Тимур-завоеватель и исламский мир позднего средневековья

Для Хорезма бегство Ала-ад-дина имело жестокие последствия, так как монгольские полководцы, которые должны были его задержать, начали планомерно разрушать страну. Ан-Назави (писал в 1241), доверенный Джелал-ад-дина и хронист его бесплодной борьбы, находился во время вторжения в своей хорасанской крепости, которая, по его словам, была переполнена беженцами. В каждом районе оккупанты сгоняли крестьян и шли с ними в крепости. Там пленные должны были строить метательную машину или рыть штольни под оборонительными сооружениями и таким образом готовить взятие штурмом. «Паника охватила людей так, что те, которые уже были в плену, чувствовали себя спокойнее, чем те, которые в своих домах ожидали несчастья». Были также местные жители, которые продались монголам и способствовали уничтожению своих войск. Ан-Назави рассказывает об одном человеке из окрестностей Нишапура, который предоставил в распоряжение завоевателей свои профессиональные знания и был вскоре в шутку назван «королем» и выделялся особой омерзительностью. В конце концов захватчики направились к столице и приступили к штурму. Первая атака была отбита, и они потребовали подкрепления. Зимой 1222 г. город был осажден. После того как осаждающие велели построить многочисленные военные машины, они начали атаку, перед которой защитники устояли только три дня. Доставленные пленные получили приказ сравнять с землей Нишапур. Даже лошадь там больше не спотыкалась, и на этой гладкой поверхности захватчики играли в поло [9] *. Но в засыпанных подвалах задохнулась большая часть жителей, которые там искали защиту. Когда после отхода войск новый султан Джелал ад-дин снова завладел опустошенной страной, он отдал разрушенный Нишапур в налоговую аренду за ежегодный взнос 30 тысяч динаров — блестящая сделка для арендатора, как уверяет ан-Низави, так как иногда одного-единственного дня работы хватало, чтобы собрать сокровищ на такую сумму.

9

* Игра в мяч верхом на лошадях (тибет.) — Прим. ред.

Весь Хорасан, а также Хорезм, область сегодняшнего Афганистана, Мидия, Мазендеран и Азербайджан были разграблены подобным образом при нападении монголов16, за исключением княжества исмаилитов около Аламута, как мы уже знаем. Судьба покарала страны по эту сторону Окса в те десятилетия сильнее, чем восточные части бывшей Хорезмийской империи. В Бухаре и Самарканде Чингисхан только по одному разу снял запрет на грабежи, только один раз разрешил он резню по отношению к жителям. К тому же районы этих городов нередко включались в «союз мира» монголов. Позже пытались даже восстановить их. По свидетельству Ата Малик Джувейни, в Мавераннахре был почти достигнут к 1260 г. стандарт цивилизации дооккупационных времен. По-другому было в Хорасане и Мидии, где на каждую местность много раз совершались нападения, и желание оккупантов убивать утолялось беспрепятственно. «Даже если население увеличится до Страшного суда, оно не достигнет там десятой доли прежнего числа», — говорил Джувейни17.

Когда Чагатай и Угедей разрушили Хорезм, они собрали на свободном поле оставшихся в живых жителей; ремесленников и ученых отделили от других и угнали на восток. Пересчитали — на каждого монгольского воина пришлось по 24 человека, которых они должны были казнить. Подобным образом уничтожалось население Балха 18. При осаде Бамиана весной 1221 г. сын Чагатая был смертельно ранен стрелой. Это был любимый внук Чингисхана, и поэтому издан был приказ, чтобы после взятия города ничего живого в нем больше не осталось. Были убиты не только люди, но и животные, никто не должен был поселиться там снова19. Нишапур, о гибели которого нам сообщил ан-Низави, сровняли с землей, «так что там можно было обрабатывать землю», потому что город сперва успешно оборонялся и нападающие понесли большие потери. В Нишапуре приказ гласил: даже собаки и кошки должны быть уничтожены20. Когда прибыли последние монгольские соединения и к своему разочарованию узнали, что неугнанное на восток «бесполезное» население уже было истреблено, они потребовали причитающейся им доли в людской бойне. Постановили, что каждый выживший в окрестностях Мерва должен поставлять провиант для монголов. «Под этим предлогом заталкивали они большинство из тех, которые избежали гибели, в могилу. Затем отправились в Нишапур. По пути они убивали каждого, кто возвращался из степи, где он спасся бегством от монголов; так погибли там многие из этих беглецов. Когда после этого полководец Тайси добрался до Мерва, лучшим бальзамом для ран была жажда крови»21.

РАЗОРЕНИЕ И ВОССТАНОВЛЕНИЕ

Ан-Низави находился на западе Ирана, неблагоприятные обстоятельства разлучили его с султаном. Все же в течение 1231 г. по поручению своего господина он ездил в район Урмия-озера. Его глубоко потряс вид области Хой. «На лугах, на которых прежде играли газели, сидели мрачные вороны, пастбища косуль теперь превратились в волчьи районы». «Горе мне, таким я тебя не знал!», —вздыхал я. Исчезли правы и обычаи веры, разрушен фундамент основ ислама. Больше ни одного жителя в областях набожного мужского достоинства, никого больше в царстве смелости, в которой можно было бы разжечь огонь. Страны превратились в области упадка, улицы — в места военных столкновений. Власть разрушена полностью, правительство распущено, демоны на месте канцеляриста! В руинах научные учреждения, вместо научных докладов — сообщения об осаде. Поляны милых поместий запружены военными машинами. И на месте друга, которого я однажды навестил, гроб мученика»22. Эти строки, относящиеся к 1235 г.23, искусные речевые образы которых теряются при переводе, скрывают ужас автора под риторическими украшениями, которыми он опутывает еще больше сообщение, написанное на персидском языке, чем несколько лет назад жизнеописание на арабском султана Джелал-ад-Дина. Средства риторики дают его словам и чувствам опору в свете разрушения не только исламских стран, но и исламской культуры вместе с ее политическим строем и уничтожением людей, носителей этой культуры. Не напрасно монгольская эпоха, на пороге которой стоит ан-Низави, в поэзии и историографии называется эпохой бурно расцветающего красноречия — как будто бы мобилизацией всех художественных средств слова позволили забросить сети разумного строя над хаотическими событиями. То, что началось с безрассудного преступления Отрара, было только на первый взгляд разрушением богатых провинций исламского мира. Если посмотреть глубже, это было угасание всей цивилизации, которую лишили жизненной основы. Это было именно то, о чем, кажется, догадывался и сожалел ан-Низави. Конечно, и среди монголов были такие, кто добивался восстановления; об этом может уже сообщить ан-Низави. Но эти меры нельзя в действительности связать с прошлым, не говоря уже о восстановлении. Что было, навсегда утонуло: «Некоторые архитекторы татар заново основали Хой, но глина была смешана, чтобы город стоял дольше, с кровью наших сердец, и стены, для того, чтобы дольше стояли, строились на костях»24.

Ата Малик Джувейни, находящийся на службе у монголов, менее унылой, чем могло быть, видит судьбу восточной половины исламского мира. Чингисхана, степного завоевателя, он называет создателем мирового господства, в этом можно сравнить его с Александром; он тоже разрушил Иран, но из-за этого не наступил конец иранской истории. Ужас и отвращение не скрывает Джувейни, но он замечает и зародыши нового. Вначале монголы обращались действительно щадяще с сельскими местностями, которые подчинились братству сподвижников. Они требовали от жителей только корм для скота и определенное количество полотна. Силой завоеванные населенные пункты пали, и все большие города, которые самостоятельно позаботились о возведении укреплений, были разграблены. Выживших, правда, не пытали, так как еще не нашли спрятанные ценности. Это совпадает с сообщением о Нишапуре, земля которого оказалась после разрушения города такой необычайно высокоурожайной.

В 1229 году великий хан Угедей приказал окончательно выбить последнего шаха Хорезма Джелал-ад-Дина. Под командованием полководца Чормагана двинулось новое войско в Иран. Его сопровождали несколько сборщиков налогов хорезмийского происхождения, среди них их начальник, некий Чинтемюр. Он и его помощник, бывший грузчик, описанный Джу-вейни как подобие антихриста, должны были в доказательство своего усердия облагать города, которые жили в статусе «сподвижников», значительными налогами и пытать жителей городов, хоть однажды принимавших участие в боях, заставляя их отдавать свои ценные вещи. И тут только поняли монголы, какие сокровища можно было действительно найти в Иране, и проявили свою любовь к деньгам25. Уже в 1235 или в 1236 г. Чинтемюр умер, но положение истерзанного населения не улучшилось. Между руководителями введенного монголами управления разгорелся спор из-за отдельных областей. Поэтому Угедей в 1241 г., незадолго до своей смерти, подчинил районы Ирана монгольским князьям, а города — военачальникам. Налоги должны были взиматься без помех26. Нерегулярность их сбора приняла, очевидно, угрожающие размеры. Знание дела среди первых чиновников, назначенных монголами, было менее распространено, чем жажда денег и авантюризм. Ата Малик Джувейни описывает чудовищные методы, которые применял помощник Чинтемюра. Даже вдовам и сиротам не было пощады. После того как он «очистил» местность Тебриз, он продвинулся в горы Эльбурс: в Казвине родители продавали своих детей, чтобы уплатить требуемое, даже с умирающих старались взять налог; когда приходил сборщик налогов, а человек был уже мертв и завернут в саван, казначей срывал саван, забирал его себе, оставляя мертвого голым. Через Рей, куда доставлялась добыча из Исфахана, Хамадана и других городов, шла большая дорога для продвижения армии по южному гребню горы вдоль на восток, в Дамаган. Сборщики пытали людей, подвешивали мужчин за ноги, женщин за груди. В своем бедственном положении измученные люди обратились к исмаилитам, которые владели крепостью Гирдкух, находившейся на расстоянии одного дня пути , и отдали в их распоряжение свой город. Гарнизон крепости выдвинулся в местечко, убил несколько злодеев и спас большую часть населения28. Может быть, в конце концов это и был тот инцидент, который в 1246 году послужил поводом Гуюку сразу после того, как он взошел на трон, отослать посланников Аламута при позорных обстоятельствах, и который позже побудил Хулагу сделать государство Исмаилитов первой целью своего похода на Запад.

Совершенно безнадежное положение Хорасана вынудило великого хана Мункэ (прав. 1251-1260) наконец позаботиться о его улучшении. Налог, уже введенный в Мавераннахре, названный «кубкуром»29, распространился теперь и на Хорасан. Все лица, которые должны платить налог, облагались им соответственно своему имуществу и платили только один раз в год определенный взнос в размере от 1 до 5000 дирхам. Из поступления оплачивались расходы на войско, почту и посланников30. До тех пор было, очевидно, принято, чтобы казначеи брали по собственному усмотрению деньги и для тех целей собирали дополнительные средства. Мункэ принял дальнейшие меры, чтобы упорядочить запутанные дела Ирана31.

Местами заботились о восстановлении. Но источники свидетельствуют только о мерах, которые были полезны определенным местам и зависели от капризов власть имущих. К такого рода благоприятным местам сходились оставшиеся в живых люди. Коргез, с 30-х годов наместник Хорасана, выбрал Тус для своей резиденции. Но город не представлял уже собой ничего, кроме своего имени. В нем не было и 50 жилых домов, и те стояли кое-где. На территории местного рынка бурно рос кустарник. Коргез велел соорудить здание для городской кассы и заложить сады. Так как наместник поселился в Тусе, отовсюду стали приходить люди. Сановники строили виллы, был восстановлен базар, привели в исправность поместья. За неделю, пишет Джувейни, цены на землю повышались в сотни раз32. И Хулагу, на службе у которого с весны 1256 г. был Джувейни, способствовал восстановлению. В своем походе проезжал он через Хабушан, местечко к северу от Нишапура, которое с вторжением монголов лежало в развалинах. Оросительная система не работала. «Я купил уже раньше, — заметил Джувейни, — четверть этого местечка у его жителей»33. Так как он наблюдал интерес правителя к восстановлению, то рассказал ему о разрушении местечка. Правитель воспринял это милостиво и выдал ярлык на начало ремонта подземной оросительной сети, строительство домов и базара, обеспечение пропитания, с тем, чтобы не все издержки покрывались за счет верноподданных. Усилия увенчались успехом. Бывшие местные жители, а также и чужие издалека собрались здесь. Визирь Хулагу Саиф ад-Дин Битигки пожертвовал 3000 золотых динаров, чтобы восстановить одну разрушенную святыню и мечеть, от которой остались только стены34.

Несмотря на все это не ошибешься, если представишь жизнь Хорасана, да и всего Ирана в тот период и в последующие десятилетия как необычайно убогую. Толковые распоряжения некоторых монгольских сановников, кажется, всегда соблюдались лишь короткое время; так и не наступило настоящее восстановление. Рашид-ад-дин рисует мрачную картину обстановки в Иране до реформ ильхана Газана (прав. 1295-1304). Конечно, он хочет особенно ярко высветить на таком фоне достижения правителя, которому служил. Но многие детали, которые он описывает, очень красноречивы. Произвол сборщиков налогов остался, в основном, необузданным и вызывал такую правовую неразбериху, что экономическая жизнь почти пришла в упадок, и каждый, кто только находил возможность, скрывался от начальства35. В некоторых областях сборщиков налогов и их пособников было так много, что на одного верноподданного приходилось их двое36. И миссии, ставшие из-за частых ревизий корма для скота и продуктов питания тягостной ношей, переродилась снова около 1290 года в санкционированный разбой. Как только в некоторых местностях появлялись чужие, люди все бросали и начинали искать место, где они могли бы спрятаться. Полагали, что могут спрятаться от посланников, если оставить открытой подземную дыру как единственный вход в дом. Настоящие двери все равно вряд ли еще имелись. «Посланники» уже давно их сожгли37. Уличный мусор не топтали так, как верноподданных, говорит Рашид-ад-дин. Чтобы облегчить страдания населения, Газан наконец велел поколотить эмира и сановников, которые били верноподданных. Газан воскресил в памяти эмира, что те измученные верноподданные все имели статус «сообщников», а не врагов. «Если вы убивали и мучили жен и детей верноподданных, то вспомните, как сильно мы любили своих жен и детей, — и они чувствуют то же самое к своим любимым, это тоже потомки Адама»38.

В конце своих размышлений о реформах Газана и об их неотложной необходимости Рашид-ад-дин включает несколько общих рассуждений о последствиях вторжения монголов. Он сравнивает его с победным шествием Александра и отмечает различия между обоими событиями. Александр странствовал по всему миру после подавления Ирана двенадцать лет и умер еще молодым человеком под Вавилоном. Он нигде не останавливался на долгое время, он не оставил потомства. Возможно, поэтому побежденные им страны сразу после его отъезда снова вернули свою независимость. Им не навязывали наемников или родственников завоевателя в качестве наместников. Из-за отсутствия династических связей немедленный распад империи на государства диад охов был неотвратим. Совсем иначе обстояли дела с Чингисханом. Он не торопился умиротворить на свой манер завоеванные мечом страны, так что они не могли быстро стряхнуть «сообщество». Разрушение городов и сокращение населения были средствами, которыми он укреплял свою власть39. Уже прежде Рашид-ад-дин объяснял при описании жизни Чингисхана, на чем основан успех этого человека: он поломал старый обычай держать наготове захваченных в бою пленных для выкупа40. Только уничтожение врагов гарантирует продолжительность власти41.

Рашид-ад-дин называет без колебаний ужасающие потери среди населения, которые вызвало такое стремление к безопасности. Туркестан почти обезлюдел; города на северо-востоке — Балх и Герат, в будущем столица средней части Ирана, а также на западе — Гандж, Ардабил, Мосул и Багдад были почти стерты с лица земли. Еще хуже было с пограничными областями, через которые много раз проходили воинские массы. Такие области были полностью разорены. Рашид-ад-дин упоминает Уйгуристан, который во второй половине тринадцатого столетия попал в зону влияния великого хана, потомка Угедея; то же испытала страна между Дербентом и Ширваном, а также юго-восточная Анатолия, области вокруг Харрана, Эдессы и Серуга и местечки по обе стороны верхнего Евфрата, то есть пограничные регионы между империями Золотой Орды и мамлюков. Как в Иране, так и в Туркестане были бесчисленные покинутые селения. Лишь одна десятая часть когда-то возделываемой земли была обработана: «И если иногда, под настроение, начинали застраивать какое-либо место, как, например, Хулагу и ильханы Абака (прав. 1265-1282), Аргун (прав. 1284-1291) и Гейхату (прав. 1291-1295), которые построили дворцы и распахивают лежащую вокруг землю, создают базар или основывают и заселяют город, или запускают оросительный канал, то многие другие провинции продолжают лежать в руинах. Деньги были растрачены, их никто и не считал; многих подданных согнали из других провинций, но ни одно из тех мест не расцвело и не развилось, что мы можем увидеть собственными глазами. И можно себе представить, какую маленькую часть составили бы эти предприятия, даже если бы они удались, в сравнении с разрушениями!» Снова восхваляет Рашид-ад-дин своего господина ильхана Газана, который поощрял восстановление оставленных пахотных земель; всем, кто хотел переселиться, обещал он правовую безопасность; налоги, которые должны были вноситься в зависимости от урожая, были установлены на долгие годы42. Ранняя смерть Газана не позволила сделать реформы эффективными. Предосудительная и незаконная практика сборщиков налогов вызвала новое бегство из страны. Политическая путаница, в которой в первые десятилетия четырнадцатого века пала империя ильханов, окончательно уничтожила то, что было начато при Газане43.