Тихоходная барка "Надежда" (Рассказы)

— Медведя?
– оживился Саша.
– Я в Байките - аэропорту тоже там, когда ночевал, то там лазил медвежонок между коек, маленький такой, совсем с кошку. Цапнул одного дурака, он пальцами под одеялом шевелил. Тот

ему спросонья переломал хребет. Мы все проснулись, взяли гада, раскачали хорошенько и выкинули в окно. Летел вместе с рамами...

— Хребет сломал? А медвежонок что?
– заинтересовался Гриша.

— Что... Подох. Он же, ему же несколько дней всего и было. А гада потом вертолетчики посадили в самолет и говорят: "Мы тебя, вонючку, административно высылаем, пошел отсюда, пока самому костыли не переломали".

— Вот же хрен какой, - опечалился Гриша.
– Это ж нужно - беззащитного медведя! Стервы, есть же стервы

на белом свете! Вот Катюша моя была - это уж всем стервам была стерва! "Знаешь, милый мой, если ты - мужик, так и бери себе мужичку! И потом, если б ты меня хоть немного уважал, ты бы не вел себя как скотина". А я ее не уважал? Старуха год на полатях жила - я хоть раз возник? А то, что я пью, так я - не запойщик, я - нормальный. Пью себе да и пью. Вот так. И пошли-ка они все куда подальше...

— Стервы. Это верно, - равнодушно согласился Саша, прицеливаясь к полатям.
– Не могу тебе возразить, друг,

сам неоднократно горел. Сейчас вон - еле выбрался.

— Слушай, а ты помнишь эту харю?
– внезапно разгорелся Гриша.
– Ты помнишь, у нас на курсе ходила одна

стерва, у ней еще ребенок был, она все всегда первая лезет сдавать и говорит: "Мне маленького кормить надо".

— Ну, - сказал Саша.

— А-а, ты ведь у нас появился на втором, так что не знаешь всех подробностей. С ней до всех этих штук ходил

несчастный этот... Клоповоз... Клоповозов, что ли, была его фамилия. Или Клопин? Не помню...

— Не важно, - сказал Саша.

— Вот. И она раз подает в студсовет на него заявление, что, дескать, тити-мити, скоро будет этот самый "маленький", а что он, дескать, не хочет жениться, хотя он был у ней "первый" и всякие такие по клеенке разводы. Прямо так все и написала в заявлении...

— Ну и дура, - сказал Саша.

— Да конечно ж, дура!
– вскричал сияющий Гриша.
– Потому что собрался этот студсовет, одни мужики,

и спрашивают ее эдак серьезно - опишите подробно, как это было! Ну, умора!..

— А она что?
– заинтересовался Саша.

— А она опухла и говорит: "То есть как это "как"?" - "Ну, - говорят, - расскажите, как. Во сколько он к вам,

например, пришел?" - "В десять вечера", - говорит.

"Ане поздновато?" - спрашивают. А она: "У нас в общежитие до одиннадцати пускают..."

— И вы, - говорят, - до одиннадцати успели?

— Успели, - она отвечает.

— А что так быстро?
– один говорит.

— Стало быть, он правила посещения общежития не нарушил?
– другой говорит.

— Нет, товарищи, вы посерьезней, пожалуйста, - стучит карандашом по графину третий.
– А вы не отвлекайтесь от темы. Вы лучше расскажите, как было все.

— Ну и что?
– улыбался Саша.

— Да то, что она не выдержала этого перекрестного допроса и свалила не солоно хлебавши. Но...
– Тут Гриша

значительно погрустнел.
– Бог - не фрайер. Клоповоз в Улан-Удэ схватил какую-то заразу и совсем сошел с орбиты. Говорят, он в прошлом году помер. Или в окошко выкинулся. Хотя, может, он и не помер, и в окошко не выкинулся, но все же он с орбиты сошел, так что верховная справедливость оказалась восстановленная.

— А ты считаешь, что была допущена несправедливость?
– хитрил Саша, любуясь Струковым.

— А как же иначе?
– уверенно сообщил тот.
– Форменное же издевательство над девчонкой, несмотря на то

что она - тоже стерва. Нашла куда идти и кому рассказывать. Бог - не фрайер, вот он и восстановил баланс. Эта

теперь маленького в музыкальную школу водит, а Клоповоз в гробу лежит.

— Ну уж, это неизвестно, кому лучше, - вдруг сказал Саша.

— Нет уж, это ты брось и мозги мне не пудри, - сказал Гриша.
– Философия твоя на мелком месте, как, по

мнишь, всегда говорил тот наш идиот-общественник, старый шиш?

— Помню, помню, - вспомнил Саша.
– Я еще помню, помнишь, он к нам когда первый раз пришел в пятую аудиторию... в зеленой своей рубашке и, нежно так улыбаясь, говорит: - Ну, ребятки, задавайте мне любые вопросы. Что кому непонятно, то сейчас всем нам станет ясно...
– Любые?
– Любые.
– И через десять минут уже орал на Егорчикова наш мэтр, что он таких лично... своими руками... в определенное время... на крутом бережку... Красивый был человечище!

– Да уж, - хихикнул Гриша.
– Задул ему тогда Боб.

Я как сейчас вопросики эти помню, вопросы что надо, на засыпон. Этот орет, а Боб ему: - То, о чем я спрашиваю, изложено, кстати, в сегодняшней газете "Правда"...

И вдруг страшно посерьезнел Гриша.

– Знаешь... понимаешь...- внезапно зашептал он, приблизив к Саше думающее лицо.
– Мне кажется, что...

что разрушаются какие-то традиционные устои. Понимаешь? Устои жизни. Как-то все... совсем все пошло враз

брод. Как-то нет этого, как раньше... крепкого чего-то нет такого, свежего... Помнишь, как мы хулиганили, лекции пропускали? А как с филологами дрались? А как пели?

Там в океан течет Печора, Там всюду ледяные горы, Там стужа люта в декабре, Нехорошо, нехорошо зимой в тундре!

В стену опять застучали, но Гриша даже и не шевельнулся.

— А что сейчас?
– продолжил он.
– Какие-то все... нечестные... Несчастные... Мелкие какие-то все. Что-то

ходят, ходят, трясутся, трясутся, говорят, шепчут, шуршат! Чего-то хотят, добиваются, волнуются... Тьфу, противные какие!..

— Постарели мы, - сказал Саша.
– Вот и всего делов.

— Нет!
– взвизгнул Гриша.
– Мы не постарели. И я верю, что есть, есть какой-то высший знак, фатум, и все!

ВСЕ!
– в том числе и моя бывшая жена-стерва, будут строжайше наказаны! Я не знаю кем, я не знаю когда, я не знаю как. Я не знаю - божественной силой или земной, но я знаю, что все, все, в том числе и ты, и я, все мы, вы, ты, он, она, они, оно, будем строжайше, но справедливо наказаны. Э-э, да ты совсем спишь, - огорчился он.