Тибетское Евангелие

Весело скатывались вниз с деревьев смелые белки.

Медленно влачили панцири угрюмые черепахи, робко высосывая из костяной дыры мертвые, высохшие лики.

Проламывая путь в чащобе, выходили на поляну слоны.

Выбредали на свет из тьмы волки, зеленью смерти наливались зрачки их.

Мать Зверей раскинула руки.

И звери, что вышли навстречу Матери своей, пропели, протрубили, прокричали славу ей!

Такой хор слышал впервые; и уже никогда не услышу.

Видел: черный медведь сидел недвижно, Мать подошла к нему и за шею обняла, лицо к его морде прижала.

Видел: змея обвила ноги Матери, и Мать смеялась, руки к небу воздев.

На кончики пальцев Матери сели колибри, и все десять птиц пели славу Матери своей.

Подошли волки; каждого теребила Мать любовно по шерсти, и лизали волки руки ее, будто верные собаки.

Белки сидели на плечах Матери; леопарды толкали носами ладони Матери; черепахи подползали и ложились рядом со ступнями Матери; обезьяны кувыркались по траве вокруг Матери.

Вышла черная пантера, терлась затылком о колени Матери, и Мать трепала пантеру за холку, ласковые слова говоря.

При этом глядели на меня одного глаза Матери.

Знал: неспроста на меня глядит.

Взглядом отвечал: Да, люблю детей твоих, Мать!

Ибо ты Мать; ибо все мы дети твои.

И улыбалась, видя, что понимаю ее.

И улыбался, видя, что разделяет радость мою.

Так радовались детям Матери мы оба.

Вышла на поляну корова, крикнула громко, Мать призывая.

Служанка поднесла ведро Матери, и стала корова, и обернула голову, на Мать покорно глядя: возьми молоко мое, о Мать!

Поглядела Мать на меня, так сказала: Подойди, о Исса! Научу тебя корову доить!

Так сказал: О, с радостью, Мать!

Подставила Мать Зверей ведро под розовое вымя, взяла мои руки в свои, гладила так нежно, будто пальцами, как губами, руки мои целовала.

И ощутил неведомую дрожь внутри себя.

И так сказала: Так же, как ласкаю я твои руки, Исса, так должен ласкать ты вымя коровы, ибо священна она! Тогда польется молоко из сосцов ее. Тогда отдаст корова тебе дары свои.

Прикоснулся к тяжелому вымени.

Музыкой зазвучали струи молока, падая вниз, о днище ведра разбиваясь!

И смеялся, глядя, как из-под пальцев моих вырываются белые струи, вниз ударяя!

Наполнялось ведро. Смеялась раджини, созерцая, как умело дою корову!

Когда вровень стало густое молоко с краем ведра, положила руки Мать Зверей мне на плечи.

Ощутил жар рук ее. Замер.

Вспомнил мать мою. Там, далеко. В Назарете. Оставленную мною для дальнего путешествия, для жизни иной.

Грудь стеснило. Горло петлей захлестнуло. И не мог говорить.

Мать Зверей так стояла. Ладони ее холстину плаща моего прожигали.

Так сказала: Хорошо ли тебе было доить корову, о Исса?

И не мог говорить.

И так прошептала: Поговори с ней. Корова — раджини всех живущих. Не умеем быть ей благодарными. Поклонись ей. Поцелуй ее.

Поднялся с земли. Руки мои пахли молоком. Встал на колени перед коровой. Человечьи глаза на меня глядели, и человечий вздох из коровьей груди раздался.

Я люблю тебя, корова, так сказал. Благодарю тебя за то, что питаешь и спасаешь человека и дитя его! Ты — наше дитя. Я никогда не убью тебя, спасибо Матери Зверей. Я никогда не принесу тебя в жертву. Никогда не вкушу мяса твоего. Жизнь священна, и вымя твое священно. Будь счастлива и благословенна! Живи! Царствуй!

Встал с колен. Обернулся к Матери Зверей.

Положил руки ей на плечи.

На поляне сидел. Кругом сидели медведи, и был внутри круга.

Черные звери сидели на задних лапах. Глядел на черные морды, на красные глаза.

Сказал медведям: Слышите ли вы меня, понимаете ли?

Медведи наклонили головы и подняли лапы, и видел торчащие из шерсти длинные черные когти их.

Мать протянула мне деревянную дудку. Взял у нее из рук.

О, флейта! Нежная флейта! Никогда на тебе не играл.

Набрать в грудь воздух и дунуть в отверстие, затем в другое; дунуть в пустоту и услышать, как пустота зазвучит.

Гладко обточенное, покрытое душистым лаком дерево холодило горячие губы.

Воздух вышел из меня и вошел в отверстие флейты. Услыхал первый звук.

Держал флейту в дрожащих руках; впервые в жизни играл на ней.

Внимали звери. Застывали, музыку слыша.

Нежно и тонко пела под губами флейта, и превращался в флейту.

Я уже был не я, а флейта; я был не я, а медведь, разевающий горячую красную пасть, впивающий музыку каждым волоском черной шерсти.

Медведи стали сильнее раскачиваться под мою музыку. Сидя, они танцевали.

Потом встали на лапы, танцевали уже открыто, не стыдясь нас, людей.

Танцевали под музыку флейты. Дикие, под небесную музыку. Жестокие, под музыку любви.

Значит, можно ненависть приручить?

Значит, можно страх обратить в любовь?

Видел улыбку Матери Зверей.

Думал так: да, останусь здесь навек!

Еще так думал: невозможно мне быть мужем Матери Зверей, у нее есть Красный Раджа!

А еще думал так: медведи, радуйтесь! Змеи, радуйтесь! Черепахи, радуйтесь! Обезьяны, веселитесь! Пойте, разноцветные птицы! Сегодня ваша Мать показала сокровища свои. И говорит мне: Бери! Владей!

А что скажу ей? Что я Путник, и жизнь моя Путь? Она и так это знает!

Что не хочу любви ее? Хочу, она это видит!

Выпала звучащая флейта у меня из слабых от любви пальцев.

Оборвалась музыка. Погас тонкий, единственный звук.

И медведь подкатился ко мне черным клубком, цапнул флейту когтем, ухватил ловко и подал мне.

Кричали мне глаза зверя: играй! Не прекращай музыки! Музыка не должна прерваться! Музыка должна звучать всегда! И в жизни целой; и близ могилы; и за могилой! Ибо музыка одна — вечный наш свет!

И павлин, важно шагнув ко мне золотым крестом растопыренной лапы, распустил для меня дикий, бешеный веер хвоста своего.

Раджини приказала подать нам слонов для катанья.

Катались на слонах весь день и всю ночь; слоны пришли на берег реки, и сидели верхом на слонах и смеялись, видя теченье реки в ночи: светлым молоком текла она в берегах непроглядной тьмы.