Тимур-завоеватель и исламский мир позднего средневековья

Ему, ученому, хотели они задать один вопрос, который их мучил уже давно. «Откуда ты берешь себе пищу?» — «Со стола Мухаммеда Султана». — «Это то, что этот господин потребляет, разрешает или запрещает?» — «Многое запрещено у Бога... все, что приобретается насилием и преступлениями!» Озабоченные тем, чтобы только не обидеть ученого, оба продолжали: «Не обижайся на нас, что мы тебе этим докучаем. Преподающий шейх как нежный отец, и он не осуждает сына за небольшое нарушение приличия!.. Ты, о господин, не имеешь возможности избегать общества этих дьяволов, скромно питаться дозволенным и отказаться от запрещенного?» — «Только по принуждению отправился я в это содружество!..» — «А если бы ты теперь отказался... они бы теперь, пожалуй, пролили бы твою кровь, взяли бы в плен твоих детей, унижали бы твоих жен?» —«Нет, этого не допустит Бог!» — «Посадили ли бы они тебя в тюрьму, избивали бы, отобрали бы у тебя все?» — «Я защищен от того, чтобы меня присуждали к позорному наказанию, так как в своей памяти я храню Коран, и поэтому Коран защищает меня от вреда!» — «Тогда в худшем случае они, если бы увидели, что ты стойко отказываешься, бранили бы тебя, забирали бы у тебя твои доходы, сердились бы на тебя и могли бы лишить тебя своего расположения, которым ты пользуешься?» — «Даже этого не было бы!.. Но они стыдили меня, и тогда мне было стыдно; они обманывали меня, и я позволял себя обманывать! О, если бы я отказался!» — «Это не убедительное извинение!» И Бог с этим не согласится. Учитель Корана посвятил себя своим занятиям, не заботясь о добывании хлеба, и общался с себе подобными; он постоянно мог питаться блюдами, которые были законным путем заработаны; он никогда не был поставлен перед горькой необходимостью есть запрещенное. Разве учителя Корана не являются избранниками создателя среди людей, разве они, благодаря благословению, которое у них есть, не являются самым обильным источником продуктов па дорогу, который по велению Бога бил ключом у его созданий? Разве они не были господами над султанами? «И несмотря на это вы добровольно поставили себя в такое незавидное положение, бросились навстречу своей гибели как бабочка на огонь, цеплялись за подол силы и принуждения, хотя вы были в состоянии оставаться свободным от этого?.. Как могло бы вас спасти извинение, которое иы приносите, от указания укрощающего Бога?» И, всхлипывая, оба продолжали уговаривать Джемал-ад-дина: «Совсем иначе он относится к нам!.. Над нами действительно учиняют насилие, нас призывают на военную службу силой и жестокостью, вносят в список личного состава войска, представляют одному из высоких военачальников. Если нас созывают на праздник или навруз, и если начало назначено на полдень, а кто-то из нас опаздывает, приходя вечером, то в наказание за такой промах грозит распятие на кресте или обезглавливание, не говоря уже о побоях, оскорблениях, позоре, разве что он организует равноценную замену или может сослаться на ходатайство. Чем же это закончится у тебя, если ты еще некоторое время останешься дома, спрячешься или прервешь поход? А мы, пока мы живем, должны как раз собираться в бой и пытаться защищаться от такого наказания, к которому присуждаются подобные нам, постоянно внимательно следить за тем, что приказывает нам Тимур. И мы должны вести себя соответственно слову: «Пусть Бог сжалится над тем, кто просит предостеречь себя на примере других!» Невозможно избежать этой беды бегством. На чужбине предоставленный полностью самому себе ты потерян. Но не только это! «Если бы из животных наших родов исчез лишь сверчок, не говоря уже о соловье или удоде113, то водопад силы сорвал бы весь род и под ним со своим мечом неистовствовала смерть. Если мы отправляемся в военный поход... то мы тогда только спрашиваем, сколько лет хочет оставаться на поле сражения тот, кто постоянно пробуждает в нас худшие подозрения, и в каком направлении хочет он двигаться. Соответственно этому мы вооружаемся, мы, которые все друг другу двоюродные братья и соседи; у каждого есть сумка с обжаренным ячменем, каждый носит с собой необходимое количество денег для себя, свою лошадь и кормов, голодает все время и ест ровно столько, чтобы не умереть, прикрывает лохмотьями свою наготу — и все эти средства мы добываем работой наших рук, нашим потом. Прокормиться позволительным способом — цель наших усилий. Мы не посягаем на чужое имущество, постоянно почитаем его. Мы не обладаем ничьим состоянием, ни с кем у нас нет таких отношений, когда протягивают руку помощи. И потом еще, о господин, величайшее несчастье!.. Наши лошади и наш мелкий скот, лошади для наших женщин и прислуги! Мы очень мало нагружаем животных, садимся на них, только если мы больше не можем идти. Заготавливать для них фураж для нас самое большое мучение, это заставляет нас убивать и грабить мусульман и травить скотом их пашни, вынуждает нас взваливать на себя вину за их гибель. Однако как же иначе мы должны помогать себе?.. Ей Богу, о почтенный учитель, ты думаешь, что мы имеем право делать такие страшные вещи? И есть ли хоть капля холодной воды, которая облегчит жар угрызений совести, которая смогла бы заглушить чувство страха, что захлебнешься этими угрызениями?»

«Нет, ей-Богу, не обращайтесь за помощью к Богу! Вы рассказали мне достаточно плохого!.. Беспокойства о собственных лишениях и мучениях, с меня уже было достаточно! А теперь вы меня еще больше нагружаете! Кто вы, как вас зовут, где ваша родина, с кем вы идете? Пусть у вас будет все хорошо, пока вы живете! Скажите мне все... для того, чтобы я снова и снова приходил к вам, и на мою долю выпадет счастье передать вам мирный поклон!» «О господин... наше знакомство тебе не поможет, но и не повредит. Вероятно, ты никогда нас больше не увидишь, и все же, если уж нам предназначено встретиться, то мы сразу поспешим к тебе, только Бог наш хранитель! Мир тебе!»114 В марте 1402 г. Мухаммед Султан участвовал в походе против Баязида; после его поражения поручил Тимур своему внуку захватить Бурсу. Через год после этого, 13 марта 1403 года Мухаммед Султан, втянутый в войну против анатолийских турок, умер от болезни115. Джамал-ад-дин ал-Хорезми, образованный учитель Корана, нашел место в Бурсе и скончался там в 1428 году116.

Уже со времен пророка Мухаммеда знали о том, что кочевник вряд ли мог жить по правилам ислама117. Вопреки общепринятому мнению ислам — это не более, чем религия пустыни. Чужим был верный своему долгу мусульманин, который хотя бы каждую пятницу посещает богослужение в мечети, по сравнению с кочевниками, которые всю жизнь жили за пределами, а нередко и далеко от всех поселений. На заре ислама арабские завоеватели сравнительно быстро приспосабливались к их новой среде, если они были выходцами из таких городов, как Мекка, или из общин бедуинского образа жизни. Исламская культура времен Абас-сидов была светской и объединяла людей различных национальностей под обращением пророка.

Центральноазиатские кочевники, вторгавшиеся с одиннадцатого века в Иран и дальше на запад, которые со времен Чингисхана считали себя также носителями всеобщего послания, были, очевидно, слишком многочисленны, чтобы они могли в подобной форме слиться с городской структурой. Они поработили города, не так быстро попадая под их влияние, как это было с арабами. В центре культурной страны для тех, доходы которых позволяли жить в городских центрах, утвердилась теперь форма существования, которая ощутимо мешала старинному симбиозу города и деревни, а часто даже совсем уничтожала его.

Джамал-ад-дин должен был с ужасом узнать, как велика повседневная нужда кочевников, у них вообще нет возможности питаться только законно добытой пищей, пользоваться товарами по правилам город — деревня, которые честно заслужены в смысле правил этого обмена. Вторгшиеся в культурную страну кочевники не могли показаться жителям этой страны ничем иным, как вражеской силой, и как иначе могли бы кочевники смотреть на оседлое население, кроме как на благословенных людей, надежно владеющих благами, которых они так сильно жаждали. Но у них, захватчиков, была власть; из их рядов пришли правители, которым оседлые обязаны были платить дань. Сильной и в конце концов неразрешимой, должно быть, была напряженность, которая царила между обеими группами. Постоянная кочевая жизнь, бесконечные войны истощали силы кочевников, и с завистью смотрели они на оседлых, которых сильно притесняли, чтобы выжить самим, — и все же несмотря на всю военную мощь они оставались в нищете.

Ильхан Газан хотел в доступной его влиянию области прервать заколдованный круг нищеты и насилия119, но не достиг никаких продолжительных успехов. Еще меньше можно было ожидать улучшений в улусе Чагатая, история которого едва ли знала периоды стабилизации в конце тринадцатого и в четырнадцатом веках. Животным для верховой езды была корова. На ее спину хозяин клал седло — обломанную деревяшку; стремя — согнутый прут, укрепленный куском веревки. Роскошна его одежда—мех зачахнувшего животного; и роскошна корона—шляпа из войлока в пятнах. Он привязывал себе колчан, изготовленный из кусков кожи, соединенных веревкой, дыры заклеены. Его стрелы были кривые, дуга прямая. С собой он возил сокола для охоты, которому оковы уже вырвали перья и вытерли пух...120 Так описывает правовед из Дамаска Ибн Арабшах (ум. 1450), которого юношей занесло в Самарканд, кавалькаду одного кочевника, который зимой выезжал на утиную охоту.

Но это было не единственное, чего не хватало из предметов обихода, что делало слишком тяжелой жизнь кочевников. Намного опаснее была постоянная угроза потери скота, единственной основы существования. Не только оседлые люди, чьи обработанные поля нужно было все снова и снова использовать как пастбища, угрожали этой драгоценной собственности. И в боях с враждебными союзами можно было лишиться его в случае поражения. Так, зимой 1375-1376 гг. после победоносной битвы против правителя Моголис-тана Тимур захватил весь скот врагов и погнал его в Самарканд. Этим он компенсировал потери, которые понес прежде во время похода, когда суровая зимовка унесла не только многих из его бойцов, но и их животных121. И без того не только кочевники, но и их табуны большую часть времени голодали. Перед решающими военными походами позволяли часто лошадям отдохнуть, тогда они, как говорится, должны были «наесться досыта». Если допускало время года, можно было с этой целью сжигать засохшие тростниковые заросли и пускать лошадей потравить быстро всходящие побеги .

Убожество тех людей, с которыми монгольские князья воевали в своих битвах, было одной стороной нищеты. Другая, о которой рассказали оба монгола учителю Корана Джамал-ад-дину, была, может быть, еще более удручающей. Беспомощные отсылались верноподданным эмирам; те видели в них массу воинов, которыми они могли свободно распоряжаться, в зависимости от потребности разделять и соединять, передвигать их туда или сюда.

С беспощадной твердостью, даже жестокостью пресекали они каждую попытку бегства, любого отсутствия и любого опоздания. Уже Ата Малик Джу-вейни мог рассказать об этом в своей истории завоевателя мира Чингисхана. Число боеспособных мужчин любого подразделения точно регистрируется; никто не имеет права покинуть «десятку», в которую он включен; никто его не примет где-то в другом месте и не предоставит ему убежища; если кто-нибудь поступает вопреки этому закону, его убивают на виду у всех, а того, кто его укрывал, жестоко наказывают. Никто, будь это далее сын правителя, не приютит незнакомца. Каждый должен остерегаться вступать в конфликт с этим положением Ясы или возражать своему предводителю; никакой третий не станет связываться когда-либо с убежавшим123. Подобное свидетельствует несколькими десятилетиями позже путешественник Ибн Баттута. Он описывает выступление из лагеря и порядок следования, как это обычно происходило во времена ильхана Абу Сайда (прав. 1317-1335). Кто отставал от своего подразделения, должен был в наказание маршировать босиком и приговаривался — невзирая на его чин — к двадцати пяти ударам плетью124.

Тимуру перед одним из его многочисленных походов пришлось недвусмысленно указать на то, что любой, кто останется в стороне от дела, должен поплатиться своей головой125. Но это обращение было направлено, конечно, не к отдельным боеспособным мужчинам, а к их предводителям. Очевидно, речь шла о том, чтобы обязать их быть послушными, каким должен быть каждый кочевник по отношению к своему эмиру. На такое же положение вещей указывает другое сообщение, в котором речь идет о наступлении через Мазендеран на запад. Здесь Тимур берет с каждого тысячника и сотника обещание следовать за ним и не отрываться от своих войсковых единиц; смерть и разграбление их имения должны были быть наказанием за нарушение обещания126. В общем и целом, эта жесткость, кажется, оказывала должное действие. Почти никогда мы не слышим о дезертирстве. Когда во время одного похода в Афганистан зимой 1398 г. представитель рода Киятов ввиду подавляющего превосходства врагов и из-за отсутствия ожидаемой помощи покинул свой пост и бежал, это считалось позором, какой не навлекал на себя никто из Киятов «со времен Чингисхана»127. И арабским историкам, которым все больше и больше приходилось заниматься с конца четырнадцатого века Тимуром и его делами и злодеяниями, было известно, что дезертирство из его войска было редким исключением128, — полная противоположность близким им соединениям мамлюков, у которых предательство, даже во время битвы, не было необычным129.

Князь кочевников или полководец, такой как Тимур, мог, таким образом, всегда использовать большую массу людей, которыми он распоряжался по своему усмотрению. Вначале он мало задумывался об обеспечении этих войск. Только позже, когда Тимур начал планировать обширные дела, которые требовали многолетнего отсутствия в родных областях, принял он меры по подготовке. Все-таки спрашивается, каким образом уже в эти ранние годы деятельности Тимура простая угроза драконовских наказаний удерживала вместе войска и заставляла выдержать самые страшные лишения. Воспоминания о том, что это было уже при глубоко уважаемом Чингисхане, воспринимается, по-видимому, как обязательное; к нему призывались все правители, которые с тех пор властвовали по ту сторону Окса, и марионеточное ханство с одним из Чингисидов существовало как и раньше. Под идеалом, к которому нужно стремиться, понималось, по-видимому, такое непременнное послушание, отдельная, человеческая жизнь ценилась мало по сравнению с этим. Ибн Арабшах, дамасский свидетель, дает нам пример того, что подразумевается под послушанием. Однажды во время долгого похода Тимур увидел одного с трудом тащившегося воина; разозленный его видом, он воскликнул: «Нет ли здесь кого, кто снесет голову тому нытику?» Вскоре после этого один из эмиров положил к его ногам отрубленную голову. Тимур, который, по-видимому, уже забыл об этом случае, на свой вопрос, что представляет собой этот убитый, узнал, что речь идет о том, походку которого он осудил. Тимур якобы выразил удовлетворение тем, что выполняется даже легкий его намек130.

Жестокие наказания и передаваемая из поколения в поколение идеальная картина послушания — вот объяснения, которые выходят на первый план. Намного важнее, пожалуй, тот факт, что воюющие войсковые единицы, которые были подчинены отдельным полководцам, жили вместе. Не было даже столкновений между объединениями боеспособных мужчин, с одной стороны, и семьей или родом, живущим в другом месте, с другой стороны. Оба объединения сливались в одну группу. Деление населения по системе десятков, восходящее к Чингисхану, могло расколоть расширяющиеся родовые союзы; части одного могли быть присоединены к другому, что не в последнюю очередь являлось также следствием войн. Так было и при Тимуре. Он, например, отдал приказ в 1393 г. населению Курдистана: кто сдастся в плен, вступит в «мирный союз» и пойдет с ним, тот сохранит свою жизнь и все имущество; с другими поступят как с врагами131. Таким образом, если «мирные союзы» обязаны своим возникновением или расширением насильственным мероприятиям, все же кажется, что рассудок тоже сыграл свою роль: речь идет о союзах, основой существования которых был не какой-то определенный поход, а сохранение жизни вообще. Еще во промена Тимура многие эмиры имели собственные «мирные» союзы — те люди, которые были преданы им и этим давали возможность своим предводителям делать политику. После битвы с «бандитами», проигранной из-за неожиданно обрушившихся ливней, эмир Хусейн посоветовал перевезти в безопасное место на ту сторону Окса семьи и «мирный союз». В связи с этим же различают сторонников эмира и «мирный союз». Тимур, к тому времени, очевидно, не имевший ни собственного союза, ни достойных упоминания сторонников, оставался поэтому на территории Кеша и стягивал бойцов для двенадцати полков, из которых он семь откомандировал для снятия блокады Самарканда132. Когда Тимур несколько позже порывает с эмиром Хусейном, он посылает Бахрама из рода Джалаиров с двумя другими людьми, пользующимися его доверием, в Ходжент, чтобы они проконтролировали союз Джалаиров133.