Тибетская книга мертвых (сборник)

Я ограничил мое представление сочинений тибетской традиции о смерти и умирании этими семью основными темами. Есть также множество других типов литературы по данному предмету помимо этих, но, поскольку они не связаны непосредственно с живой практической традицией, я не включил их сюда. К этой категории принадлежит книга Лати Римпоче и Джефри Хопкинса «Смерть, промежуточное состояние и перерождение», и на тибетском есть множество работ такого рода, дающих доктринальный анализ процесса смерти, умирания и перерождения. Я не использовал руководства такого типа здесь, потому что вышеупомянутая работа Джефри Хопкинса понятна и точна, а любой текст такого характера сам потребовал бы целой книги. В этой антологии я старался придерживаться литературы, непосредственно относящейся к практике и традиции смерти и умирания как живой духовной традиции, религиозных и мистических сочинений, которые очерчивают и оттеняют особенности тибетского подхода. Доктринальный анализ конечно же ценен, в некоторых отношениях даже больше, чем практическая традиция, но именно система практики в конечном итоге ближе сердцам и душам людей, и по этой причине именно она может передать основное переживание, лежащее за учениями. Я бы, однако, очень рекомендовал работу Лати Римпоче и Джефри Хопкинса как прекрасное приложение к данной книге, дающее обзор описанных в ней процессов.

Еще одной важной категорией литературы о смерти и умирании является «даслок», или рассказы «вернувшихся из мертвых» [436] . Это различные случаи с людьми, умершими и таинственным образом вернувшимися к жизни до кремации или похорон. На тибетском есть сотни таких рассказов, больших и маленьких, но большинство из них насчитывают сотни страниц. Они чем-то напоминают древнегреческие рассказы об умерших, побывавших в Аиде и вернувшихся. Обычно умерший встречается с покойным родственниками, членами семьи, друзьями, а также известными персонажами прошлого, и его просят передать послания живым. Вернувшись к жизни, такой человек часто начинает вести образ жизни странствующего пророка, он путешествует с места на место, рассказывая о своем загробном похождении и остерегая своих слушателей избегать зла, причины страданий в последующем, и призывая творить добро, причину счастья. Я не включил такого рода повествований в эту антологию, так как их содержание выходит за рамки того, что я имел в виду, составляя эту книгу. Литература «даслоков» более относится к мистическому жанру откровений, чем к практическому. Кроме того, непомерная величина имевшихся у меня текстов убедила меня, что любое серьезное их исследование потребует отдельной публикации.

436

Краткий рассказ о некоторых наиболее популярных материалах ‘das-lok см. в статье: Epstein L. On the History and Psychology of the «Das-log // The Tibet Journal. 1982. Vol. VII. № 4.

Во всех усилиях по сведению воедино моих размышлений и тибетских материалов, составляющих эту книгу, моей главной целью было пролить свет на те стороны тибетской литературы о смерти и умирании, которые бы дали читателю представление о системе в целом как о способе постижения мира, нашего положения и назначения в нем. Я избегал экзотики, такой как руководство по методам мумифицирования мертвых [437] (также довольно популярное в Тибете), ужасающие методы оживления покойников, методы черной магии по оживлению трупов (несомненно оставшиеся от добуддийской магии) и других подобных граней тибетской литературной традиции, хотя и впечатляющих, но неспособных дать что-либо положительное современному миру. Моей целью была попытка рассмотреть человеческие черты, традиции, проходящие сквозь времена и культуры, в надежде на то, что что-нибудь из этих традиций послужит некоторым стимулом, даст маленький толчок современным исследованиям смерти и умирания. Тибет имел одну из очень немногих древних культур, пришедших в соприкосновение с современным миром, не искаженным колониальной эпохой и разрушениями великих войн, измучивших материалистические общества последних двух столетий. Возможно, это очень древнее отношение к миру вместе с высокой духовностью, жившей в сердцах тибетских буддийских мистиков на Крыше Мира, может даже сегодня принести новые смыслы планете, стоящей перед выбором: либо саморазрушение, либо начало нового возрождения. Конечно, Тибет имел изумительно сложную культуру, и как таковая она принадлежит человечеству как целостному сообществу. Эта культура – часть океана мировой культуры, и если, почерпнув из него немного, мы как-то обогатим наше коллективное восприятие, очистим загрязненные реки эпохи, переполненные страхом, агрессией и материалистической алчностью; если это прольет хотя бы слабый свет на поиски человеком самого себя и понимание мира, в котором он живет, или даже если несколько живых существ найдут какой-то реальный и благотворный духовный смысл в этих древних текстах нескольких величайших учителей Страны снегов, то тогда мой труд по составлению этой книги будет не напрасен.

437

Должен сознаться, что испытывал искушение включить материал о мумификации в эту книгу. В Тибете мумифицировали тела многих известных наставников, включая большинство Далай-лам и Панчен-лам. Записи о мумификации многих из них все еще существуют в исторических архивах, и я видел рассказ о мумификации Пятого Далай-ламы, который поразил мое воображение. Есть также руководства по мумификации, и они представляют значительный интерес. Но в конце концов я решил не включать сюда подобный материал из-за многих технических проблем, включая перевод, а также из опасения, что какие-нибудь экзальтированные особы могут заняться мумификацией. В Тибете мумифицировали только святых. Затем эти мумии помещались в золотые или серебряные алтари для защиты от разложения. Рассказывают, что, когда китайские коммунисты вскрыли алтарь с мумией Цзонхавы, на ней не было никаких признаков разложения, а ногти и волосы продолжали расти. Китайцы бросили ее в реку, но она парила над водой. Тогда ее сожгли, облив бензином. Однако нескольким тибетцам удалось добыть некоторые реликвии этого святого тела из огня и переправить в Индию, где они ныне хранятся в храме монастыря Далай-ламы в Дхарамсале.

Касаясь своих усилий по сохранению тибетской культурной традиции перед лицом китайского вторжения в Тибет и попыток искоренить тибетское духовное наследие, Его Святейшество Далай-лама сказал: «Если в нашей традиции есть нечто ценное для человечества, то наша обязанность сохранить ее перед лицом любых трудностей. Духовная культура – это то, что проходит сквозь расовые, национальные границы и даже время. Мирская культура, сколь бы она ни была изощренной, не имеет вечной ценности, как духовная. Поэтому те стороны тибетской культуры, которые были просто порождениями времени и места старого Тибета, не нуждаются в спасении. Но если есть традиции действительно ценные для человечества ныне и в будущем, мы были бы слабыми, глупыми и безответственными, позволив им утратиться или разрушиться. Я верю, что наши мысли и методы познания природы ума и развития духа принадлежат к той категории, что полезна для человечества. Они не принадлежат тибетцам, мы просто их хранители. Поэтому я и мой народ сделаем все, что в наших силах, дабы увидеть, что эти грани нашей культуры не утрачены с потерей Тибетом самостоятельности. Они должны быть вручены нашим детям и детям наших детей и переданы в сокровищницу человечества, где они будут служить на благо всем» [438] .

438

Этот вопрос возник во время моего интервью агентству новостей Ассошиэйтид Пресс. Интервью было опубликовано в марте 1976 года, хотя этот материал не был включен в мою запись встречи.

В то или иное время буддизм был религией почти для половины народов мира, а Тибет, как никакая другая страна, был хранилищем классического индийского буддизма. Весьма вероятно, что кое-что из этих древних учений понадобится современному человеку. Наша технология настолько изменилась, что превратилась в игрушку, которой мы забавляемся. Но фундаментальная природа человеческого тела и мозга та же, что во времена Будды. Природа ума, взгляда и мира, обозреваемого сознательным взглядом, не изменились в своей коренной основе. Мы можем прожить лет на десять больше, чем большинство людей во времена Будды, – хотя сам Будда дожил до весьма солидного возраста, до 82 лет, – но мы также встречаем смерть, которая для нас не менее реальна, чем для людей прошлого.

Современная эпоха – это время, когда мир становится все меньше и меньше, а различные мировые культурные центры обмениваются знанием с поразительной скоростью. Тибет был одним из четырех великих культурных центров Азии, но из-за его естественной географической изоляции от западного мира он одним из последних вступил на международную арену. Эта изоляция имела также определенное преимущество, позволившее ему выйти в современную эпоху в относительной культурной чистоте. Нам обязательно следует посмотреть, что могут сказать нам философы и созерцатели этой глубоко духовной страны, и поискать, тщательно просеять тибетские культурные сокровища, чтобы определить, есть ли там нечто, способное помочь человечеству на пути взаимопонимания. Восток сейчас перенимает с Запада все, что может, и будет пожинать соответствующие плоды. Мы, со своей стороны, должны преодолеть наш культурный снобизм и посмотреть, нет ли чего-либо на Востоке, что послужило бы нам на благо. Ключ к познанию и развитию – это открытость ума и интеллектуальное любопытство. Интеллектуальное или духовное тщеславие никогда не помогало развитию. Тибетская традиция способствовала развитию культуры глубокой мысли и духовности в течение многих столетий и служила Меккой для буддистов-махаянистов задолго до того, как Америка появилась на европейских картах. Ее прошлое дает свидетельство ее величия. Мы обязаны посмотреть на открытия учителей Тибета и проверить их идеи в свете современной мысли.

Работа над этой книгой принесла мне много радости. Я надеюсь, что найдутся те, кто также будет читать и изучать ее с радостью. Смерть и умирание – это только на первый взгляд мрачная тема, в ней есть своя чудесная и поразительная сторона. Тибетские мыслители разработали уникальный способ воззрения и проникновения в это, путь, где на каждом шагу и смех, и слезы. Они хорошо понимают мрачность и трагедию смерти, но они также видят в ней свет и свободу. Их отношение настолько же идеализировано, насколько и реально, полно надежды и печали. За 12 лет, проведенных с тибетскими беженцами в Северной Индии, я был свидетелем смерти многих светских людей и монахов и видел реакции тибетцев. Глубина, с какой эта культура вжилась в исповедуемую ею философию, поистине трогает. Однажды в Бодхгайе Далай-лама проводил неделю проповедей и посвящений, и более ста тысяч человек собралось там из разных гималайских княжеств. Там рождались дети и умерло несколько стариков. Однажды вечером я увидел старика, сидящего под деревом. Он сидел спокойно и безмятежно, тихо повторяя свои молитвы и радуясь счастливой судьбе, что оказался в таком святом месте, как Бодхгайя, в столь замечательный момент. Он взглянул на группу, с которой я был, и наградил нас лучезарной улыбкой, а спустя несколько минут, все так же сидя в медитационной позе, прислонился спиной к дереву и скончался. Его лицо выражало совершенное удовлетворение. Когда его семья узнала, что он умер, они послали за семейным ламой. Тот пришел еще с несколькими ламами, и они начали читать нараспев молитвы и медитировать, расположившись вокруг мертвеца, но оставив его также сидеть под деревом. На рассвете они положили его на носилки и отнесли на берег реки. Там в присутствии семьи останки кремировали. После кремации семья собрала пепел и развеяла его под деревьями, что растут у великого храма в Бодхгайе, проронив несколько молчаливых слез. В полдень они вернулись на проповедь Далай-ламы, как будто ничего не случилось, но, видя, как они слушают беседу Далай-ламы, каждый мог почувствовать их осознание потери своего деда, осознание, принимающее потерю с такой красотой, силой и достоинством, которые напоминали выражение удовлетворения, бывшее прощальным приветом этого старика своему народу.

Тибетцы – сильный, сердечный и здравомыслящий народ, а их культура – одна из наиболее духовных культур, существовавших на земле за ее писаную историю. Я испытываю огромное удовольствие, живя с ними столько лет и имея честь знать Далай-ламу и четырех его гуру – ныне все четверо уже скончались, – и чувство ответственности за то, что» столь долго изучал с величайшими учителями, пришедшими из Страны снегов [439] . Невозможно ни выразить испытываемое мною уважение к этим редким образцам человеческой природы, ни отплатить за доброту, выказываемую ими в течение многих лет, но в знак уважения и моей глубокой благодарности я посвящаю этот труд им, а также памяти покойного д-ра У. И. Ивэнса-Вентца, первым осуществившего точные переводы тибетских материалов для Запада и заложившего основы для многого, что совершилось с тех пор в области тибетологии.

439

Мне посчастливилось получить учения и посвящения от всех четырех этих наставников: Старшего Наставника Кьябдже Линг Ринпоче, Младшего Наставника Кьябдже Триджанг Ринпоче, Духовного Советника Кьябдже Серконг Ринпоче и Бодхисаттвы, Личного Советника Тензин Гьялцена. В первые десять лет моей жизни в Дхарамсале первые три наставника были легко доступны для посетителей, и я воспользовался преимуществом их присутствия в полной мере. Четвертый гуру редко бывал в Дхарамсале. Он много разъезжал. Все четверо умерли в течение последних пяти лет. Одна из очень печальных сторон жизни с тибетскими беженцами – это быть постоянным свидетелем ухода старых лам. Эти выдающиеся учителя воплощали духовную культуру Тибета и обладали поразительными познаниями. Новое поколение, выросшее в Индии, много училось и хорошо образованно, но трудно сказать, сможет ли оно достичь уровня величия ушедшего поколения. Требования суровой беженской жизни, ужасный индийский климат, высокий уровень болезней и стресса ставит их в трудное положение. Особенно замечательными людьми были Старший и Младший Наставники Далай-ламы. Люди со всей Центральной Азии приходили спросить у них совета по любым вопросам, начиная от личных дел и до сложнейших философских проблем. Каждый день они много часов беседовали с приходившими. Когда Старшему Наставнику шел 80-й год, он произнес в Южной Индии проповедь для самых знающих схоластов Центральной Азии, длившуюся по 6–7 часов в течение месяца, не выказывая ни малейших признаков усталости. Подобным же образом за год до этого Младший Наставник произносил пространные проповеди, невзирая на свои преклонные годы. Оба этих учителя, казалось, помнили все, что они когда-либо видели, слышали или читали, и ничего не осталось вне сферы их познаний. Новому поколению, конечно, придется много поработать, чтобы достичь уровня этих двух учителей.

В завершение я хотел бы добавить замечания о системе транслитерации санскритских и тибетских терминов и имен. Я не использовал диакритических знаков в санскритских словах в самом тексте. Мне кажется, что они только создают помехи для читателя, не знающего, что с ними делать, а знающий санскрит в них не нуждается.

Тибетские слова всегда создают проблему при транслитерации. По всему тексту я привожу их только так, как они произносятся. Транслитерация (воспроизведение по буквам) используется только в примечаниях и словаре. Тибетский язык изобилует непроизносимыми префиксами, суффиксами, подписными и надписными буквами, и правила их произношения непостижимы. Например, Бло-бзанг-грагс-па произносится просто Ло-занг-тра-па, а бстанг-па как тен-па. Нечитаемые буквы только смущают непосвященного. Отметим также, что, когда буква «г» появляется в начале слога, я транслитерировал ее в тексте как «г», но в конце слога она обычно оглушается при произношении и транслитерируется как «к».

Глава I

Те, кто подлинно преданы философии, заняты, по сути вещей, только одним – умиранием и смертью.

Платон. «Федон»

Предварительное замечание

Материалы первой главы взяты из тома проповедей предыдущего, или Тринадцатого, Далай-ламы, Гьялва Тубтен Гьяцо, прочитанных по случаю первого полнолуния каждого тибетского Нового года [440] . Эта ежегодная проповедь представляла завершение праздника Великой молитвы в Лхасе, религиозного празднества, начинающегося за день до февральского новолуния, продолжающегося 15 дней и торжественно завершающегося проповедью полнолуния [441] . Традиция праздника Великой молитвы была начата Ламой Цзонхавой, гуру Первого Далай-ламы, в начале XV века и продолжается до сегодняшнего дня. Нынешний Далай-лама поддерживает эту традицию из Дхарамсалы в Индии.

440

Эта группа проповедей составляет первый раздел во втором томе собрания сочинений (тиб. gSung-‘bum). Полное название таково: «Проповеди и беседы вместе с чтением Джатак, имевшие место во время посещений монастыря Гумбум и других мест, а также во время Великого праздника молитвы в Лхасе». Чтение Джатак упомянуто, поскольку во время проповеди полнолуния на большом празднике в Лхасе всегда включается выборочное чтение из книги Арьяшуры «Гирлянда джатак», сборника 34 рассказов о предыдущих рождениях Будды.

441

Праздник, по существу, длился целый месяц, но национальным праздником считались только первые две недели.

В течение столетий проповедь полнолуния на этом празднике произносилась Далай-ламой, а при его отсутствии или малолетстве назначенным высоким ламой. Проповедь, которую я выбрал для этой главы, была произнесена весной 1921 года, когда Тринадцатый Далай-лама завершал последний год своего трехлетнего отшельничества. Для этой проповеди он выбрал в качестве темы медитацию смерти линии преемственности Кадам, вероятно, из-за межсектантского характера этой передачи. Эта традиция была принесена в Тибет в 1042 году Джово Атишей, который был приглашен в Страну снегов царем Западного Тибета и оставался там до своей смерти, около 13 лет. Чтобы показать линию преемственности и предмет проповеди, Тринадцатый начинает со стихотворных строк из сочинения Атиши, относящихся к смерти и непостоянству.