The Мечты. Весна по соседству

Но провернуть этот трюк снова он уже не позволит. Не только Жене, жившей свою параллельную жизнь теперь далеко от него, но и всему тому, что не дает ему покоя – напоминая, напоминая, напоминая до бесконечности.

Даже в самые неожиданные моменты, когда, согласно законам логики и здравого смысла, все должно бы быть предсказуемо с самого начала. Ведь, как известно, даже списки запрещенных вопросов для интервью оговариваются, не то что все остальное, что Роман Романович привык контролировать.

Но кому, как не ему, знать, что все что угодно может выйти из-под контроля.

И то утро никаких эксцессов не предвещало, но день впоследствии принес ему немалую встряску. Приехав на работу с Богданом и отправив его к собратьям-курьерам корпоративной службы доставки, он сам провел с утра два совещания, а на полдень у него была назначена беседа с пронырливым и второй месяц добивающимся встречи журналистом областного издания по поводу все той же песни, которая не имела ни начала, ни конца – проклятые зеленые правозащитники продолжали делать из него монстра. К вырубке реликтовой чащи добавился слив отходов в местную речку-вонючку, а уж к этому Моджеевский точняк никакого отношения не имел, но Арсену расследование поручил, потому как мало ли. Сегодня они и планировали радостно выкатить этому самому представителю четвертой власти результаты и обнародовать то, что вот уже несколько дней как поступило на вооружение Ромкиным адвокатам, чтобы заткнуть хоть на время этот вой иерихонских труб солнечногорского масштаба.

– Демонизировать деятельность представителей бизнес-кругов – это, откровенно говоря, любимая забава общества, - заявил он, отвлеченно разглядывая журналиста, чей хитроватый взгляд был прикован к нему. Интересный кадр: сразу видно, что щель оставишь – и в щель пролезет. И было в нем что-то такое слишком пижонское для его возраста, что Романа Романовича несколько раздражало.

– Но ведь и прецедентов немало, когда правило лишь подтверждалось, - улыбнулся ему господин Уваров, легко пожав плечами в темно-вишневом кожаном пиджаке. На пару тонов темнее пиджака был и шейный платок, повязанный на ковбойский манер. Под пиджаком – рубашка довольно яркой расцветки: цветы и жар-птицы заполонили все пространство на нежно-голубом фоне. Образ довершал перстень на пальце с волчьей мордой.

«Не дай бог на старости лет так удариться», - подумалось Моджеевскому, и он предложил Уварову кофе. Тот согласился, и пришлось звать Алену, пока Борисыч недовольно поджимал губы.

– Откровенно говоря, - продолжил беседу журналист, манерно отпивая из чашки и продолжая улыбаться, - сильные мира сего зачастую мало считаются с проблемами людей ниже себя по положению. Статус в настоящее время решает все.

– Верховенство закона для меня решает все, - поспешил поправить его Моджеевский и принялся привычно разглагольствовать, как умел по любому поводу: – В том, что касается его соблюдения – я консерватор. Законы не дураками писаны, и если общество им не подчиняется, то грош цена такому обществу. В конце концов, правовая система – это способ людей договориться, как мирно сосуществовать, чтобы сосед не мешал соседу.

– То есть вы ратуете за комфортную жизнь ближнего своего?

– И ближнего, и дальнего, - хохотнул Роман, совсем не ожидая, чем обернется для него уже через пару минут вся эта фантасмагория.

Уваров криво усмехнулся, зачем-то полез в телефон, а через мгновение перед самым носом Моджеевского лежала раскрытая в браузере статья с фотографией, достойной обложки самого желтого из изданий. На одной половине изображения был он сам с танцовщицей из клуба, на другой – тоже он. Но уже на летнем благотворительном балу с Женей, когда впервые вывел ее в свет. Под дых – ударило. Роман вскинул брови и воззрился на журналиста.

– Не волнуйтесь, Роман Романович, - проговорил тот, продолжая лыбиться, - статья старая. Новых не выходило. У нашего брата прямо мораторий на вашу личную жизнь, но весь интернет не подчистишь. Кое-что да осталось.

– Вы пришли обсудить подробности моих отношений с женщинами? – осведомился Моджеевский, сжав челюсть, но пока еще держал себя в руках.

– Нет, что вы! – поднял вверх руки Уваров. – Как можно? Но вы же сами заговорили о комфорте ближнего. И меня по этому поводу интересуют исключительно ваши отношения с моей дочерью, которую вы предали и бросили!

Ромка аж икнул.

Борисыч за его спиной напрягся, но пока выжидал.

Сам Уваров, так и не дождавшись вопроса, снова кивнул на свой телефон и пафосно добавил:

– Да, да! Это моя дочь. И в свете того, как вы с ней обошлись, я полагаю, наша семья в своем праве требовать компенсации за моральный ущерб, перенесенное унижение и выставленную на всеобщее обозрение личную жизнь.

– Вы – ее отец? – пропустив мимо ушей слова о компенсации, мотнул головой Ромка и тоже ткнул в статью. Конечно, цвет кожи с танцовщицей, ни имени, ни лица которой Моджеевский хоть убей не помнил, у них несколько отличался, но мало ли... Может быть, там мама – африканская принцесса.

– Разумеется! Мы же с ней одно лицо – вы присмотритесь! – объявил господин Уваров, добивая его окончательно тем, как подался к нему, демонстрируя собственную физиономию. – Никакого теста ДНК не надо!

На физии, кажется, тоже не экономили. Следы косметических процедур присутствовали. Моджеевский вдруг выхватил его глаза глубокого синего цвета и совершенно ясно осознал, что знает еще одни точно такие же. Он застыл, глядя на журналиста и медленно врубаясь в происходящее, тогда как Борисович за его спиной скептично фыркнул. А потом Роман оперся обоими локтями о стол и слегка подался к Уварову, став при этом неожиданным образом похожим на тигра перед прыжком, но тот не останавливался, продолжая исторгать свои рассуждения:

– Или вы полагаете, что подаренное моей Жене имущество – достаточная цена за ее сегодняшние душевные страдания?

Теперь громко выпустил носом воздух Коваль, видимо, получивший культурный шок от таких заявочек.

– А ваша Женя страдает? Душевно? – поинтересовался Роман, приподняв бровь.

– Разумеется! Бедная девочка чувствует себя обманутой!

– Бедная девочка, как вы изволили выразиться, получила то, что ей причиталось бы после развода. И она достаточно умна, чтобы понимать, что на большее претендовать не стоит – и после тех событий не объявлялась. А вот вы, судя по всему, не очень разобрались в ситуации, раз пожаловали.

Уварову услышанное не понравилось. Но, как говорится, наглость – второе счастье, и сдаваться он не собирался, лишь еще больше выровнявшись в кресле. Кофе был отставлен на блюдце, а сам журналист уверенно заявил:

– Ваши подарки – это подарки любящего мужчины своей женщине. А сейчас речь идет о компенсации за перенесенные страдания! Наша семья настроена решительно, господин Моджеевский! Если вы не хотите решать дело полюбовно, то мы и до суда дойдем.

– Я прекрасно знаю семью Евгении Андреевны, - медленно, будто говорил с душевнобольным, и делая особый акцент на Женином отчестве, ответил Роман. – И знаю ее отца, и…

– Это печальная история! – перебил его Уваров.

– Избавьте меня от подробностей! – рявкнул Роман.
– Так вот… я знаю Андрея Никитича, потому продолжать вести разговор с вами далее не намерен. Если у Евгении Андреевны есть ко мне какие-то претензии, она вполне может высказать их лично. Я от нее не скрываюсь. Остальное – никого не касается. Особенно вас, господин Уваров.

– Вы ошибаетесь, Роман Романович, я ради своей дочери пойду на все!

– Ну тогда для начала – выйдите за дверь и уходите как можно дальше от офиса «MODELIT», пока я не сказал «фас» своим людям. Надеюсь, достаточно доходчиво изъясняюсь?