Тимур-завоеватель и исламский мир позднего средневековья

В случае Джалаиров союз как род уже давно доказан134; иначе у эмира Хусейна: его дед Казаган — выходец из рода Караунас, народа, не имеющего места в монгольской генеалогии племен. Но и в этом союзе, возникшем только в период войн на рубеже четырнадцатого столетия, сформировалось чувство принадлежности, сравнимое с чувством принадлежности Джалаиров, которые верят, что у них есть общий предок135.

Прочность и, конечно, также обороноспособность этих союзов не в последнюю очередь повышались благодаря тому, что женщины не только участвовали в военных походах, но и сами воевали. Примеры этого дают источники не только о времени Чингисхана, но также и о более поздних временах. В Багдад Хатун, возлюбленной, а потом жене ильхана Абу Сайда, прославляется не только необычайная красота, намного больше подчеркивается также, что она всегда появлялась в обществе по праздничным поводам с мечом на поясе 136. В войске Тимура жили много женщин, которые бросались в военный хаос, выступали против мужчин и ожесточенно сражались с оружием в руках. В бою они совершали много такого, что делали герои-мужчины; они наносили удары копьем, сражались с мечом, метали стрелы. «И если одна из них беременна и в пути начинаются у нее родовые схватки, она на некоторое время удаляется от остальных, слезает с лошади и рожает, пеленает новорожденного, снова садится на лошадь и догоняет своих людей. Так в его войске были люди, которые родились в пути, выросли, женились, родили детей, не проживая когда-либо оседло в каком-либо месте137. Ибн Арабшах отмечает эти поразительные для него обстоятельства в своем описании жизни Тимура.

Хотя эти союзы из-за их бродячего образа жизни вряд ли регулярно выполняли обязательные для всех мусульман союза обязанности посещать богослужения в мечети по пятницам, они все же не оставались без религиозной помощи в их бесконечных военных походах. Князья заставляли находящихся у них на содержании знатоков откровений и религиозных обрядов вместе с ними отправляться в поездки; так учитель Корана Джамал-ад-дин попал наконец из Самарканда в Бурсу. Его обоим монгольским собеседникам знаком образ жизни шейха, который давал им советы по вопросам веры и шариата. Ибн Арабшах говорит о богобоязненных мужчинах, посвятивших себя службе создателю, которые отчасти вынуждены добровольно идти с войском по стране, чтобы смягчить беду заступничеством у князей, к которым они имели доступ, и препятствовать некоторым жестоким случаям произвола138.

Наряду с природными связями, которые кое-кого удерживали в своем «союзе мира», были другие формы связей. Князья и важные сановники имели в своем распоряжении дружину, которая состояла из их жен, наложниц, их слуг и детей. По данным Рашид-ад-дина, в его время к княжеской семье принадлежали наряду с челядью около семисот-восьмисот человек139. Когда мы сегодня слышим о том, что Тимур доставил в безопасное место, в Махан, семью и прислугу, мы должны, пожалуй, представить существенно меньшее количество. Но из челяди смог образоваться отряд преданных князю наемников, который еще быстрее приводил себя в боевую готовность, чем «союз мира». Взаимодействием кочевников и явно многочисленного личного эскорта обеспечивалось возвышение рода Казагана140. Тимур тоже попытался создать для себя дружину. Мы уже узнали, что в боях, в которые он был втянут зимой 1362-1363 гг., его маленький отряд был почти весь уничтожен, а его жена тоже оказалась в большой опасности. Так как из-за внутренней разобщенности улуса Чагатая самые различные банды совершали повсюду набеги и большей частью было совсем не просто установить, друг перед тобой или враг141, находилось, конечно, достаточно возможностей завербовать мужчин для пополнения эскорта.

Тимур сам долгое время служил таким сопровождающим, а его господином был эмир Хусейн. Хотя источники стараются затемнить обстоятельства этого дела, но часто их можно прочитать между строк. Только Ибн Арабшах, который писал свое произведение в 1436 году в Дамаске142, куда он вернулся за четырнадцать лет до этого из Мавераннахра 143, говорил напрямик. Для него Тимур был необразованный кочевник, который в своей юности в одной из многих разбойничьих банд наводил смуту в стране. Однажды управляющий конного завода султана, эмира Хусейна, обратил внимание на молодого человека, который умел блеснуть обширными гиппологическими знаниями. Позже Тимур возвысился до управляющего конным заводом и породнился с Хусейном. Ибн Арабшах знает, однако, и другие рассказы о происхождении Тимура. Его отец был сотником или визирем названного султана144. Что является правдой, очевидно, остается нераскрытым; о первой половине жизни Тимура у Ибн Арабшаха мало точных сведений, так что и здесь речь может идти о слухах. Очевидными являются отношения, которые были между эмиром Хусейном и Тимуром во время пребывания в Махане. Тимур принес в дар эмиру Хусейну предложенных ему лошадей; такой дар делается персоне более высокого ранга, что подтверждают источники145. Когда Тимур выздоровел после ранения и смог из окрестностей Кандагара выступить на запад, где эмир Хусейн стягивал войска, он подробно информировал того о своих следующих шагах146. Немного позже Тимур должен был, как это уже бывало, когда он предпринимал что-либо вместе с эмиром Хусейном, возглавить опасный авангард147. По обычаю, о котором свидетельствует Ата Малик Джувейни, в авангард посылали по возможности людей, которые на основании какого-то промаха и без того должны были поплатиться жизнью . Командование такими войсками, которые должны были выполнять чрезвычайно рискованные задачи, не было делом князя, но требовало, конечно, очень надежного сопровождающего. В то же время это считалось задачей того, кто мог проявить себя, даже если это был сын князя. После того как эмир Хусейн достиг первых успехов, он двинулся на Бадахшан. Вечером в палаточном городке эмир Хусейн соизволил пригласить к себе «господина счастливых обстоятельств», хотя тот уже надел для сна легкую одежду и, устав от сапог сподвижничества, освободил от них свои благословенные ноги». Отношение сопровождающего Тимура к эмиру Хусейну подверглось жесткой проверке, когда князь взыскивал деньги, которые ему нужны были для своих планов породниться с правителем Хорезма. «Я хочу достать деньги, но не поручу это тебе, так как если сопровождающий покидает своего хозяина, враги становятся отважными, выжидают и облекают ложь в одежды правды»149. Почему Тимур должен был так часто рисковать своей жизнью, прежде чем он после победы над своим прежним патроном эмиром Хусейном смог поручать другим подобного рода дела, историки, оглядываясь назад, объясняют так: «Поскольку на поле боя в господстве и руководстве господину счастливых обстоятельств было предопределено превосходство», он, не колеблясь, всегда брал на себя авнгард150. Правда, когда предстояла решающая битва с эмиром Хусейном и Тимур уже сам как князь отдавал распоряжения, он назначил Саид-ад-дина, одного из своих самых преданных сподвижников, предводителем своего авангарда151.

Эскорт наряду с родственниками играл несомненно самую важную связующую роль в том обществе кочевников. Какие обязанности вменялись сопровождающему, нельзя четко выяснить из источников. Во всяком случае связи такого рода, когда на происхождение не обращали внимания, могли быть прекращены. Как подтверждает поведение Тимура, они часто разрывались и, если представлялся случай, заново завязывались. Чтобы сделать их продолжительными, видимо, не знали другого средства, как породниться со своим сопровождающим. Очевидно, считалось нарушением хороших обычаев вести войну против своего князя, с которым породнился. Эмир Хусейн дал Тимуру свою сестру Улджей Туркен Аджу152 , и он, должно быть, позже догадывался, что ее смерть облегчит Тимуру окончательный разрыв с ним. Впрочем, Ибн Арабшах сообщает, что Улджей Туркен Аджа умерла вовсе не естественной смертью, а убита Тимуром во гневе; она бранила его за происхождение. Это убийство было поводом для воины с эмиром Хусейном 153.

Третий вид связей, которые в последнее время были эффективными, это братание154. Однако оно носит очень личный характер и в отдельных случаях переживает смену фронта одного из партнеров. После того как Тимур смелым нападением завладел крепостью Карши, расширил свое влияние до Бухары и правители Герата установили с ним связь, он должен был снова отправляться на войну с враждебными эмирами, и среди них двое, с которыми он был дружен. Когда он узнал об их смерти, то распорядился, чтобы трупы перевезли в Самарканд, где за них нужно было помолиться155. Братом Тимура считался эмир Хаджи Барлас156, на стороне которого выступил Тимур, когда тот попал в беду; Хаджи Барлас был убит после второго наступления Тоглук-Тимура на юг улуса Чагатая, когда он в Джу-вейне в Хорасане искал убежища. Позднее Тимур отдал эту область наследникам как ленное поместье157. Конечно, здесь нужно также учитывать, что Тимур и Хаджи Барлас принадлежали к одному роду, роду Барлас, так что в игре могли быть и другие обстоятельства.

Далеко отошли от этого сплетения появившихся и подаренных связей, которыми была опутана большая масса тюркского и монгольского населения, только Чингисиды. С презрением смотрели они на «верноподданных»158. Ильхан Газам жаловался, что в его время в Иране дистанция между равными ему и этими «верноподданными» начинает исчезать; созданная Чингисханом Яса находится в состоянии заката159. Для мавераннахрцев, а также для Тимура Чингисиды были все еще достойны почитания, они имели право, как и раньше, рассчитывать на преданность. Тоглук-Тимур появился во время его наступления на юг улуса Чагатая как один из Чингисидов, который с полным правом претендовал на наследство своего отца. Некоторые из эмиров Мавераннахра сразу подчинились ему, другие несколько помедлив. Конечно, было бы неправильно искать причину этой линии поведения эмиров только в их оппортунизме. Тимур мотивировал измену Тоглук-Тимуру именно тем, что власть по приказу неба доверена издавна Чингисидам; ввиду божественного постановления верноподданному запрещается любая строптивость. В начале второго похода Тоглук-Тимур посоветовал Хаджи Барласу не отказывать законному правителю160 несмотря на то, что опыт, связанный с режимом, введенным в Самарканде, не был многообещающим. Конечно, привязанность к одному из Чингисидов, который снова энергично пытался получить свое наследство, не была такой уж стойкой, чтобы эмиры кйкного Чагатая приняли реальное лишение их власти. Скорее их корыстолюбие в конце концов сорвало объединение обеих частей улуса; на юге уже такой «верноподданный», как Казаган, или эмир Хусейн или как раз какой-нибудь Тимур, мог захватить и удерживать власть. На севере, напротив, в это время считалось немыслимым, чтобы «верноподданный» отдавал приказы, пока Чингисид сидел на троне161. Марионеточное ханство там не было обычным делом.

Родство и эскорт и — в исчезающей мере — благоговение перед Чингисидами ,избранниками бога, – это были для князей Мавераннахра идеальные данности, с которыми они узаконивали власть в отрядах кочевников и на которые настраивалась игра в подъем и падение162. Требования, которые для каждого вытекали из признания этих данностей, могли быть необычайно противоречивы: родство и братство с Хаджи-бек Барласом противостояли честолюбивым целям Тимура, что стало очевидным, как только он потребовал от Тоглук-Тимура передать в его собственность землю, которая принадлежала области того самого Хаджи-бека. Долгом верноподданного оказывать послушание Чингисидам можно было оправдать такое предательство. Когда Хаджи-бек нашел смерть на чужбине, казалось, Тимур достиг своей цели; теперь, правда, в любой момент он мог ожидать коварного покушения на его жизнь — именно потому, что он был дальний родственник эмира рода Барласов. Чингисиды, которые правили «по приказу неба», претендовали на неограниченное господство, но сами не брали на себя никаких обязательств в отношении «верноподданных». Так, подчинение простому человеку, а также эмиру не гарантирует безопасности жизни163. Хитрость, пронырливость становятся поэтому величайшей добродетелью, предательство — необходимым средством в борьбе за выживание. Постоянство и надежность не могут процветать; почти каждая политическая акция попадает под подозрение оппортунизма.

Это подходит также и для объединения с эмиром Хусейном, к которому стремился Тимур, когда союз с Хаджи-бек Барласом, основой которого были родственные связи, потерял силу из-за смерти Хаджи-бека, и подчинение хану им было вознаграждено титулом хозяина Коша, но это подвергло его жизнь чрезвычайной опасности. Но как же мог Тимур согласовать теперь обязанности сопровождающего, которые он взял на себя но отношению к эмиру Хусейну, с повиновением верноподданного, которое он должен был, как полагалось, оказывать Чингисидам как и раньше? Слишком тесно и разнообразными способами были втянуты князья, великие и маленькие эмиры в наслоенные друг на друга связи тех трех типов родства, повиновения, верноподданничества, и у каждого в отдельности любая связь, которую он признавал для себя или которую он вновь принял на себя, имела свою запутанную — подлинную или выдуманную — предысторию. Без основательной причины не положено было начинать войну — об этом свидетельствует кодекс чести 164, следовать которому чувствовали себя обязанными Тимур и все другие, которые позже описывали свои поступки. Но по положению вещей, вероятно, было нетрудно найти убедительное оправдание для любого возможного нападения, и вряд ли можно определить степень наглости оппортунизма и честно понимаемой верности принципам, которые определяли любое решение.

В этом мире непрерывного, большей частью бесцельно действующего разброда прочные поселения, особенно города, оставались чужеродным телом. Они и их население совсем не были охвачены общественными связями, которые знали эмиры, князья и Чингисиды. И даже если жители городов имели когда-то общие дела со своими мучителями и воевали для их блага, те прежде всего в этом видели достойное порицания притязание на права, которые просто не полагались оседлому населению. Каждое проявление такого рода должно было решительно пресекаться!

После «илистой войны» 1365 года правитель Моголистана осадил Самарканд; Тимур и эмир Хусейн, рассорившиеся друг с другом, почти ничего не сделали для защиты города, а отправились к себе на родину. Как только жителям Самарканда слишком часто стала угрожать опасность пасть жертвой какого-нибудь жадного к добыче войска кочевников, трое смелых решительных мужей взяли судьбу города в свои руки. Один из них, студент, изучавший теологию, заставил дать ему клятву повиноваться: есть же религиозный долг обороняться от неверных, и кто-то должен исполнить этот долг, гели там нет правителя. Были построены оборонительные сооружения и укомплектованы боевые части. Монголы порвались в город и были уничтожены жителями Самарканда, которые находились в засаде готовые к бою. Войско «бандитов», попавшее одновременно в чрезвычайно бедственное положение из-за эпизоотии лошадей, начало отступать165.