блевать стало уже нечем, он просто сидел на полу, взявшись за голову и думал о том, что неплохо бы принять душ, прежде чем возвращаться. Вымыться, все смыть. Все забыть.

Он пил уже почти месяц, хотя сегодняшний загул достиг наибольшего размаха. Прошедшие недели еще хоть как-то пытался держать себя в руках – больше, чем по вечерам, после работы несколько рюмок, себе не позволял, а тут прорвало. Наверное, от осознания, что время идет – и ничего не меняется. Он только сильнее с каждым днем заковывает себя в броню, и та уже неподъемна, в ней ходить нельзя. К земле гнет от веса. Вот и содрал всю нахрен.

Идиот старый. Вкус молодого мяса вспомнить решил. Перебить. Забыть. Женю. Чтобы набраться смелости и удалить ее фотографии и номер из телефона.

А фиг. Сидит в полузабытьи и пялится в зеркальный потолок, изучая собственное отражение. Утром уже и не вспомнит. И надеется, что мулаточка заснет в гостиной, где он ее оставил, только надеждам сбыться не суждено, потому что спустя какое-то время девочка скребется в дверь и очень встревоженно спрашивает, все ли с ним в порядке.

Не в порядке. Давно не в порядке.

И так это глупо все.

Впустил. Вместе принимали душ.

Был ли секс – черт его знает. Наверное, физически он ничего не смог бы. Есть пределы человеческим возможностям, а в его возрасте – подавно. Но что она спала голая в его кровати, а он сам ее обнимал – это в голове уже отпечаталось. Как скулил Ринго в глубине дачного домика – отпечаталось. И еще отпечаталось, что снилось – чертовщина какая-то, замкнутый круг. Нет, не каждую ночь, но иногда как будто бы заклинивало – словно стоит он у двери в квартире в «Золотом береге», держится за ручку, а повернуть ее не может. Заколдованная она, что ли?

А ведь среди дня почти удавалось убедить себя, что все закончилось, и он еще легко отделался. Иногда ему даже бывало весело.

Проснулся Роман от шума, радостного заливистого лая и строгого голоса Елены Михайловны, раздававшегося, кажется, совсем рядом, за дверью спальни. Мулатки, что характерно, в кровати не наблюдалось. А ему самому срочно требовалось отлить. Но попадаться на глаза грозной экономке не хотелось. 

Да и как экономке не быть грозной, когда каждый день теперь приносил ей все новое испытание. Вот и сегодняшнее утро не стало исключением, что выяснилось, едва Елена Михайловна оказалась внутри Моджеевской дачи. Сначала под ноги ей с диким, устрашающим для непосвященных лаем, кинулся Ринго. Из чего следовал закономерный вывод: пса снова не выгуляли и не покормили. Сделав первое, Елена Михайловна сунулась в свою вотчину – кухню, где ее ждала следующая проверка на прочность. Потому как переступив порог, домработница остановилась как вкопанная, и даже Ринго ошалело шлепнулся задом прямо на ее ноги. Да и было от чего. Посреди их кухни, почти в чем мать родила, если не считать наброшенной измятой мужской рубашки, стояла черная девица и жадно глотала воду.

Впрочем, опомнилась Елена Михайловна гораздо быстрее, чем девица успела сообразить, что время ее нахождения в этом доме истекло до последней песчинки.

– А ну пошла вон отсюда! – гаркнула домработница. И самым убедительным басом, на который был способен, несомненно то же самое продублировал Ринго.

Девица же не растерялась. Отточенное мастерство давало о себе знать, когда она глянула на вошедшую Лену Михалну, поморгала ей длинными ресницами и милым, елейным голоском проворковала:

– Ой... а вы Ромина мама, да? А я – Наоми!

– Мне хоть Иванушка-дурачок! Вон пошла! И другой возможности свалить у тебя не будет, - доходчиво пояснила Елена Михайловна. – Я делаю один звонок, и сюда приезжают начальник полиции, городской прокурор и председатель суда. Статьи подберут грамотно. Ты еще здесь?

– Да меня Ромочка пригласил! Я ему знаете кто? – продолжала сопротивляться мулатка.

– Ну я-то как раз знаю, - кивнула Елена Михайловна и выудила из кармана юбки телефон.