Тилль

— Не поможет, — говорит Зепп, — не полезу.

Тут в подлеске раздается треск, ломаются сучья. Хайнер вернулся. Заметил, что скоро ночь. Он не может один в темном лесу, еще раз он этого не выдержит. Он со злостью отбивается от мух, прислоняется к стволу, бормочет что-то себе под нос.

Клаус и Зепп отворачиваются от него и видят, что мальчик стоит рядом с ними. Они испуганно отскакивают. Как он так быстро спустился? Он снимает то, что было у него на голове. Кусок кожи, покрытый шерстью, с двумя длинными ослиными ушами. Волосы мальчика слиплись от крови.

— Господь всеблагой, — произносит Клаус, — Господь всеблагой и сын его, и дева Мария.

— Время шло и шло, — говорит мальчик, — и все никого. И я придумал игру. И голоса! Весело было!

— Какие голоса?

Клаус оглядывается. Где остальные части ослиной головы? Глаза, челюсть с зубами, весь огромный череп, где это все?

Мальчик медленно опускается на колени, потом со смехом кренится в сторону, падает и больше не движется.

Они поднимают его, заворачивают в покрывало и спешат прочь — прочь от телеги, от муки, от крови. Некоторое время бредут напролом, потом решаются положить мальчика на землю. Огня не зажигают и не говорят ни слова, чтобы не приманить чего-нибудь. Мальчик хихикает во сне, кожа у него горячая. Сучья трещат, ветер шепчет, Клаус принимается бормотать с закрытыми глазами молитвы и заговоры, и постепенно это помогает, на душе у них становится спокойнее. Клаус молится и пытается в то же время прикинуть, во сколько ему все это обойдется: телега поломана, осел издох, а главное, он должен будет раздобыть новую муку. На какие деньги?

С раннего утра жар у мальчика спадает. Проснувшись, он изумленно спрашивает, почему у него такие липкие волосы и тело все белое. Потом пожимает плечами — не так уж это и важно, — а когда ему говорят, что Агнета выжила, он смеется от радости. Они находят ручей, и он моется, весь дрожа — вода ледяная. Клаус снова заворачивает его в покрывало, и они отправляются к дому. По дороге мальчик пересказывает сказку, услышанную от Агнеты, — про ведьму и рыцаря, и золотое яблоко, а кончается все хорошо, принцесса выходит замуж за героя, злая старуха окочуривается.

На мельнице, на своем сенном тюфяке около печи мальчик засыпает и спит всю ночь так крепко, будто его ничто никогда не разбудит. Остальным не уснуть, им является умершее дитя: мерцанием в темноте, тихим-тихим плачем, скорее ветерком, чем голосом. Некоторое время оно донимает Агнету и Клауса в их каморке, но до постели родителей ему не добраться, его не пускают защитные пентаграммы, и оно перебирается в комнату, где спят у теплой печи батраки и мальчик. Оно слепое, глухое, неразумное; переворачивает ведро молока, смахивает с кухонной доски свежевыстиранные полотенца, запутывается в занавеске у окна, а потом исчезает, отправляется в чистилище, где некрещеные десять раз по сотне тысяч лет мучаются ледяным морозом, пока не простит их Господь.

Несколько дней спустя Клаус посылает мальчика в деревню к Людвигу Штеллингу, кузнецу. Ему нужен новый молоток, но только чтобы дешевый — он в долгах по уши с тех пор, как пропала телега ройтеровской муки.

По дороге мальчик подбирает три камня. Подкидывает вверх первый, потом второй, потом ловит первый и снова подкидывает, потом подкидывает третий, ловит и подкидывает второй, ловит и подкидывает третий, потом снова первый, и вот все три камня оказываются в воздухе. Руки описывают круги, все получается будто само собой. Фокус в том, чтобы не думать и не смотреть на камни пристально. Следить за ними, но при этом делать вид, что их вовсе нет.

Окруженный летающими камнями, он идет мимо дома Ханны Крелль и по полю Штегера. Перед кузницей он роняет камни во влажную грязь.

Входит, кладет на наковальню две монеты. В кармане у него еще две, но это кузнецу знать незачем.

— Мало, — говорит кузнец.

Мальчик пожимает плечами, берет монеты и поворачивается к двери.

— Погоди, — говорит кузнец.

Мальчик останавливается.

— Этого мало, больше надо.

Мальчик мотает головой.

— Так дело не пойдет, — говорит кузнец, — хочешь купить, так торгуйся по-людски.

Мальчик идет к двери.

— Да погоди ты!

Кузнец огромный, с голым волосатым животом, вокруг головы обмотана тряпка, лицо красное, все в крупных порах. Вся деревня знает, что он по ночам ходит с Ильзой Мелькер в кусты, один муж ее не знает — а может, и знает, только вид делает, что не знает, а то ведь что поделаешь против кузнеца-то? Когда пастор проповедует по воскресеньям о греховодстве, всякий раз смотрит на кузнеца, а иногда и на Ильзу тоже. Но их это не останавливает.

— Этого мало, — повторяет кузнец.

Но мальчик знает, что победил. Он вытирает лоб — огонь пышет жаром, тени танцуют на стене. Он кладет руку на сердце:

— Это все, что мне с собой дали. Чтоб мне в аду гореть!

С перекошенным лицом кузнец протягивает ему молоток. Мальчик вежливо благодарит и медленно, чтобы монеты в кармане не брякали, выходит из кузницы.

Идет дальше, мимо хлева Якова Бранднера, и дома Мелькеров, и дома Таммов, к деревенской площади. Может, там Неле? Она и правда там, сидит под накрапывающим дождиком на низкой стене колодца.

— Опять ты! — говорит он.

— Не нравится, так и гуляй отсюда.

— Сама гуляй.

— Я первая пришла.

Он садится рядом. Оба ухмыляются.

— Торговец приходил, — говорит она. — Рассказывал, что император велел отрубить головы всем большим господам в Богемии.

— И королю тоже?

— И королю тоже. Зимнему королю. Такое у него прозвище за то, что он только одну зиму пробыл королем, когда ему богемцы дали корону. Но он сбежал и вернется с огромным войском, у него жена — дочь короля Англии. Отвоюет Прагу, а императора прогонит и сам будет император.

Приходит Ханна Крелль с ведром, принимается возиться у колодца. Вода грязная, пить ее нельзя, но для мытья и скотины годится. Пока Неле и он были маленькими, они пили молоко, но уже пару лет как доросли до слабого пива. Вся деревня ест кашу, а пьет пиво. Даже богачи Штегеры. Для зимних королей и императоров есть на свете розовая вода и вино, а простые люди пьют молоко и пиво с рождения и до самой смерти.

— Прага, — говорит мальчик.

— Да, — говорит Неле, — Прага!

Оба они думают о Праге. Именно потому, что это просто слово, потому, что они ничего о ней не знают, Прага манит их как сказка.

— А сколько до Праги? — спрашивает мальчик.

— Очень далеко.

Он кивает, будто от такого ответа есть прок.

— А до Англии?

— Тоже очень далеко.

— Год пути, наверно?

— Дольше.

— Пойдем?

Неле смеется.

— А почему нет? — спрашивает он.

Она не отвечает, и он понимает: им обоим нужно сейчас не сказать лишнего. Из-за неосторожного слова всякое может выйти. В прошлом году младший сын Петера Штегера подарил брантнеровой Эльзе деревянный свисток, и так как она его взяла, то они теперь помолвлены, а они друг другу и не нравятся вовсе. Дело дошло до ландфогта в городе, а от него до официала, и тот рассудил, что ничего не поделаешь: подарок — это обещание, а обещание даешь не только человеку, но и Господу. Пригласить в путешествие — это еще не подарок, но почти обещание. Мальчик это знает, и знает, что Неле тоже знает, и оба знают, что надо сменить тему.